Умение прощать

Подземный тоннель, ведущий из разрушенной стены колодца наружу, был закончен ровно через одну аяну* после того, как Чандрагупту вернули в колодец, предварительно пообещав придумать для него достойное занятие, чтобы он развивал свою силу и не утратил здоровье. — Будете выходить по утрам и тренироваться здесь, — Селевк лично вывел пленников через проход со ступеньками, указав на широкую поляну посреди леса, полностью очищенную от деревьев и камней его слугами. — А то к началу военных действий я получу вместо семи воинов жалких заморышей, не способных управиться с оружием. — Восьми воинов, — буркнул Индра, не побоявшись поправить грозного македонца. — Я тоже учусь. — Ты, — сделав вид, будто нахального пацана, едва достающего макушкой ему до пояса, не существует, Селевк указал пальцем на Чандрагупту, — отвечаешь за всех. Если остальные разбегутся, спрошу с тебя одного, выкопав даже из-под земли. Система шпионажа у меня налажена не хуже, чем у Дхана Нанда. Лес ежедневно прочёсывают стражи. Не советую бежать. Вы, — теперь он повернулся к дасью и Махише, — будете с этого дня получать достойное питание, лучше, чем прежде, и даже скромное жалованье. — Что?! — не поверил ушам Девдас, обомлев от такой нежданной щедрости. Остальные, впрочем, тоже утратили дар речи. — Вы будете нам платить?! — Пока только десятую часть от той суммы, которую обычно я плачу своим воинам, но когда вы все выучитесь держать меч, ездить верхом и натягивать тетиву, а потом отправитесь в бой, то получите такое же содержание, как прочие. Ты, — лицо Селевка нахмурилось, когда он перевёл взгляд на Индру, который теперь был далеко не таким тощим, как прежде, — тоже без дела не останешься. Учись всему. Потом гляну, к какому делу тебя пристроить, — взгляд Селевка снова обратился к Чандрагупте, и Чанакья с неудовольствием отметил, что улыбка наместника чересчур приветливая. — Слово, данное тебе, как видишь, держу. Тренируйся и жди. Как только Дхана Нанд явится в Магадху, я призову тебя воевать. Впрочем, я всё ещё могу завалить тоннель, а вас забросить обратно в колодец. И помните: если вы для вида согласитесь служить, а потом предадите, я буду безжалостен! Ненавижу предателей и в этом полностью солидарен с Дхана Нандом, поэтому выбирайте: вы на моей стороне или предпочтёте смерть? Узники Карта думали недолго. Они сложили руки перед грудью и склонили головы, обещая свою преданность. — Ладно, посмотрим, что из вас всех выйдет в конечном итоге, — Селевк снова широко усмехнулся, хотел потрепать Чандрагупту по голове, но в последний момент остановил ладонь на полпути, развернулся и ушёл. Чанакья долго смотрел уезжавшему верхом в сопровождении охраны наместнику вслед, а затем склонился и прошептал Чандре на ухо: — Ты сделал мудрый выбор. Я и не сомневался в тебе. Пока это выгодно, мы будем продолжать служить ему, но однажды наступит благоприятный момент, и мы свергнем Селевка, как и Дхана Нанда. Чандрагупта почти не слушал ачарью и не думал ни о чём, кроме одного: скорее бы император Магадхи выиграл все свои другие битвы и пришёл в Таксилу. Ведь другого смысла в жизни нет, только увидеть его снова и со сжимающимся от боли сердцем скрестить с ним меч. *** Чанакья заметил неладное спустя три пакши после того, как Селевк позволил пленникам выходить в лес. — Ты больше не кричишь ночью, — промолвил брамин, когда после напряжённой тренировки вспотевший и запылённый Чандрагупта ополаскивался водой, забравшись по колено в середину протекающего ручья. — И это хорошо! — бодро ответил юноша. — Разве не вы просили меня успокоиться и начать новую жизнь? Я последовал вашему совету. — Но, — Чанакья выглядел растерянным, — ты получаешь свежую пищу, тренируешься, гуляешь, купаешься, спишь на мягком, тёплом матраце, что исключает переохлаждение… Твоя жизнь почти такая, как была в Магадхе. Ты абсолютно здоров. — Да, всё так, — подтвердил истинность его слов Чандрагупта. — Не понимаю, куда вы клоните, учитель? — Я не просил для тебя снадобье очень давно, — продолжал рассуждать Чанакья, — и потому никак не возьму в толк: что происходит? Когда Девдас и Гаутам отмылись в ручье и подровняли, наконец, свои кривые бороды, расчесали лохмы, даже я залюбовался ими. Они не так дурны, как казались. В их пустых головах прибавилось разума. Из пишачей они постепенно становятся людьми. И ты тоже смотришь на них, но абсолютно равнодушно. Во взгляде ничего не загорается. Прежде ты совершенно иначе смотрел на молодых мужчин. — Ничего удивительного. Они мне не интересны, — коротко отрезал Чандрагупта. — Совсем. — А