Умение прощать

Чандрагупта слушал и всё никак не мог сообразить, чего именно хочет от него странный македонец. Выловив его в коридоре после полуденной встречи с самраджем, Селевк весьма долго разливался весенней кукушкой о том, как сильно он бы хотел наладить мирные отношения, но, увы, император совсем не доверяет ему и не намерен заключать никаких соглашений. А Селевк буквально сгорает от желания расписаться в пергаменте, содержащем клятвы о ненападении между Магадхой и Таксилой. — Если бы я только мог убедить его, что у меня нет враждебных намерений по отношению к Магадхе! Моё единственное желание — лучше узнать культуру вашей страны. Кроме того, я страстно влюблён и мечтаю получить в жёны царевну Дурдхару. Ты уже взрослый и должен понять, как беспощадны стрелы любви! Они подчас не минуют седовласых и согбенных, а я вовсе не стар и заслуживаю счастья. Так почему мне нельзя жениться? Возможно, ты сумел бы убедить императора? Говорят, ты близок к нему, и он часто прислушивается к тебе. И перестань, наконец, воспринимать меня как врага, ведь в моей душе нет зла к твоему народу или к императору! Я уверен, ещё не поздно построить мир там, где прежде царила ненависть! Чандрагупта окончательно растерялся и не знал, что отвечать. Он пытался понять, не пьян ли Селевк, ведь тот прежде обращал на него ровно столько же внимания, сколько на пустое место. Что же вдруг изменилось? — Пойдём, друг, я угощу тебя хорошим вином в честь моего прибытия. Заберём кувшин из моих покоев, посидим, поговорим о жизни. Без самраджа рядом, только я и ты, — Селевк хлопнул Чандру по плечу и улыбнулся так искренне, что у юноши развеялись последние сомнения. «Похоже, он и вправду решил изменить свои намерения в отношении Магадхи, — подумал Чандрагупта, не уловив ни малейшей неискренности в словах наместника Таксилы. — Нехорошо будет, если я отвергну его предложение завязать дружбу. Он оскорбится отказом, и в итоге я стану виновником разрушения его отношений с Дхана Нандом. Придётся идти, хоть пить с ним мне вовсе не хочется!» Сердце в груди неприятно сжалось, стоило подумать о задушевной беседе с Селевком, но Чандрагупта отбросил прочь дурные предчувствия, рассердившись на себя за излишнюю подозрительность. *** Кувшин с вином забрали быстро, однако из опочивальни сразу пришлось уйти, поскольку по приказу Дхана Нанда комнату гостя изнутри и снаружи оберегало ровно два десятка телохранителей. — Одни шпионы повсюду… Где тут можно уединиться за чашей примирения, которую я собираюсь тебе предложить? — оглядываясь по сторонам, вопрошал Селевк, успев украдкой подать знак прячущейся за ближайшей колонной Майтри. — Я бы хотел, чтобы никто не потревожил нас и не вмешался в разговор. Найди закрытое от любопытных глаз место. Ты ведь хорошо изучил дворец? Зная наперечёт каждое окно, нишу, галерею, каждый тайный поворот в подпольях, Чандрагупта тем не менее предложил Селевку выпить «чашу примирения» в своей комнате. «К чему прятаться где-то ещё, — рассудил юноша, — рискуя вызвать подозрения самраджа в попытке объединиться с Селевком и устроить заговор?» Собственная комната казалась самым безопасным вариантом. Чандрагупте и в голову не могло прийти, что хитрый гость из Таксилы, подученный Чанакьей, именно того и ждал. *** Селевк вошёл внутрь уверенной походкой владыки трёх миров. Его взгляд и жесты на миг снова встревожили Чандрагупту, но он во второй раз заставил внутренний голос умолкнуть. Кувшин с вином поставили на стол, а Чандра подвинул ближе две серебряные чаши. «Не отраву же он мне нальёт? — мелькнула вдруг мысль, и Чандрагупта сам рассмеялся нелепости, внезапно пришедшей в голову. — Да нет, зачем ему убивать меня таким образом? Я никогда с ним не враждовал. Не думаю, что он замыслил дурное». Однако в целях предосторожности, когда вино было уже разлито, Чандрагупта промолвил, указывая на напиток: — Только после вас, — и невинно улыбнулся, всем видом демонстрируя готовность выпить, но лишь после того, как гость попробует собственное угощение первым. Селевк