За счёт заведения

      Антон чувствует себя действительно отвратно, но на тошноту и головокружение накладываются удивительные бодрость и ясность ума. Он помнит весь вчерашний день, складывая в сознании моменты, как детали лего.       Шастун много шутил, смеялся, любил жизнь и напивался, а теперь все вылилось в классическое субботнее пробуждение в квартире Арсения.       Стакан воды выпивается залпом, а уже после в рот забрасываются три таблетки. Горечь обезбола ужасно дерёт горло, и логичным вариантом кажется только пойти на поиски еще одной воды.       Антону холодно, и он не знает что служит этому виной: активный похмельный синдром* или открытые настежь форточки сразу в нескольких комнатах. Очень хочется в туалет, но ещё больше хочется в тепло, поэтому он хватает со стоящего в углу кресла белую толстовку и натягивает ее на себя, зарывая собственную голову в капюшон.       Мимо зеркал проходить страшно, поэтому в туалет Антон бежит сразу — не умываясь, а руки моет с низко опущенной к раковине головой.       На знакомой кухне в холодильнике обнаруживается «утренний набор» и, выбирая между Боржоми и фиолетовым Берном, выбор падает на второе. Банка открывается с характерным пшиком, вызывая по спине волну мурашек. Глоток наконец-то убирает горечь и заставляет вздохнуть полноценно.       Шастун хочет есть, и не знает, как скоро встанет Арсений, поэтому не ругает себя за тщательное исследование холодильника. Продуктов оказывается немного для одного завтрака, и Антон решает разгуляться на тех базовых рецептах, что помнит сам.       Он на скорую руку делает тесто, загоняя его в идеально блестящую форму (вероятно, ее ни разу не использовали), а после выливает взболтанные яйца, бросает помидоры, кладёт ещё один тонкий тестовый слой и покрывает верх беконом.       Единственное, с чем всегда дружил Антон — ещё со времён Воронежа — выпечка, и ему особенно приятно прямо сейчас делать больше, чем на одну порцию.       В голову врывается Ира и то, как она ненавидела любые варианты еды с тестом.       Кузнецова ненавидела хлеб, муку, выпечку. Любая еда внутри квартиры делалась с соблюдением необходимых элементов, калории четко подсчитывались, а масло лилось чуть ли не по весам. Шаст всегда смеялся с этого, предпочитая на завтрак докторскую, булочки и драники, но жрать приходилось полезный витаминный салат.       Пирог с омлетом отправляется в духовку только после того, как яндекс подсказывает необходимые режимы и кнопки.       Антон хватает несколько помидоров черри, запихивая их в рот прям так, не моя, а после с пачкой сигарет идёт на балкон.       Чертов Арсений.       Организм странно реагирует на все, что делает или говорит океановый, а Шастун прекратить это не может, будто так и надо. Будто улыбаться в ответ на чью-то улыбку в российских реалиях — нормально, а мечтать оказаться снова в гостях — совсем не по-детски. Будто смотреть с открытым ртом, в голове восторгаться, хотеть пищать — адекватно.       Арсений собой забил его мозг окончательно, как таксидермист забивает опилками шкуру некогда живого кота. Хочется плавиться, как сыр, от каждого слова этого бармена; танцевать в метро на эскалаторах и стоять в этой толстовке до самого конца.       Антон закуривает сигарету медленно, поджигает ее зажигалкой, предавая самого себя. Спичек нигде не обнаруживается — вероятно, они где-то в штанах, в карманах.       Утренний воздух холодит бёдра, заставляя волосы вставать колом, а пальцы ног нелепо скакать, добиваясь хотя бы минимального тепла. Шастун — дурак. Стоит в одних трусах и толстовке, босой — курит медленно, больше вздыхает, чем затягивается.       Антону двадцать шесть, и ему хорошо быть не у себя.       