За счёт заведения

      Антон просыпается из-за смеха на кухне сквозь плотно закрытую дубовую дверь, но в первую очередь обнаруживает себя самого в плотном коконе одеяла в одной футболке, и улыбка растягивается на все лицо сама, без каких-либо усилий.       Заботится.       Кухонный смех – незнакомый, какой-то южный и немного басоватый, совсем не похожий на смех океанового.       Шастуну на несколько секунд становится стыдно. Он рвался к Арсению из последних сил, мечтая о домашнем вечере, но, по итогу, просто вырубился в первые же пятнадцать минут. Возможно, Попову пришлось открещиваться со смены для того, чтобы встретить Антона.       А Антон вот так.       За дверью – агрессивное шиканье и ещё одна порция смеха, но это совсем не раздражает, лишь вызывает интерес. Там кто-то есть, и это точно не видео на ноутбуке или телефоне, а живой – реальный – человек. Кто-то из мира Попова, о котором Шастун знает катастрофически мало. Зато глаза мог бы по памяти рисовать, будь он художником.       На полу на зарядке обнаруживается собственный телефон, и это окончательно выводит Антона из равновесия, заставляя прослезиться, но быстро смахнуть влагу мясистой частью ладони.       Время на телефоне – 14:37, и Шаст совсем не удивляется тому, что к Арсению кто-то пришёл. Он проспал больше двенадцати часов из-за собственной усталости, но это лишь его проблема. А у океанового жизнь. И она должна кипеть, несмотря ни на что.       Любопытство всегда берет верх над Антоном, и ситуация сейчас – не исключение, поэтому он выходит из комнаты прямо в одеяльном коконе, смешно шлепая ступнями по ламинату.       – Доброе утро, – голос ещё не окрепший после пробуждения звучит хрипло и тихо.       Шастун рукой трёт глаза, как маленький ребёнок, широко зевает и наконец-то фокусирует взгляд на госте.       – Хули ты тоже такой высокий? – возмущается парень явно южных кровей, – давай уебывай отсюда.       – Серый, сука, – Арсений удивительно быстро реагирует и даёт другу подзатыльник, – доброе утро, Тош. Ты выспался?       – Амм, – шастовский мозг ещё не проснулся, – да, думаю да. Спасибо, ну, за все.       Попова прямо сейчас в объятиях сжать хочется до потери пульса. Может быть, зарыться подбородком в чужую макушку или носом провести по линии от челюсти до плеча. Антон в собственных желаниях точно не уверен, но все они в любом случае связаны с прикосновениями. Он будто голодный.       – Все ок, я рад, что ты себя хорошо чувствуешь. Так себе идея, все-таки, была вчера. Не нужно было ко мне срываться.       Арсений всегда на шаг впереди, поэтому прямо сейчас он заматывает Антона ещё сильнее в одеяло, окутывая поверх своими руками.       – Кстати, познакомься! Это Серёжа Матвиенко, мой лучший друг, фотограф. Тот, который должен был помочь с условиями тфп челюсти, помнишь?       – Привет, Шастун, я рад посмотреть на тебя вживую.       Антон хихикает, немного поперхнувшись от сухости в горле, а потом начинает Серёжу рассматривать.       Человек перед ним – большая неоднозначность. Синяки под глазами говорят об усталости, но искренняя улыбка на губах – об удовольствии от всего происходящего. Его прическа – маленький хвостик, полоса волос между бритыми висками и затылком. И Антон понимает почему Серёжа так начал их диалог. Серёжа низкий. А сам Шаст, как и океановый, для Серёжи не более, чем дяди Степы.       – Захотел и приехал, – бурчит Антон в одеяло, надеясь не быть услышанным, – увидеть хотел, может.       Попов же как всегда оказывается слишком внимательным, поэтому протягивает голову к уху, почти касается губами мочки и на выходе, слишком тихо, отвечает:       – Тогда приезжай чаще.       Сердце Шастуна грудную клетку пополам ломает, вырываясь вперёд – к самому солнцу – чтобы сгореть дотла. Он чувствует, как каждый волос на теле встаёт дыбом, будто его током какой-нибудь электростанции ударило, но выжил чудом.       Антону двадцать шесть, и его главная мечта сейчас – поцеловать Арсения.       – Так, короче, Попов, не отвлекайся, – неожиданно серьезно говорит Серёжа, вырывая из мыслей и самого Шаста, – я привезу сегодня материалы для макетов вечером. Ты мне поможешь?       – Антон, ты останешься сегодня?       Океановому как будто плевать, что говорит его друг.       – Ну, у вас тут какие-то дела наклевываются. Поеду, наверное, лучше домой?       – Забей, Антон, – врывается в разговор южанин, – Арс все равно уговорит тебя. Оставайся, я пиццу захвачу.       – Да, останься, – вторит бармен, – замутим каких-нибудь коктейлей, все же веселей будет обычной работы.       – А вы человеческую еду из принципа готовить отказываетесь? – Шастун возмущается только для вида, но образ держит до конца, – ладно, остаюсь. Только пустите в душ бедного бродягу и накормите омлетом с ветчиной.       Арсений смехом из-за последней фразы заливается, а потом хватает Антона за руку, разворачивая к себе лицом.       – Да, Серый, притаскивай, – кидает он фразу в сторону, – ты, блять, Тош, неподражаем. Однажды я тебя украду у мира.       И почему-то Шастун думает, что океановый уже украл.       Попову Антона удалось вытащить из возможной депрессии ещё до того, как он начал в неё по-настоящему впадать. Заставил слушать себя и свои истории, заставил (ну, как минимум чуть-чуть) пойти в гости, заставил привыкать к своему обществу. За этот короткий промежуток Антон научился жить не от работы до работы, а от встречи до встречи. И это лучшее, что могло произойти с ним.       Океановый влюбляет в себя каждым движением, и Шастун перестать наслаждаться этой влюбленностью не может. Она несравнима с воспоминаниями школьных лет, первым поцелуем или первым сексом. Чувства прямо сейчас проводят черту между двумя сторонами, где одна – бесполезное существование, а вторая – желание быть лучше, чем когда-либо.       Антон хочет быть лучше: смелее, сильнее, умнее, интереснее. Прямо сейчас он чувствует, что впервые готов все отдать за человека – одного конкретного – просто, чтобы быть с ним. И это немного пугает.       Антону двадцать шесть, и он слишком влюблён.       Серёжа уходит быстро, куда-то спешит, много тараторит и как-то неловко машет Шастуну рукой на прощание прямо на пороге. Он убегает, оставляя Антона наедине с Арсением и страшно от этого не становится.       – Тош, иди в душ, а я закажу омлет, – Арсений аккуратно отодвигает челку с лица напротив, – да, закажу. Сейчас у меня даже яиц нет, не вздумай бухтеть. И мы ни в какой магазин не пойдём.       – Да я и не собирался, – улавливает молчание для ответа, – хотел попросить ещё какой-нибудь торт просто... чизкейк типа.       Океановый глаза закатывает, а потом опускает голову низко, скрывая в ней собственную улыбку.       – Ты такой восхитительный, Антон. Я бы хотел рассказать тебе однажды кое-что очень важное, просто, чтобы ты понял ЧТО именно я имею в виду.       – Знаешь, Сень, загадки твои иногда пиздец просто.       Через несколько секунд после сказанной фразы Антон начинает жалеть о ней. Он видит, как сужаются от злости глаза Попова, как под футболкой напрягаются мышцы, как расширяются ноздри. Смотрит в упор, понимает, что пиздец пришёл, а думать о красоте человека напротив перестать не может.       – У тебя есть ровно минута, чтобы свалить в ванну и не получить проломанный череп, Шастун, – Арсений делает шаг по направлению к Антону.       – Ну, тогда я пошёл.       Шаст убегает в ванну с воплями, слыша, как за ним матерятся из-за скользкого для носков пола.       В душе Антон стоит очень долго, зачем-то интенсивно натирает себя гелем для душа, оставляя от последнего огромное количество пены, несколько раз моет волосы и много думает об Арсении.       Эта квартира становится по-настоящему родной, и для детской пасты (Антон замечает это только сейчас), приделан к стене второй держатель. Такие моменты внимания опять вызывают слёзы.       Шастуну смешно от собственной плаксивости, и он никогда раньше таким обильным ревом не отличался, но после каждой океановой выходки хочется либо плакать, либо смеяться. Промежуточных стадий не существует вовсе.       Антон все же надевает дурацкие пижамные штаны с пивом, оставляя торс голым, и выходит из ванной комнаты распаренный до красноты, пахнущий ромашкой и довольный.       – Знаешь, Попов, я бы у тебя жить остался, если бы не собственная квартира и кот, – с ухмылкой произносит Шастун, следуя за запахом еды на кухню, – клянусь.       – Бери кота в следующий раз с собой. Ты меня в гости все равно не зовёшь, а фотографию скинул один единственный раз, и то он там на панике немного.       Антон в ответ издаёт недовольный странный звук.       – И не фырчи на меня, садись есть, – Арсений берет его за кисть и чуть ли не принудительно усаживает за стол, – я ни черта не выспался, если честно, сегодня, поэтому хочу тебя покормить и поваляться в кровати. Идёт?       – Обниматься будем? – Зачем-то шутит Шастун.       – Обязательно, Антон.       Арсений сидит на столе, свесив ноги, и что-то активно печатает в телефоне. Шаст этой картиной любуется, пока запихивает в рот омлет (ему реально заказали именно его?).       