Умение прощать

Никакая вода не могла помочь смыть невидимую грязь. Яростно всхлипывая от ненависти себе, он тёр кожу мочалкой из сухой травы, но всё было бесполезно. Чужое засохшее семя словно намертво прилипло к коже. Тошнотворный мускусный запах ненавистного мужчины, который Чандрагупта ощутил вскоре после пробуждения, теперь преследовал его каждую минуту. Юноша нарочно растирал меж пальцев горькую полынь, найденную в лесу, запихивал в ноздри раздавленные цветки жасмина. Бесполезно. Он продолжал чувствовать то, от чего хотелось извергнуть содержимое желудка. Правда, в желудке со вчерашнего дня было пусто, как в хижине у аскета. Стуча зубами после очередного омовения, неведомо какого по счёту, он вылез из реки, когда солнце уже клонилось к горизонту. Некоторое время, съёжившись, сидел на берегу, пытаясь обсохнуть. Последние лучи почти не давали тепла, поэтому одеяния так и остались наполовину мокрыми. Что делать дальше, не приходило в голову. Заночевать в лесу, и пусть дикие животные разорвут его? Но воля к жизни оказалась сильнее. Ноги сами понесли его к единственному знакомому дому. *** — Чего явился? — полусонный Лубдхак, зевая, открыл дверь и недовольно воззрился на Чандрагупту. — Помнится, я не так давно продал тебя новому хозяину. Вали к нему. — Мне некуда валить, — честно признался незваный посетитель. — Прежде чем я найду новое жилище и другую работу, прошу позволить мне пожить здесь пять или шесть дней. Потом уйду. Обещаю работать честно и исполнять всё, что ты скажешь. Никакого воровства, клянусь! — Ходили слухи, ты стал любимчиком самраджа. Неужели Дхана Нанд выгнал тебя? — Лубдхак явно глумился над своим бывшим рабом. — И тот вайшья, заплативший за тебя кучу монет, тоже вышвырнул? Чандра ничего не ответил, однако по его лицу и так всё было ясно. — Что ж, не удивлён, — продолжал издеваться Лубдхак. — Такого, как ты, долго при себе держать никто не станет. Это я проявил чудеса долготерпения, а тем, кто к тебе не привык, подобная добродетель недоступна. — Прошу, дай мне убежище, — умоляюще прошептал Чандра. — Хотя бы на эту ночь. Завтра я уйду, отработав днём за свой ночлег. Сделаю всё, что скажешь. Буду выгружать товар или загружать на телеги, убираться в доме, возиться с мелкими пацанами, которых ты недавно купил… — У меня хватает работников, — засмеялся Лубдхак. — После того, как ты с дружками вымелся отсюда, на вырученные деньги я нанял двух трудолюбивых юношей, которые с лихвой заменяют вашу разбойничью четвёрку, измотавшую мне нервы. Так что я вовсе не горю желанием вашего возвращения. Говорю, ступай куда хочешь, мне ты не надобен! Работа и без тебя будет сделана, а тратить воду и еду впустую я не намерен. Горелого чапати от меня больше не получишь, наглый бездельник! Дальнейший разговор не имел смысла. Развернувшись, Чандра побрёл прочь. Теперь и в самом деле оставалось одно: вернуться в лес, позволив тиграм разорвать себя на части, либо сложить костёр. — Эй, Чандра! — окликнул его вдруг кто-то, когда он уже удалился на некоторое расстояние от ворот Лубдхака. Обернувшись, Чандрагупта еле различил в наступивших сумерках две до боли знакомые фигуры, прижавшиеся к стволу мангового дерева, росшего посреди деревенской улицы. — Индра? Дхум?! — обрадованный юноша бросился навстречу друзьям и крепко обнял их, уткнувшись лбом в плечо Индраджалика. — Откуда вы взялись? — Ну как, — растерянно пояснил Дхумкету, — ачарья сказал, надо ждать, что ты в ближайшее время отправишься сюда. Вот мы и караулили тут. Вчера Стхул ждал под этим деревом, а сегодня мы с Индрой. И дождались ведь, — он радостно