Чувство неожиданного комфорта накрывает прямо здесь, и хочется в нем разобраться, но внутренний голос этого сделать не даёт. Шепчет что-то на ухо, просит подождать, не спешить, передохнуть от мыслей в голове и просто дышать.       Антон уже забыл, что значит «дышать».       Бычок улетает вниз с пятого этажа, и Шастуну откровенно стыдно за такую оплошность и за себя, но вина быстро уходит, уступая место улыбке и прищуру под лучами солнца. Весна особенно приятна по утрам.       Антон заставляет себя войти обратно в дом только когда щиколотки твердеют окончательно, напоминая себе, что ему уже давно не семнадцать и даже простое ОРВИ может привести к антибиотикам.       Арсений все ещё спит, разбросав короткие волосы во все стороны. Заставить себя не смотреть на него Шастун не может, а сам океановый будто создан для того, чтобы людям требовалось его созерцать. Антон долго стоит в дверном проеме, жадно глотая вид расслабленных кистей с выпирающей веной, стучащей жилки на шее и едва заметных ключиц под ней.       Зачем этот ебаный Попов спит без футболки?       Оторваться от действия и дернуться на кухню заставляет пиликнувший таймер на кухне. Шаст перекладывает завтрак на тарелку, набрасывает сверху чистое полотенце и достаёт нож, чтобы наконец-то нормально поесть. — Доброе утро, Тош, — заспанный голос из-за спины заставляет захотеть умереть. — Ты когда успел влезть в мою толстовку?       Антону плохо становится на физическом уровне. Ещё немного и радость вылезет ручьём из глотки, как рвота, от этого возникшего чувства семейного уюта. — Доброе. Я замёрз. — А ещё удивительно рано встал, — Попов трёт глаза кулаками, как ребёнок. — Это что, блять, пирог? — Мат тебе идёт. — Это реально пирог? — Да, он самый, — Антон выдаёт несколько смешков, снимая только что брошенное поверх полотенце, — с яйцами, томатами и беконом.       Попов зачем-то корчит серьезно-придирчивое лицо, делает несколько шагов до столешницы, низко наклоняется и вдыхает аромат. — Как же вкусно пахнет, боже. У тебя, что, не болит голова? Удивительно бодрый с утра.       Шастун снова смеётся, но в этот раз уже взахлёб. Ему кажется, что он жизнь положить готов для того, чтобы видеть эту улыбку и удовольствие на лице океанового каждое утро. — Ты че ебнулся? Болит, конечно, я уже три таблетки сожрал. Но жрать сильнее хочется, а ещё отблагодарить тебя за мое стойкое спасение вчера.       Антон по какой-то дурацкой причине тянет Арсу ладонь для рукопожатия. — Ого, как официально, — тянет бармен в ответ свою, а после резко Шастуна к себе притягивает и на несколько секунд обнимает. — Я контактный мальчик, люблю тактильность, знаешь?       Антон от такого сильно удивляется, широко открывая рот, а после превращая его в уже постоянную на этой кухне улыбку. — Теперь да.       Солнечный свет, заливающий кухню, теперь распространяется и по венам, заставляя сиять. И почему же Шастун ведёт себя, как болван?       Попов времени не теряет, быстро доставая бокалы и начиная их натирать. — А умыться? — возмущается гость. — А ты сам умывался? — парирует Арсений. — Вот и все. Сегодня у нас день без правил. — Кто вообще пьёт с утра?       Антон задаёт вопрос как будто на автомате, задумываясь внутри себя о том, пахнет ли от него перегаром и как вообще от него пахнет прямо сейчас. Отчего-то становится неловко принять, что он отнюдь не лавандовое дерево. Вот от Попова даже сейчас несёт персиками. Как? — С утра пьёт тот, кому не надо на работу и не надо вообще никуда, Тоша! — Как же ты заебал, я тебе зубы повыбиваю, — врет, — у меня как раз есть отличный стоматолог без опыта! — А у меня фотограф, можно на условиях ТФП новую челюсть замутить, да?       Оба смеются. Шастун — сгибаясь пополам, Арсений — задирая голову высоко вверх и напрягая шею до выпираемых жил. — Ты пиздец болван, — как будто констатирует факт Антон, — как можно постоянно пить и не умирать?       