***
На одном из допросов, под щелканье собственных, методично вывихиваемых и вправляемых суставов пальцев ног, Мейт признался, что убил своего господина из ревности. Тогда он сходил с ума не столько от боли, сколько от жажды - от пыток его донимал жар, а воды ему не давали уже несколько сеансов допросов и передышек подряд. Иных способов отсчитывать дни у него не было. Признался и рассказал про Нимону и про герцогиню Вацпшевскую. Та была не столько знатной иностранной гостьей, сколько высокопоставленной и полномочной шпионкой северного соседа. К счастью, к тридцати годам император Элерик с успехом освоил редкое искусство превращать как чужие, так и свои собственные слабости в эффективное оружие. Допрашивающий чиновник жадно пил воду из запотевающего стакана. В стеклянном кувшине, из которого он его наполнял, плавали кусочки льда. Капли воды стекали по подбородку следователя, палач выдергивал и поворачивал пальцы. Мейт кричал и рассказывал про родинку на левой груди герцогини, про то, как приводил даму к себе и уступал роскошное тело его величеству. Тогда... Перезаключая мирный договор, Свачшкарцы безо всякой войны уступили две бухты на побережье. В обмен лесорубы из северных межгорных долин, принадлежавших империи Сойадес, обязывались сплавлять лес по реке Пшиве, в Свачшкарцкий порт. Мейт сам удивился, что для лесорубов и империи это выгоднее вывоза через южные перевалы Заборья в срединный Сойадес, но Элерик объяснил подробно, понятно, наглядно с картами и цифрами. Вообще-то, объяснял император это шестилетнему наследнику, а потому присутствовавшему в той же комнате Мейту было бы сложно не понять соображений выгоды, как немедленной, так и отдаленной... Но его спрашивали не о склонах гор, особенностях рек и стоимости провоза леса на волах или потерях при сплаве, в зависимости от речной глубины и течения. И он хрипел о неполученной любви от раскованной и страстной, красивой женщины. Про родинки на груди и шелковые кружева. Про ревность. Когда его спрашивали об Астасии, он вспоминал рыжую лошадь своего батюшки. Ту звали как-то иначе, но как - Мейт уже давно не помнил. Как не помнил и иной Астасии. Не помнил и не мог вспомнить, хотя прикосновение расклеенных шипов к пятке заставляло тело выгибаться на стуле, едва не ломая связанные за спиной руки и позвоночник. Он хотел пить. И умереть.***
Ревность... Была в жизни Мейта однажды ревность. Да, к Их Величеству, еще Высочеству. Однако, что удивительно, совсем не женщины.***
С почтенным господином Лайзом Аренси Мейт познакомился ровно за год до пресловутой "Войны принцев". В тот день ему опять мучительно захотелось вырваться из дворца, все больше и все чаще напоминающего ему некую странную и страшную сказку, где в заколдованном черной магией замке обитает множество людей, родственников, придворных, слуг, они все живут, движутся и что-то делают, но при этом никто и никогда никого не замечает. Точно каждый - призрак, невидимый для прочих, существующий в окружении таких же призраков, невидимых друг для друга. Элерик утверждал, что такова реальность с самого его рождения. Мейт воспринимал это погружением в колдовской кошмар. Он сбежал из дворца в город, как из душной угарной комнаты на чистый воздух. Сбежал в нижний город нарочно, чтоб найти себе честную настоящую драку и почувствовать себя настоящим, живым и существующим. Драку он нашел легко и быстро. Точнее, сначала это была почти драка - пятеро базарных громил, по явному недоразумению не пойманных городской стражей, весьма недружественно окружив ученого вида задохлика и его спутника - типичного туповатого крестьянина с южных предгорий, хоть и не обиженного силой от природы, но вряд ли привыкшего к жестоким городским нравам, - весьма невежливо с ними разговаривали. Как, не слишком-то вникая в суть, понял Мейт, крестьянин чем-то их якобы обидел, а ученый пытался убедить всех не начинать свалку. Мейт подошел и столь же невежливо, как громилы, подключился к беседе, и через пару фраз они с крестьянским сыном уже раскидывали пятерку по переулку, стараясь только не зашибить ненароком хрупкого книжника. Мейт на славу размялся, однако "крестьянин" удивил его неожиданной сноровкой и явным знакомством с правильной