Океановый сосредоточен – он несколько раз заглядывает в какие-то таблицы с видами алкоголя в ноутбуке, снова пишет, а потом перепрыгивает в какие-то графики.       – Не слишком ли много действий для бармена? – Антон дурачится.       – Для бармена много, но когда ты владелец – действий никогда не бывает достаточно, – буднично отвечает Попов, снова что-то делая.       – Погоди, блять, что?       – Что?       – Ты владелец бара? – Шаст по-настоящему удивлён, – то есть как бы тебе принадлежит бар, и ты ходишь в него работать под видом штатного сотрудника и... бля, это неожиданно.       – Погоди, – Арсений смеётся, – ты не знал? Я думал, что ты это сразу понял. Я же буквально хожу на работу когда хочу, и несколько раз сбегал ради тебя с неё.       – Ну, – Антон задумывается, – я думал, что ты романтично жертвовал зарплатой ради меня.       – Я не получаю зарплату, Тош. Моя зарплата – это чистая прибыль после уравнения «доход/расход».       Шастун мысль переваривает долго, но потом удивляется тому, как прост океановый по отношению к себе и своей работе.       Арсений сидит с ним на протяжении всего завтрака (или обеда?), пускай и в тишине, занимаясь рабочими вопросами. Антон этим доволен: он может рассматривать отдельные части тела напротив, особенно долго задерживая взгляд на кистях, щиколотках и смешной дёргающейся венке за ухом.       Шаст влюблён до чёртиков. Его чувства так ярко светят, что самую темную улицу во всей Москве освещают; наполняют собственную голову до краев вязким киселем и не позволяют отвлекаться на что-то другое. Хотя бы иногда.       Антон доедает, молча моет посуду, вытирая ее и ставя на место, а после присвистывает Арсу и убегает в спальню. Не важно, сколько ему лет по паспорту – в душе вечные пятнадцать, а потому и поведение иногда это отлично доказывает.       Попов голову окутывает туманом, заставляя любые сомнения отбросить как можно дальше. Он просто трёт глаза под очками, негромко хмыкает несколько раз, стоя в дверном проеме, стаскивает с себя футболку, оправдываясь тем, что ходил в ней в магазин с утра, и падает на кровать.       А у Шастуна весь мир замедляется в каждом движении, и дышать становится сложнее из-за того, что ебаные лёгкие сдавливаются под натиском влюблённого сердца.       Арсений прячется под одеяло, как щенок в грозу, натягивая его вокруг головы, и падает солдатиком на подушку.       – Иди сюда, – говорит, протягивая руки прямо в одеяле, превращаясь в кусок непонятной массы, – я же обещал обниматься, да?       Ладони Антона неожиданно потеют, и он чувствует, как начинают гореть уши. Мозг судорожно перебирает варианты развития событий: он может потянуться, и тогда они действительно начнут обниматься, либо он может потянуться, и все это окажется шуткой, чья неловкость превысит возможную, а, значит, придётся уйти. Сориентироваться прямо сейчас сложно, верного решения не находится.       Океановый поступает как и всегда – просто берет инициативу в свои руки. Он утягивает Шаста за тазовые кости к себе, роняя на спину.       – Долго думаешь, потерял возможность отказаться, – зачем-то поясняет свои действия Арсений.       – Так я, может, и не планировал отказываться.       – Замолчи уже, спорщик, включи какой-нибудь мультик и дай мне передохнуть. Ты чудо, но сегодня спал все утро, а я прям заебался уже.       Попов говорит слова без какой-либо злости, и единственное, что действительно слышно в интонации – настоящую усталость.       Антон украдкой разглядывает его лицо: под глазами находятся синяки и морщины, белок этих самых глаз скорее розовый, а губы сухие и с одной трещинкой, прямо посередине. Арсений действительно кажется утомленным, и это отражается на его внешнем виде, но он, сука...       – Такой красивый, – задумчиво произносит Шастун, – ой, блять.       – Что?       – Говорю, красивый ты, конечно, пиздец, на лице прям вся красота отражается, – шутит, пытается сгладить угол.       Арсений полуулыбается, а потом закидывает на Антона ногу и упирается макушкой в чужое плечо. Он засыпает практически моментально, и все, что остаётся Шастуну – чувствовать кожей чужой пульс.       Антон несколько минут действительно пытается выбрать какое-нибудь кино, уже для самого себя, но океановый – органическое снотворное, его сопение убаюкивает получше любого асмр-видео или таблеток, поэтому идея с фильмом откладывается на вечер за ненужностью.       У Шастуна глаза закрываются, и перед самым сном он почему-то целует Арсения в голову. Попов спит крепко и совершенно не чувствует этого.       Антону двадцать шесть, и он только что окончательно перешёл собственный рубикон.