кто тебе интересен? — Чанакья прищурился. — Раньше ты видел сны о том ракшасе, но сейчас… Не припомню ни одной ночи за последние две аяны, когда ты вскочил бы, называя его по имени. — С ним давно покончено, — голос юноши звучал ровно. — И вспоминать незачем. Последовала напряжённая пауза, а потом Чанакья, встав вплотную к Чандрагупте, резко повернул его лицо к себе и, вглядываясь в тёмно-карие глаза своего ученика, напоминавшие ему бездонный омут, спросил: — Что ты сделал с собой? Признавайся. — Всего лишь последовал вашему совету, — попытался вывернуться Чандрагупта. — Медитировал, тренировался, поднимал кундалини. Видимо, моя энергия добралась до высших чакр, и над моей макушкой расцвёл золотой лотос. — Прекрати, — Чанакья был не склонен шутить. — Я не видел ещё ни одного двадцатилетнего парня, у которого за целый год ни разу не отвердел бы лингам, если этот парень, конечно, не страдает врождённым бессилием или не утратил все плотские желания в результате тяжёлой болезни. Тебя оба эти случая не касаются. Так в чём дело? Как твой учитель я приказываю ответить! Некоторое время юноша смотрел в упор на Чанакью, а потом с вызовом произнёс: — Я пил ваше снадобье целый год, не прерываясь ни на день, тайком от вас. Селевк уже знает, потому и не прикасается ко мне, ибо бесполезно. Больше никто не будет трогать это проклятое тело. Ни вы, ни кто-то другой — никогда! А если и дотронетесь — мало удовольствия получите. Совокупляться с бесчувственной статуей не вдохновит никого, не так ли? Усвойте, наконец: я не ваш, не Селевка, не Лубдхака, я — ничей! Не надо уговаривать меня или соблазнять. Просто оставьте меня, наконец, все в покое! — Нет, — ужас исказил черты Чанакьи. — Целый год пить снадобье?! Ты спятил, Чандра?! Ты же убил себя! Скажи, что это неправда, прошу! Скажи, что сейчас солгал… — Это правда, — в глазах Чандрагупты полыхала злость и желание как можно больнее задеть учителя. — Что же вы не пытаетесь снова залезть в мои дхоти, чтобы заставить возжелать вас? Давайте, может что-то и выйдет? Вы упорный, камень заставите подчиняться вашим желаниям! Пробуйте, ибо я теперь — камень. Вам придётся немало потрудиться. Но если падающая капля точит даже гору, то всё возможно, да, ачарья? Отшатнувшись от Чандрагупты, Чанакья на дрожащих ногах отошёл в сторону, углубившись в ближайшие кусты. Неожиданно для остальных учеников, купавшихся в отдалении и не слышавших разговора, он рухнул на колени и издал душераздирающий крик. *** Аматья Ракшас давно убеждал, что пора остановиться и дать себе отдых, но Дхана Нанд не мог этого себе позволить. За прошедшие пять лет четырнадцать царств сдались под натиском Магадхи. Оставался непокорённым только Гандхар. Именно туда и отправился Дхана Нанд, отказавшись слушать первого советника, ставшего по совместительству новым военачальником вместо Бхадрасала. Дурдхара исправно следовала за братом, останавливаясь в военных шатрах, не брезгуя подчас самой простой едой. Однажды вечером, ложась спать, она внезапно увидела на шее брата, пришедшего пожелать ей спокойной ночи, старый, покорёженный браслет. Он случайно выскользнул наружу из-под доспехов. Не узнать его было невозможно, и царевна сразу поняла, кому прежде принадлежало украшение. — Зачем носишь его? — удивилась она, дотронувшись до изуродованного временем и пламенем предмета. — Чандрагупта предал нас, убил Бхадрасала и Гови. С какой стати ты таскаешь на своём теле его вещь? Дхана Нанд вздохнул, погладил сестру по волосам, а потом спросил, так ли она сильна духом, чтобы узнать неприглядную правду о своём брате, хватит ли у неё любви и достаточно ли она уже повзрослела, чтобы иметь мужество простить. Дурдхара испуганно кивнула, хоть и была не уверена в себе. И тогда Дхана Нанд признался, что задолго до сражения в Хава Мехел и даже прежде, чем заговорщики напали на Паталипутру, Чандрагупта являлся для него самым близким человеком, и эта близость была не только духовной. — Ты любил его?! — Дурдхара прикрыла ладошкой рот, сдерживая крик. Дхана Нанд уже ожидал услышать слова осуждения и увидеть, как следующим утром сестра покидает его, но Дурдхара вдруг громко зарыдала и крепко обняла за шею. — Как же тебе тяжело, — прошептала она ему на ухо. — Прости, что не смогла сделать вид, будто не узнала браслет. Моё любопытство вынудило тебя снова всё это вспомнить. Мой бедный брат, ты вынужден был сжечь Хава Мехел, делая вид перед всеми, будто Чандрагупта для тебя — никто, а на самом деле ты так страдал… Но если бы ты вопреки всему пощадил его, что тогда? Тебе пришлось