улыбнулся. — Но откуда ачарья мог знать заранее, что я приду к Лубдхаку? — похолодев, Чандра отстранился от друзей и с недоумением посмотрел на них. — Он же не умеет предугадывать будущее! — Эм-мм, — Индра ковырял носком сандалии землю, — понимаешь, Майтри рассказала… Ну то есть, не нам, а ачарье… А мы услышали. — Что вы услышали? — лёгкая дурнота снова подкатила к горлу. Чандра отстранился от друзей, словно между ними внезапно пролегла невидимая пропасть. — Мы знаем, что живя во дворце, ты находился в близких отношениях с императором, — понизив голос, произнёс Дхум. — Мы очень расстроились. Думали, ты либо сошёл с ума, либо тебя зельем опоили. И за жизнь твою боялись, но ачарья успокоил нас, сказав, что это всё ненадолго. Ведь императору не интересно играть с одной игрушкой. «Прежде, чем родится новая луна, его выгонят и заменят кем-то другим», — так сказал Чанакья. Прости, друг, но это судьба всех любимчиков! Цари ими тешатся, а потом бросают. Как видишь, ачарья угадал. Тебя выгнали и довольно скоро. Однако ты всё ещё можешь пойти с нами. Учитель обещал, что всё простит и примет тебя обратно, потому что ты дорог ему. Может ли быть такое, что разбитое и растоптанное сердце ещё способно болеть? Кажется, может… — Я не вернусь, — вымолвил Чандрагупта с отвращением. — Мне неважно, что Чанакья наговорил, но ни он, ни вы представления не имеете, по какой причине мне пришлось уйти. Самрадж не виноват. Я сам совершил ошибку! Если бы я не ранил его чувства, то по-прежнему оставался бы с ним рядом. И да, можете считать меня безумцем или презирать, но я полюбил его, и я бы по доброй воле никогда Дхана Нанда не предал! Однако нанесённого мною оскорбления самрадж не мог снести, и я его понимаю. — А что же ты такое сделал? — тихо спросил Индра. Поколебавшись, Чандрагупта признался: — Я напился вина с Селевком, и наместник воспользовался моей беспомощностью. Кажется, самрадж вошёл, когда мы были близки, и всё увидел… Я не помню деталей происшедшего, потому что был очень пьян, но, похоже, так всё и случилось. Разумеется, самрадж не смог меня простить. За свою беспросветную глупость я получил по заслугам. — Погоди, ты согрешил с Селевком?! С македонцем, которого оставил вместо себя в Таксиле великий Сикандар?! — Индра от ужаса пустил петуха, но быстро зажал себе рот рукой, чтобы жители близлежащих домов не услышали его вскрика. Дхум таращил обезумевшие глаза на Чандрагупту и нервно икал. — Да, именно это я и сделал, — хрипло выдохнул Чандра. — Хуже просто ничего не могло быть. Селевк — враг императора. Случись такое между мной и любым жителем Магадхи, самрадж простил бы меня. Да, наказал бы здорово, но потом простил, я знаю. Но близость с врагом простить невозможно… — Как же это вышло? — Индра всё ещё не мог поверить услышанному. — У тебя много недостатков, но пьяницей тебя нельзя назвать. Ты пьёшь мало и всегда контролируешь себя. Или Селевк, применив силу, влил тебе в горло полный кувшин вина? — Нет, лишь одну чашу. И вовсе не силой. Он говорил, что хочет, подружившись со мной, через меня умилостивить императора и закрепить дружбу между Магадхой и Таксилой. Он настаивал на чаше примирения, уверяя, будто даже сопляк из таксильской армии способен выпить столько, сколько он налил мне. Выходит, сопляк может, а я нет, — уныло добавил Чандрагупта. — Вино было крепким. В горле першило, дыхание перехватывало. Я глотнул немного и хотел отказаться, но Селевк требовал, чтобы я допил хотя бы эту чашу. А потом меня развезло. Я не понимал, где нахожусь, с кем. Всё дальнейшее случилось помимо воли. Хотя вру! После того вина я