Шаст невольно засматривается на несколько родинок под щетиной, думая о том, что смотреть на Арса и правда вечность готов. Бармен слишком красивый, и почему-то сразу во всех смыслах. — Отвечаешь на свой вопрос сам, главное пить, а не нажираться. И ты забыл, я же король бара! — С твоими манерами скорее граф.       Пирог раскладывается по тарелкам, а уже пустую банку энергетика Антон кидает точно в мусорку, попадая ей также, как бычком — в самый центр и с первой попытки.       Арсений сбегает за телефоном, чтобы сделать фото завтрака (зачем? непонятно), и Шастун находит время для передышки и громкого выдоха скопившихся в голове за это утро эмоций. Отпускает их, как воздушный шар с гелием — куда-то вверх, без возможности обратить процесс и вернуть все на место.       Помимо телефона Попов притаскивает огромную тарелку, названия которой Антон даже не знает. — Будем делать пунш: с апельсинами, лимоном, яблоками, клубникой и, конечно же, шампанским! — Арсений практически хрюкает от удовольствия. — И опять нажремся? — Конечно, я же не планирую тебя отпускать, Антон.       Этот будничный тон в голосе океанового смешивается со строгим звучанием собственного имени, вызывая по телу очередную дрожь. Как будто он нужен кому-то кроме Димы и родителей, как будто становится частью чего-то большего. — Поедим, забьем рецепторы, промоем минералочкой и будем готовить?       Оба поступают согласно плану Шастуна, и выполняют действие за действием без пререканий, разбавляя стук вилок о тарелки редкими фразами и подколами.       Антону до понедельника никуда не надо, и он буквально готов остаться в этой квартире на все выходные, если каждая следующая минута будет не хуже предыдущих. Бармен встряхивает все его чувства, будто прочищает забитые волосами трубы под ванной, и заставляет на мир смотреть через какие-то волшебные, увеличивающие яркость, очки.       После завтрака Шастун идёт мыть посуду, пока Арсений мастерски крутит в руках фруктовый нож. — Тоша, — Попов смехом давится, зная, что гостя выбешивает такое обращение, — важный вопрос! С каким шампанским делаем пунш? С белым или розовым?       Антон действительно бесится, но ещё и сам себе признаётся в новой истине — такое обращение с Кузнецовой больше не ассоциируется. — Ты точно болван. Арс, я же мужик, суровый, воронежский. Я хочу с розовым.       Океанового реплика добивает, и он роняет нож на столешницу, поскальзываясь в тапочках на полу, громко и со смехом падая. Шастун слышит, как смех перерастает в кряканье, а оно — в звук умирающего деда, поэтому он бросает почти домытую форму обратно в раковину. Оказывается около Арсения через секунду, пытается помочь встать, но только сам же цепляется за ногу хозяина квартиры и падает рядом. — Бля, просто, иди ты, Попов, нахуй, — тоже задыхаясь от смеха, — моральный уродец, бля. — Прости, это был хитрый план. — Хитрый план чего? — Как чего? — Бармен удивительно ловко встаёт. — План тебя удержать.       Антон за секунду превращается в летнего щенка. Сдерживает улыбку, делая щеки в два раза больше, закатывает глаза, немного краснеет и хрюкает, как дурак. — А я особо уходить и не собирался никуда, ты же сам сказал, что у тебя выходной и никаких дел вообще нет. Нажремся, посмотрим что-нибудь и, когда солнце начнёт уходить, пойдём гулять. Это же центр, мать твою!       Попов в лице тоже меняется, правя эмоцию с напуганной до довольной, будто выиграл миллиард. По правде, именно так он себя сейчас и чувствует — в пределах досягаемости настоящее золото на двух ногах, и он это чувствует собственным мозжечком. — Отлично, да будет так, — он подтягивает Антона за руки, помогая тому встать. — А теперь пунш, да?