***
Истерика начинается, когда Итадори подъезжает к дому Фушигуро и начинает бросать в окно деревянные кубики с детскими рисунками; вот он замахивается, широко расставив ноги, вот прицеливается, и — трëхочковый! Прилетает прямо Мегуми в лоб. В ярости Фушигуро раздвигает шторы и пытается высмотреть в ночной темноте того, кто запульнул в него игрушку. Итадори уверен — в чëрной кожанке и шлеме Мегуми его вряд ли заметит, но он просто катастрофически ошибается. — Что ты вытворяешь?! Ты меня убить мог! — орëт он, несмотря на поздний час. Этот гандон знал, что сегодня опекуна не будет дома, а, значит, можно позволить себе чуть больше обычного, да? Он же по этой причине приехал?! — Ты не отвечаешь на звонки! — раздаëтся приглушëнно из-под шлема. — Да какого чëрта я вообще должен тебе отвечать?! У тебя все дома вообще, нет?! — Ах, точно. Мегуми цокает языком. — Я зайду? Да чтоб у Рëмена — да все дома? На пороге Мегуми держится за расквашенный лоб, проверяя, не идёт ли кровь — она идёт — и вмеру выбешенным взглядом пропускает внутрь вальяжно шагающего Рёмена. — Сильно болит? — Фушигуро латал рассечëнную бровь. Кто ж знал, что он захочет вдохнуть свежего воздуха именно в тот момент. — Помочь, может? — Рëмен разглядывал интерьер кухни Мегуми. Похоже, Сатору опять сделал ремонт. — А ты как думаешь? — ответ на два вопроса сразу. Как будто он мог позволить этим рукам вот так к себе прикоснуться. Рëмен скучающе опëр щëку на кулак, ожидая, когда Мегуми освободится. — Ты почему вообще здесь? — Мегуми срывает чайник с подставки и показывает мастер-класс по самому пассивно-агрессивному завариванию чая. — Посрались, — доносится за спиной насмешкой. Рёмен потягивается и глядит в окно — там только отражение кухни, но, если приглядеться, можно увидеть утопающий в чёрном горизонте хвост дороги и окружающие её массивы деревьев, с одной стороны, и поле — с другой. — И что не поделили? — Ложка злобно мечется из стороны в сторону, толком не перемешивая сахар. — Он тупой, — заявляет Рëмен так, словно это общедоступный наиочевиднейший факт. Татуированное лицо дуговым движением оборачивается на Мегуми. — Он тупой, к тому же тряпка. Ты ведь знаешь, что ему кое-кто в классе нравится? Рёмен начинает игру: он ухмыляется почти незаметно, медленно поедает глазами стоящего впереди парнишку, надеясь, что тот, почувствовав на себе жадный взгляд, хотя бы вздрогнет, но непоколибимая стена собственного достоинства так просто не пробивается; Рёмен точно знает, что Мегуми понятия не имеет, о ком речь. — Ну? — Кружка, будь у неë чувства, заверещала бы от боли, стукнувшись об стол. Затем до Фушигуро доходит. — Стой, кто? — Не тупи, — издевательски заявляет Итадори, беря кружку за ободок, и, кажется, вообще не замечая нагретого девяностаградусным кипятком стекла. — Среднего роста, тёмные волосы, глаза, «синющие, как сапфиры», — театрально прижав к груди руку. — Кто. — Мегуми нахмурился, подаваясь вперёд. Он мысленно перебирает всех девчонок в классе, но ни за одной не помнит либо вышеописанных качеств, либо каких-то особых знаков внимания от Юджи — а он внимательный, он бы заметил. Рёмен прыснул, продуманно не притрагиваясь к чаю ртом. — Ёбаный цирк, — мотает он головой, убеждаясь, что это точно будет до усрачки весело. — А я вот и не знаю теперь, говорить мне или нет, — поддерживая ладонью подбородок он буквально выпячивает свой злобный оскал. — Я и сам могу спросить, — деланно заметил Мегуми. Рёмен подавился бы чаем, если бы пил его. — Что смешного? — Я посмотрю на это. Мегуми начал догадываться, что что-то не так. Впрочем, это Рёмен — даже если сильно напрячься, вряд ли поймёшь что у него на уме. За весьма молчаливым чаепитием Фушигуро закинул на диван в гостиной постельные принадлежности с кровати Годжо, пожелал спокойной ночи и уже намеревался уйти от этой ходячей истерики в голове к себе в комнату, но был одёрнут: — Хей, Фушигуро. — Чего тебе? — Разбитое лицо развернулось точно вымеренным движением — фатальный самоконтроль. — А не хочешь как в тот раз?.. — Нет, — пресёк текущий голос Рёмена Мегуми. — Почему? — состроил он почти такой же жалостливый вид, какой умеет делать другой Итадори, но на него даже не взглянули. — Спать хочу. Приятного. Не дав Рёмену и слова сказать больше, Мегуми ретировался из комнаты. Весь залитый красным, Мегуми клял сначала одного Итадори — за то, что позволил брату взять и свалить куда-то на ночь глядя, затем другого