замер на миг, растерявшись, а потом взгляд его стал необыкновенно весёлым и лукавым. — Значит, боишься меня? — рассмеялся он. — Не доверяешь чужаку? Что ж, мудро. Взяв наполненную чашу в руки, он залпом опустошил её, с наслаждением крякнул и вытер рот рукой. Только тогда Чандрагупта осторожно пригубил вино. Оно оказалось невероятно сладким, густым, терпким и ароматным. Уже после первого глотка с непривычки закружилась голова. В желудке стало горячо, а в горле запершило. — Н-не могу, — Чандрагупта отставил чашу, закашлявшись. — Очень крепкое. Я такое не пил сроду. — Как? И это всё? — протянул Селевк с притворным разочарованием. — Я угощаю тебя самым дорогим напитком из личных запасов, а ты брезгуешь? — Вовсе не брезгую, — смутился Чандрагупта, но оправдаться ему не позволили. — Неужели великий воин, победивший Десмонда, так слаб, что не способен допить всего пару глотков из небольшой чаши? Не верится, что победоносный кшатрий, столь сильно восхитивший меня, тот, кому царь Магадхи доверил жизнь своей сестры, оказывается, настолько хилый! Любой сопляк из таксильской армии выпьет намного больше и даже не опьянеет. Последнее замечание Селевка попало в цель, задев Чандрагупту за живое. Собравшись с силами, он схватил чашу, быстро глотнул трижды и снова отставил вино. Дыхание перехватило, нутро горело, словно туда вселился сам Агнидэв. Головокружение усилилось. Хуже того, юноша внезапно перестал отчётливо понимать, где находится. Пытался удержать свою память, но она ускользала. Перед глазами всё плыло, мир разваливался на части. Понятия должного и недолжного, допустимого и запрещённого растворились первыми, выпуская его расплывшийся, словно облако, разум на свободу. Чандра уже не мог сказать, где пресловутая грань между добром и злом, которую он и прежде нарушал, но всегда знал о её наличии. А теперь стало легко: ни добра, ни зла. Не на что опереться… — Что с тобой? — озабоченный голос Селевка донёсся, будто из-за пелены густого тумана. — Тебе нехорошо? Мысли разбежались, и Чандрагупта не мог собрать их, чтобы ответить. Жар из желудка внезапно пропал, зато в сердцевину лингама словно воткнулась тонкая, как волос, раскалённая игла. Одна, затем другая… Через мгновение игл стало много. Сотни! Они впивались со всех сторон, принося не боль, а, как ни странно, невыносимую жажду соития. В промежности заполыхало. Такого ощущения у него прежде не возникало ни наяву, ни во сне. Раньше он всегда знал, чего хочет, а теперь желание пришло, как ракшас в ночи — неясным, неоформленным, но при этом сильным, сметающим любые преграды. Мужчина, стоявший прямо перед ним, чьё имя никак не вспоминалось, казался самым желанным на свете, а думать о том, почему это так, не осталось сил. Чандра натужно пытался вспомнить имя, где-то очень глубоко внутри себя он чувствовал, что это важно, но ничего не выходило. Хотелось одного: чтобы его опрокинули на спину, развели его ноги и ублажили как можно скорее. Или поставили на четвереньки и взяли сзади, стиснув руками ягодицы. Он помнил, что делал то же самое недавно… Но с кем?! Вероятно, с человеком, пришедшим сейчас? И это было волшебно, и надо, чтобы чудесное повторилось! Тогда эти ужасные иглы, заставляющие его твердеть до боли, перестанут колоть. Чандра смело шагнул вперёд. Обхватив руками шею мужчины, запустив обе руки в его густые рыжие космы, горячо пробормотал: — Прошу, скорее… Мне надо… Мысли путались всё сильнее, вместо слов в голове метались теперь лишь разрозненные, беспорядочные образы, кривые, неровные, подобные черепкам разбитого глиняного кувшина. Взгляд огромных голубых глаз, направленных на него, стал почему-то озадаченным, но ненадолго. Дыхание мужчины прервалось, потом участилось. Зрачки расширились. Всем телом Чандра ощутил: его желание взаимно. Тот, чьего имени Чандрагупта не мог вспомнить, пылал не меньше. — Великий Зевс, думал, выпью, но от беды удержусь! — вдруг неистово прорычал рыжеволосый, задирая свою тунику до груди, сгребая Чандрагупту в охапку и толкая к постели. — И