сам захотел… Но я не соображал ничего, поэтому отдался бы любому, кто оказался бы рядом. Мне было всё равно, кто это сделает, будто помрачение какое нашло. Самрадж прав: я — продажная девка, — договорив, Чандра опустил голову, пытаясь не разрыдаться. — Ужас! — коротко прокомментировал обалдевший от откровений Чандры Дхум. — Я ничтожество, — покаянно продолжал Чандрагупта сдавленным голосом. — Я и жить-то теперь не хочу. Пытался сегодня утопиться во время омовения, но даже этого сделать не смог. Думал остаться в лесу на ночь и позволить тиграм сожрать себя, однако пришёл вот унижаться перед Лубдхаком. Слабак и ничтожество! Индраджалик и Дхумкету обменялись между собой понимающими взглядами, а потом Индра опустил руку на плечо Чандрагупты. — Идём. Раз уж ты не утопился и не скормил себя тиграм, а самрадж всё равно тебя не простит, может, попробуешь пожить немного ради нас и ради махарани Муры? Или друзья и мать не могут стать смыслом твоей жизни? Чандра отрицательно покачал головой. — Я настолько мерзкий и грязный, что никто из вас теперь не захочет прикасаться ко мне. Я уверен: сейчас я противен вам не меньше, чем самраджу, изгнавшему меня. — А вот и нет! — перебивая один другого, зачастили Дхумкету и Индраджалик. — Ты нисколько не противен! С чего такое взял? Ты был и остался нашим другом. И мы не хотим, чтобы ты скормил себя тиграм или утопился. Идём же! Когда ты чего-нибудь съешь, тебе станет легче. А Стхул уже наверное приготовил вкуснейшие ладду. Он ждёт тебя. Они изо всех сил тянули его за руки, уверяя, что какие бы ужасные поступки Чандра ни сотворил, но среди своих друзей он всегда найдёт свежую пищу, утешение и поддержку. И Чандрагупта сдался. Всё-таки нашлись те, кто, узнав его грязную тайну, не отвернулись от него. И он покорно последовал за Дхумом и Индрой в дом Шаткара, где его ожидал брамин, от которого, как Чандрагупта думал, он отрёкся навсегда. *** В комнате, оставленной изгнанным слугой, царил относительный порядок. Чаши стояли на краю стола, вытертые насухо. Кувшин с недопитым вином исчез. Один из глиняных сосудов с водой, хранимый в опочивальне на случай пожара, кто-то слегка отодвинул от стены, и воды на дне там плескалось не так уж много. Дхана Нанд прошёл дальше. Приблизившись к ложу, отдёрнул полупрозрачную занавеску и долго смотрел на постель, где ещё сегодня спал Чандрагупта. Простыни были скомканы, подушки измяты. На шёлковом белье виднелись пятна масла. Или семени? Дхана Нанд втянул воздух ноздрями. Он слишком хорошо знал этот запах. Он всегда витал в его опочивальне после жарких ночей со «служанкой Манджулой», приходившей каждый вечер и остававшейся с ним до утра. Только теперь к тонкому аромату розового масла, которое Чандра всегда щедро наносил на себя перед визитом к царю, примешивался чуждый смрад мускуса и солёного пота. Ярость овладела Дхана Нандом. Прежде чем он успел осознать, что творит, его рука сама собой потянулась к рукояти меча, прикреплённого к поясу. Один взмах лезвия — и ни в чём не повинная муслиновая занавесь была располосована в лохмотья. Обе подушки Дхана Нанд вспорол двумя точными движениями, словно брюхо пойманной рыбы. Простыни изрезал в клочья. От мебели из красного дерева с пластинами из слоновой кости тоже мало что осталось. Треснув пополам, подрубленное ложе тяжело обрушилось на пол. Рыча от гнева, Дхана Нанд пнул ногой стол с резными ножками. Тот перевернулся. Чаши грохнулись на пол и раскатились в разные стороны. Сундук для одежды, изукрашенный драгоценными камнями, тоже был расколот надвое, словно гнилой орех. Все одеяния, хранившиеся