Итадори — за то, что он так охуительно делает — это. Он закрыл дверь в комнату, припечатал ладони к лицу и молниеносно протёр дверь спиной от середины до пола. Задницей больно ударившись, он вспомнил, какое мягкое кожаное сиденье сейчас припарковано возле его дома, как приятно руками лапать не свою физиономию, а крепкую грудную клетку в кожанке перед собой. И дышать хочется не этим противным запахом стерильного бинта, а тем приятным и, боги, возбуждающим ароматом — его тела. Он с радостью. Он заверещит от радости и побежит вперёд паровоза, лишь бы поскорее ощутить ревущий сквозь шлем в ушах ветер, почувствовать невесомость, будто тебя сейчас сдует, и крепко держаться своими хлипкими ручонками (не такими уж и хлипкими для некогда главного борца с хулиганами) за твёрдую опору перед собой. Рёмен выглядел, звучал и вёл себя просто невъебительно круто, но была одна большая проблема. У Рёмена девушка. Отбивать парней у кого-то Мегуми не любил и не делал, потому от желания наброситься на него прямо сейчас, оседлать бёдра, укусить в шею, поцеловать каждую татуировку на его лице и не только, так больно и тошно, что Мегуми вот-вот заплачет. Мегуми пятнадцать, у него играют гормоны, а Фушигуро даже не знает, как именно решаются такие проблемы кроме самоудовлетворения; а он ублюдок — тварь, которая только о себе и думает, эгоистичная любящая подраться куча дерьма — ткни, да так развоняется, что от самого неделю пасти будет. Водиться с Рёменом — плохая идея. Пытаться обратить на себя его краткое внимание, заслужить комплимент, лёгкое похлопывание по плечу — Мегуми это не нужно, потому что это издевательство. Юджи простой: он говорит, что думает, а думает он обычно о хорошем. Рёмен тяжёлый, что пиздец: в башке полный хаос и куча мусора, а на тех занятиях, которые он не прогуливает, настоящий балаган от одного его присутствия. Каждый раз, думая, что Рёмен не так уж и плох, — иногда обходителен, вступается за брата в особо тяжёлых случаях, зовёт, в конце концов, Мегуми прокатиться на своём опиздохуительном байке — он вспоминает отрубленные головы нарисованных животных и тот факт, что Рёмен даже спит с ножом — за информацию о последнем он поплатился кончиками свисающих растрёпанных прядей и едва ли не глазом. Он жуткий. Он невозможно жуткий, и спит он сейчас на первом этаже в полном одиночестве. Когда Годжо вернётся, он будет допрашивать, чем так провонял дом, потому что услышит от подушки невыносимое амбре из никотина, едкого одеколона и запаха тысячи растерзанных детских те — пожалуй, это то, как пах Рёмен, по мнению Мегуми. Впрочем, ответ никому и не нужен, но оправдываться и заверять опекуна, что Рёмен просто проспал в их доме одну несчастную ночь и укатил едва ли не на рассвете, придётся. Но он готов. Потому что сейчас в его доме, наедине с ним, спит его недосягаемый объект восхищения, благодаря которому он понял, почему ему совершенно наплевать на девушек.***
Утром Рёмена и правда не было. Ни записки, ни сообщения в личном чате — исчез, как и не приходил. Напоминанием были крошки на столе, немного грязной посуды и разворошённый диван. Тоскливо протирая сонные глаза, Фушигуро принялся наводить порядок. Он нахер ненавидит этого Сукуну. В старшей школе Мегуми мог побить всех за двумя исключениями, Юджи — всех, но лишь за одним. Рёмен мог отпиздить всех, затем отправиться в соседнюю и перебить там не меньше половины — и то только из-за того, что ему в какой-то момент станет скучно. Раньше Мегуми не чурался распускать кулаки на заслуживших это людей, но теперь он старается либо решать конфликт словами, либо пресекать на корню — для этого у него есть этот взгляд, которому он невольно научился у Рёмена. Если говорить о Юджи, то он дрался с некоторой периодичностью, но затевал подобные ссоры редко — проще говоря, думать головой, как Фушигуро, он не умел, но кулаки вполне лапидарно выражались за него. Когда доходит до Рёмена — считай, если ты ему не понравился, то уже можно звонить в похоронное бюро и заказывать гробы на тебя и всех членов своей семьи. Ублюдочные принципы Рёмена дозволяли ему ранить даже пятилетнего ребёнка, если ему захочется. Другое дело — детей бить скучно, да и без повода творить такую дичь не вписывалось в его рамки охуенности, которым он обязан соответствовать. В конце концов, его прозвали Сукуной, и в сочетании с его именем это звучало угрожающе. «Двуликий Призрак». О чём думали его родители, называя