масло с толчёным углём не помогло. Чтоб этого брамина… Забористая дрянь какая… Ela na se pidiхo. Na kseski zo to kolaraki su! * Последние фразы Чандрагупте разобрать не удалось, но он и не хотел ничего понимать. Любые слова — чужие или свои — казались неважными. Где-то далеко за пределами сознания болталась одинокая, как Чандрадэв в ночи, мысль о том, что происходит нечто неправильное, надо сопротивляться, бороться… Однако вскоре и это последнее здравое предостережение угасающего рассудка исчезло. Осталось лишь ощущение собственного разгорячённого тела, добровольно отданного во власть безымянному мужчине. Влажные пальцы скользнули меж расслабленных ягодиц, не встретив никакого сопротивления, и Чандрагупта услышал над собой срывающийся выдох-полустон: — Да ты весь раскрыт, как цветок, окроплëнный росой, kavla mu**. Скажи, император любил тебя всю ночь напролёт, а потом ещё и утром? Чандра отлично слышал заданный вопрос, но не понимал его смысла. — Можешь молчать и дальше. Остатки розового масла… Запах семени… Такое не спутать ни с чем. Ты пришёл в мои объятия прямиком от него. Проклятье, как же я возбуждён! Никогда такого не было. Это ты виноват, всё из-за тебя! Получи наказание! Увесистый, хлёсткий шлепок ладонью по заду… Раз, другой. Острая боль почти мгновенно превратилась в жгучую волну незавершённого наслаждения. Застонав, Чандрагупта бессознательно оплёл ногами того, кто придавливал его к жёсткому ложу своим тяжёлым телом. Юноша пытался бормотать что-то, но язык не слушался, нечленораздельные звуки не складывались в слова. Рука с надетым царским браслетом и кольцом в форме цветка судорожно царапала мокрую от пота спину Селевка, но Чандра не осознавал, что творит. Мир, заполненный болезненной страстью, покрывала только тьма. — О вот так, хорошо! — раздавалось из чёрной пустоты. — У тебя есть опыт, мне это нравится. Терпеть не могу иметь дело с девственниками, не умеющими ничего. Тело Чандрагупты двигалось в заданном ритме само, будто отколовшись от замороженного рассудка и окаменевшей воли. В удушающей горячке оба мужчины совершенно утратили разум. За тонкой муслиновой занавесью, отделявшей постель от остальной части комнаты, слышались громкие стоны, сопровождаемые рваными, стремительными движениями и дыханием, разрывающим лёгкие. Подушки скатились на пол, простыни сползли. Даже если бы сейчас Ямарадж явился по их душу, ему бы не удалось расцепить тесно соединившиеся тела: одно — изящное, смуглое, стройное и другое — крепкое, мускулистое, обладатель которого не так давно утверждал, будто хрупкие юноши не в его вкусе. А всего в трёх шагах от постели стоял бледный, как цветы самбака***, неподвижный, как медитирующий Шива, император Дхана Нанд и ошалевшими глазами взирал на творящееся беспутство. Майтри, приведшая своего повелителя в комнату как раз в тот миг, когда неправедность достигла апогея, едва взглянув за занавесь, тихо вскрикнула, залилась краской и прикрыла глаза накидкой. — Да, да, да!!! — не замечая вокруг ничего, трижды прокричал Селевк, содрогаясь в частых спазмах. — О, как же это прекрасно… Неожиданно нахлынувшая слабость овладела им. Действие зелья закончилось. Не успев скатиться с тела любовника, Селевк обмяк и захрапел, пристроив голову на обнажённом плече Чандрагупты и распластав руки и ноги по чужой постели. Чандра ещё некоторое время продолжал цепляться за шею Селевка, невидящим взором уставившись в потолок, а потом выдохнул и закрыл глаза, утратив последнюю кроху сознания. Рука, украшенная царским браслетом, мягко сползла на ложе и бесшумно упала вдоль тела. Дхана Нанд некоторое время опустошённо смотрел на эту смуглую руку, ещё сегодня утром обласканную его губами, нежно прикасавшуюся к его восставшей плоти, затем бросил испепеляющий взгляд на стол, где стояли две опустевшие чаши и кувшин с остатками вина, резко развернулся и вышел. Майтри, отняв накидку от лица, но так и не решившись взглянуть во второй раз на открывшуюся ей картину вопиющей неправедности, кинулась следом за царём.