там, небрежно вывалились, и по ним от души потоптались ногами. Остановившись на миг, Дхана Нанд оглядел комнату, усмиряя дыхание. — Мой повелитель, вам нужна помощь? — кто-то из слуг влетел внутрь и остановился на пороге, в изумлении разглядывая разгромленную спальню. — Не нужна. Сам справился. Хотя… Приберись тут, — Дхана Нанд хладнокровно вложил меч обратно в ножны. — Вынеси всё лишнее и сожги. Ничего из этих вещей мне больше не понадобится. Император развернулся и ушёл. Слуга опустился на колени и покорно принялся за уборку. *** — Величайший, вам не следует столько пить. Вы подорвёте здоровье, — опустившись на колени перед Дхана Нандом, Ракшас попытался отобрать кубок, который был крепко зажат в руке, свисающей с края ложа. — Отстань, — невнятно пробубнил царь, делая попытку перевернуться с живота на бок, но потерпев полное фиаско. Глаза его были полуоткрыты, но, похоже, он ничего не видел перед собой. — Уйди. Сгинь. — Нет, не уйду. Если вам плохо, я обязан быть рядом. Если бы Ракшас вовремя не отклонился, ему бы рассекли висок и вовсе не из злого умысла, а из невозможности контролировать собственные движения. Брошенный золотой кубок упал на пол и некоторое время катился по каменным плитам, гулко звеня. — Величайший, — аматья сделал ещё одну бесплодную попытку вразумить своего повелителя, — предатель не стоит того, чтобы вы так сильно убивались! Он подлец и готов служить Селевку, царю Аванти, Ассаки, Косалы — любому, кто больше заплатит. Такая вот мерзкая, ничтожная натура. Но хорошо, что вы узнали о том, каков он, раньше, чем вам причинили вред. Не стоило щадить его. Неизвестно, с кем он снюхается теперь, покинув вас, но в любом случае он не сумеет нанести удара в спину, ибо вы теперь знаете, каков он. Но забудьте же всё дурное! И прекращайте пить, а то придётся обращаться к лекарю. Лучше выйдите в сад, посидите в виноградной беседке или возле цветущего жасмина. В саду сейчас свежо и прохладно, светит луна, а вы уже пятый день из покоев не выходите. Даже во время больших праздников лекари больше четырёх дней кряду пить не советуют, а вы… — Разве я не сказал тебе проваливать?! — голос Дхана Нанда вдруг стал опасным. — Я — император. Буду пить что хочу, когда захочу и сколько хочу! Ты мне не отец, не мать, не жена, чтобы учить жизни! — Лучше бы и правда вы женились, Величайший, — не отступал Ракшас. — Сейчас утешились бы с супругой, и жизнь бы наладилась. — Вон!!! — заорал Дхана Нанд, собираясь с силами и подскакивая на ложе. — Если я пьян и не способен подняться, это вовсе не означает, что я обязан выслушивать бред, который ты несёшь!!! Убирайся к себе в комнату, пока я не выгнал тебя из дворца следом за Чандрагуптой! Ракшас быстро поднялся на ноги, поняв, что уговоры не помогли. Он с сожалением посмотрел на своего повелителя, снова рухнувшего ничком, и собрался уже уходить, но в последний момент заметил странное. На противоположном краю постели самраджа, едва прикрытые покрывалом, лежали широкий золотой браслет и кольцо в форме пятилепесткового цветка. Вещи, подаренные мерзкому предателю, которые тот вернул, уходя. «Зачем Величайший положил их рядом с собой? — изумлялся Ракшас, идя обратно в свои покои. — Эти украшения следовало отдать в переплавку или закопать в землю. А самрадж держит их в своей постели. Он разгромил комнату Чандрагупты, приказал сжечь его кровать, стол, посуду, одеяния — всё, чем предатель пользовался, живя здесь, но браслет с кольцом хранит, словно святыню. И о чём он только думает?!» Но сколько аматья ни обдумывал этот сложный вопрос, удовлетворительного ответа он так и не нашёл.