бы оставить трон, или ты утратил бы уважение подданных? Почему, испытывая такие сильные чувства, ты предпочёл его убить, а не спасти? — Не в моих силах было его спасти, — с горечью проговорил Дхана Нанд. — Иногда мне казалось, ради него я готов на любые унижения, но… Он не желал ничего: ни жертв, ни любви, ни спасения. Он ясно написал Селевку: я ему ненавистен. Для Чандрагупты наша связь была всего лишь местью. Он желал нанести мне удар в спину, сблизившись со мной, вот что самое невыносимое! Я любил недостойного человека, Дурдхара. Того, кто честному бою предпочитал ложь и предательство. И правда в том, что продолжаю любить, несмотря на его смерть и всю неприглядную истину о нём. Никакие войны не помогут забыть… Но просто сидеть во дворце и вспоминать ещё хуже, поэтому я и затеял сражения. Для меня битва — единственный способ не утратить рассудок. Лучше умру в бою, чем обезумею от воспоминаний и сожалений о том, чего не вернуть. Дурдхара долго сидела, обнимая Дхана Нанда. С того дня вопрос о том, чтобы покинуть брата и вернуться в столицу, даже не возникал. Дурдхара осталась рядом с самраджем, как и аматья Ракшас. *** Время от времени Дхана Нанд возвращался в Паталипутру, но каждый раз убеждался, что Панду, Бхутапала, Раштрапала и Кайварта отлично справляются без него. Налаженная государственная система исправно работала. Никто не осмеливался слать императору фальшивые отчёты или нарушать его письменные приказы, которые он, советуясь с аматьей, отправлял в столицу. Кипенно-белого жеребца, накрытого попоной с посланием для Амбхираджа, Дхана Нанд выпустил в Таксилу на пятый год победоносных войн. «Сражайтесь или сдавайтесь!» — крупными буквами начертал он на чистой льняной ткани, покрывавшей спину коня, и Амбхирадж, получивший послание, сам побледнел, как шерсть животного, доставившего вызов. Разумеется, попону тут же сняли и доставили в покои Селевка. — Что ж, я выбираю войну, — не задумываясь, ответил Селевк. — Армия готова. Воины воодушевлены, сильны и отлично вооружены. Я не стану сдаваться. Кроме того, — наместник криво усмехнулся, — у меня есть сюрприз для нашего бравого завоевателя. — Какой? — насторожился Амбхирадж. — Большой секрет, — развеселился Селевк. — Пусть сначала самрадж Магадхи его узрит, а потом и ты узнаешь! Я желаю задеть Дхана Нанда за живое раньше, чем начнётся бой. Иногда крохотная деталь, которую враг не ждёт, способна заставить проиграть того, кто настроен на победу. «Подарок», уготованный мною, не так и мал. Верь, Амбхирадж, мы победим. Махарадж Таксилы был не слишком уверен в лёгкой победе, ведь о силе императора Магадхи, не проигравшего ещё ни одного сражения и всегда смело бившегося бок о бок с простыми воинами, уже слагали песни, но Амбхирадж решил довериться опыту Селевка и не возражать. *** Выход из тоннеля оказался заваленным. Этого ни Чанакья, ни остальные ожидать не могли. Возможно, не выдержали опоры или то были происки лесных якшей или нагов, но рано утром узники не сумели выбраться из убежища. Вместо прорытого прохода, которым они успешно пользовались на протяжении трёх с половиной лет, перед ними возвышалась стена из земли и камней. Чанакья некоторое время смотрел на исчезнувший выход, затем обернулся на баньян, превратившийся за пять лет в высокое дерево с мощной кроной. — Мы выберемся по ветвям, как и планировали, — решительно сказал он, — и пусть Селевк прикончит нас, но обратно не вернёмся. Довольно прозябать в темнице! Я желаю свободы. Кто со мной? Махиша, Чандрагупта и остальные охотно с ним согласились. Первым полез на баньян Чандрагупта, и его попытка выбраться быстро увенчалась успехом. С одной из верхних веток ничего не стоило подпрыгнуть и уцепиться за край каменной кладки, подтянуться и очутиться снаружи. — Эй, что вы тут делаете? — кшатрии, прочёсывавшие лес, не ожидали, что кто-то вдруг выскочит из полуразрушенного колодца. — Всё в порядке, — весело ответил Чандрагупта, поднимая пустые руки вверх и давая понять, что нападать не собирается. — Мы тоже служим Селевку Никатору, как и вы. Мы — его тайная охрана. Сейчас сюда выберутся и мои друзья. А вы пока скажите, какие новости в столице? — Вы очень вовремя появились, — успокоившись, промолвил один из воинов, — сейчас всех, кто может держать в руках оружие, срочно собирают во дворце Амбхираджа. Император Дхана Нанд вчера прислал письмо. Он объявил войну. Чандрагупта неподвижно застыл, а потом ощутил, как в сердце впервые за много лет распускается лотос счастья. «Он всё-таки здесь, — стучало в висках. — Он пришёл. Мы скоро встретимся!»