Шоковая терапия

Бояться ее было бы глупо; у девчонки молнии на кончиках пальцев сверкают, Элара ее упрямые глаза из головы гонит. Размозжить бы ей голову, вырвать бы из груди сердце — быть может тогда пришел бы желанных покой. Жажда власти пьянит намного хуже, чем искусанные до алой крови губы. Мерзко бы должно от нее быть, но Элара смотрит. Видит, как девчонка ведется на ухищрения сына. Видит, как в глаза заглядывает пасынку — от самой себя тошнит. От самой себя мутит. Мэра оставаться с ней наедине боится. Ее выдают оленьи глаза и трясущиеся пальцы рук, которые она сжимает в кулаки. Элара мимо нее скользит взглядом, Элара собственные слабости способна засунуть как можно глубже. — Иди потанцуй со своей невестой, — бросает сыну. Взгляд на него поднимает. — Быстро, я сказала. Мейвен с матерью не спорит. Церемониально раскланивается и движется — столь грациозно и плавно, что в каждом его движении скользит ее порода — к Мэре. К безродной красной девчонке, которая поселилась где-то глубоко в мыслях. Элара могла бы подчинить ее себе. В конце концов, нет ничего, что королеве неподвластно. Запустить свои длинные пальцы ей прямо в голову, переворошить все, что там находится. Сделать своей. Сломать волю — даже заставить, если придется. Вместо этого она пьет шампанское, пузырьки лопаются на языке, а опьянение никак не приходит. Девочка-молния мечется между принцами, девочка-молния отдает свое сердце наследнику и не читает в глазах королевы болезненно-слепого обожания. Пускай. Так безопаснее, так проще. Серебряная королева пьет шампанское, смотрит за своей красной одержимостью — разве что не срывает глотку беспомощными криками. (А она могла бы дать ей корону. Могла бы дать имя, власть — все, что та только попросит; но Мэра не просит, Мэра идеалистические картинки мира рисует, наивно полагая, что всех их вокруг пальца обводит, а Элара мысли о ее скорой смерти от себя гонит.)