школой безоружного боя. Да и книжник при ближайшем рассмотрении оказался, хоть и тщедушным задохликом, однако не столь безобидным. Он сам грамотно избегал опасных моментов в драке, а кроме того, на его запястье под широким рукавом Мейт заметил наруч с метательными иглами. Явно носимый не ради красоты или видимости. - Право же, вельможный господин, вам не стоило вмешиваться и за зря подвергаться опасности, - добавил спасенный от громил книжник после выражения приличествующей благодарности. Мейт не выдержал и расхохотался в ответ. Так началось знакомство. Быстро выяснилось, что почтенный господин Аренси живет всего-то в полуквартале от городского именьица матушки Мейта. В небольшом доме с крохотным садиком со слугой-учеником и пожилой кухаркой. И вскоре как-то так вышло, что каждый раз, навещая матушку, Мейт неизменно заходил в гости к почтенному наставнику Лайзу. Посидеть в тихой уютной комнате, выпить горько-пряного травяного настоя, посмотреть карты, послушать о дальних странах и иных народах. У почтенного господина Аренси часто бывали посетители, приходившие за советом в делах торговых или судебных, за посредничеством при составлении сделки или завещания. Но судя по их виду, почтенный господин не гнушался браться за дела простых незнатных и немногоимущих горожан. Однако, не было похоже, что он нуждается или бедствует. Годами почтенный наставник превосходил Мейта всего на четырнадцать лет. Но он успел совершить несколько далеких путешествий и посетить множество стран, узнать мир и людей, увидеть прорву диковинных и удивительных вещей. К прискорбию, долгие странствия стоили ему здоровья. И ныне его часто терзали тяжелые приступы злой лихорадки и суставных болей, он очень тяжело переносил сырость и холод. Верный Зарло - деревенский сирота, подобранный господином Аренси, умирающим от голода мальчишкой, заботился о нем, как мог. И учился от него всему чему мог. И более всего Лайз Арести сокрушался, что из-за неблагородного происхождения для этого юноши закрыта возможность поступить в академию или устроиться на государственную службу в ранге служащего чиновника, а не простого "черного" слуги. Это и некоторые другие рассуждения нового друга, например, о способных солдатах, что могли бы становиться офицерами независимо от родовитости своих отцов, очень удивляли Мейта. Поэтому он долго колебался и сомневался, прежде чем рассказать ему о своей службе при императорском дворе. И все же не прошло и полгода, как Мейт привел в скромный жарко натопленный дом почтенного Лайза его высочество Элерика. И очень удивился, когда эти двое едва познакомившись несколько часов кряду проговорили о древней и новой поэзии. На следующий день Мейт и Элерик снова входили в скромное жилище ученого. Причем Мейт, точно вьючный осел, был нагружен сумками с фолиантами и редкими манускриптами из дворцовой библиотеки. Это был первый раз, когда Мейт пожертвовал для его, тогда ещё высочества, единоличной дружбой с дорогим для себя человеком. Первый и единственный случай, когда он мучительно ревновал кого-либо к Элерику. Потому что тот явно брал из бесед с Лайзом и Зарло много больше, чем удавалось почерпнуть Мейту - некоторые вещи, особенно касающиеся чувств и понимания людей, Элерик схватывал сразу, а Мейту же требовалось несколько дополнительных объяснений. А кроме того, сам неудачный императорский отпрыск почему-то оказался для почтенного господина-наставника более интересным, чем Мейт - тот куда больше и с большим интересом расспрашивал и слушал душевные терзания и метания Элерика, чем отсутствие таковых у Мейта. Благодаря советам и подсказкам господина Аренси третий принц постепенно наладил отношения с отцом и стал получать от него не только выговоры и распекания за неподобающее поведение, переданные с посыльным, а задания, связанные с настоящими государственными делами. Но едва Мейт начал думать, что жизнь наконец исправилась и наладилась, и все идет как должно, как случилось неудавшееся покушение на старшего наследника. Отец-император в это время отбыл в традиционную високосную поездку по провинциям. Без высочайшего присмотра меж двух партий в столице вспыхнула настоящая резня. Крупнейшие землевладельцы нескольких округов, связанные с семьями жен первого и второго наследников, а также с их, к сожалению, разными матерями, ополчились друг на друга отнюдь не фигурально. И третий, младший и лишний принц вдруг, совершенно внезапно оказался третьей, независимой стороной, к которой потянулись гражданские и военные сановники, не связанные ни с одной из партий. Без хитроумных советов господина Аренси, перебравшегося в один из дворцовых флигелей, ни Элерику, никому из тех, кто обращался к нему за указаниями, как к члену императорского дома, не удалось бы успешно пролавировать в этом кризисе, не примкнув ни к одной из сторон, не пролив ничьей крови и не став ничьей жертвой, до спешного возвращения императора с войсками в столицу. К несчастью, расследование не только полностью доказало вину второго принца в покушении на первого, но и вытянуло на свет заговор, устроенный старшим наследником с целью низложить отца-императора. Именно он и подтолкнул второго сына к действию. К сожалению, к тому времени как это вскрылось, средний брат уже не то был отравлен, не то покончил с собой. Старший, лишенный титула и сосланный в отдалённую крепость, скончался от скоротечной чахотки в первую же зиму. Эти события подкосили семидесятилетнего отца-императора, слегшего с сердечными болями, а вся огромная государственная власть, вся империя, всей своей массой и тяжестью навалилась на плечи третьего принца. И почтенного господина Аренси. Но главным образом все же принца. И то, что Элерик справляется, поначалу безмерно удивляло Мейта. Нервный истеричный юнец быстро превращался в хмурого, задумчивого мужчину, склонного к скрупулезному и всестороннему изучению вопросов и проблем, выслушиванию всех мнений, однако методично и твердо проводящего в жизнь свои решения. Проблем и вопросов, требующих настоятельного и неотложного внимания принца и советника, ежедневно валилось много, и с каждой решенной проблемой их становилось ещё больше - любое дело тащило за собой длинный хвост неразрывно связанных с ним следующих. Мейт друзьям помочь ничем не мог. Он ничего не понимал в управлении страной, да и не желал в это лезть. Ему хватало забот с обеспечением безопасности его высочества и его почтенного советника. А также молодой супруги его высочества. Потому что, по сути, последним подлинно государственным делом старого отца-императора стал брак нового наследника с княжной Салайвер, дочерью одного из самых значительных, влиятельных, а главное - очень многочисленных, землевладельческих кланов. Именно многочисленность и разветвленность семейных связей Салайверов естественно возводило их в роль посредников между партиями и уцелевшими родственниками двух старших покойных принцев. Ни сама молодая и, не отнять - красивая, княжна, ни её братья, дядья, кузены и племянники, не нравились Мейту. Однако господин Аренси находил их полезными, он с большим уважением отозвался о старшем брате княжны, наследнике старого князя, как об умном человеке, пекущемся о благе и интересах империи больше, чем о личном богатстве. Хворающий император к Салайверам благоволил, да и сам Элерик признавал необходимость их помощи, ощущал к ним уважение и признательность. Поэтому Мейт предпочел доверять их доверию. Не прошло и года от заключения брака между наследником Элериком и княжной Олайсой Салайвер, как скончался старый император. Той же осенью умер почтенный господин Лайз Арести. И Мейт не мог отделаться от мысли, что его сожрала не привезенная из странствий лихорадка, а ненасытная империя. Теперь Его Величество Элерик VII мог рассчитывать только на себя. Мейт занимался вопросами его охраны, не лез в политику и старательно душил в себе неприязнь к многочисленной родне молодой императрицы. И тем убил своего императора. Сейчас, скорчившись в темноте крохотной камеры-клетки, в которой невозможно было выпрямиться ни сидя, ни лежа, даже пользоваться низким ведром отхожего места тут можно было лишь скрючившись и стоя на коленях, он понимал это особенно ясно. Мейт, и только Мейт, виноват в смерти своего императора, который считал, что пока князь Наксар Салайвер думает о благе империи больше, чем о личной выгоде, он гораздо более полезен, чем опасен. Мейт верил его доводам. Оба они жестоко просчитались.