ребёнка «двуликим», никто уже не узнает; мама и папа Итадори умерли, когда те были ещё совсем детьми, а дедушка, приглядывавший за ними, недавно отбросил коньки, так толком ничего и не говоря о родителях. Юджи это мало интересовало. Куда больше его привлекали люди из настоящего. Рёмену было бы насрать, даже если б он всё узнал. Какой бы трагичной там ни была история этих двоих, они всё равно оставались бы ему чужими людьми. Таким образом, их всегда было трое — дети, чьи родители навсегда останутся нечёткими воспоминаниями, а их имена когда-нибудь насовсем сотрутся из памяти. Всем троим было суждено встретиться и учиться в одном классе, видеть рост друг друга и знать как родных. Мегуми скорее скажет, что у него в семье ещё два брата, чем поехавший опекун и… сестра. Мегуми заходит в тёмную комнату, открывает окно, включает несколько настольных ламп, отвёрнутых от кровати, задевает взглядом покрытую пылью книжку с закладкой. Меняет капельницы, протирает тело тёплой водой, разминает мышцы, делает несколько витаминных уколов. Вены кажутся болезненно синими под тонкой бледной кожей. Прикрытые веки ничуть не дрожат. Закончив утренние процедуры, Мегуми выключает лампы и садится рядом, спокойно глядя на неё. На лице ни одной новой морщинки. Два года уже как. В предложения слова не складываются, голову тянет вниз от каждой рождающейся, но неозвученной мысли. Это происходит часто, последнее время особенно: когда он рассказал ей обо всех своих увлечениях и страстях, понимая, что она не слышит, но надеясь, что услышит завтра, темы для «разговоров» перестали появляться. Изредка большие события заставляли его разговориться, но уже после первого дня рождения, когда он загадал, чтобы она открыла глаза, а она их не открывала, весь настрой куда-то пропал. Нет, он не собирался бросать затею каждый день с ней разговаривать, но часто, очень часто — в предложения слова не складываются. — Я пойду. Вечером загляну ещё. Пока. Мегуми покидает комнату. Она снова погружается в тишину мерного дыхания под аппаратом и темноту едва просвечивающих занавесок. Они договорились встретиться с Юджи и сходить на премьеру нового ужастика ещё перед выходными, но, честно говоря, после инцидента с Рёменом Мегуми не был уверен, в каком состоянии сейчас его друг. Обычно после таких ночей Юджи невыспавшийся и немного нервный. Фушигуро надеется, что на этот раз что-то изменилось, но, как оказывается, зря. Ожидающий возле кинотеатра парень в солнцезащитных очках в лёгком треморе пролистывает ленту новостей. Мегуми подходит к нему, и тот вдруг дёргается телом и дыханием, едва не роняя телефон. — Не пугай ты так! — Юджи снимает очки, показывая мешки под глазами. Понимает, что Мегуми их видит, но молчит, и тоже решает не затрагивать эту тему. — Пойдём? — Хорошо. В голову Фушигуро лезло очень много мыслей. Он знает, что, если начнёт расспрашивать, Юджи только сильнее расстроится, и вместо фильма они просидят на лавочке, до вечера разговаривая о том, какой же у Юджи ужасный, «но, вообще-то, не такой уж и плохой» брат. Не то чтобы Мегуми был против, скорее, ему бы больше хотелось помочь другу проветриться и получить хоть какое-то удовольствие от этого дня. Солнце палило. В кинотеатре сломался кондиционер. Сидящий в толстовке на голое тело Юджи ёжился, закатывал рукава, оттягивал ворот, но от жары было не избавиться — а ведь ещё только рекламу крутят. Зрителей немного; так вышло, что, взяв билеты на ряд чуть дальше среднего, они оказались за спинами у всех остальных посетителей. Мегуми предположил, что, в дополнение к ужасной жаре, сыграл тот факт, что у самого фильма были рецензии ниже среднего, да и крутили его уже вторую неделю. Из этого у Мегуми родился вопрос: по какой причине из всех показываемых фильмов Юджи выбрал именно тот, на который по определению придёт не слишком много людей? Парень едва ли не рвал на себе толстовку к моменту, когда фильм только начался. — Если хочешь, мы можем выйти и подышать, — шепнул ему на ухо Мегуми. Пусть фильм и третьесортный, но мешать другим смотреть он не собирался ни в коем случае. — Всё хорошо, — заверяет его Юджи. — Погоди. — Он закатывает толстовку и связывает её на рёбрах, превращая в импровизированный топ и открывая живот. Мегуми невольно поглядывает на него, представляя очерченный татуировками идентичный пресс, но на каждую подобную мысль беззвучно фыркает и отворачивается к экрану. Там кого-то режут. Сукуне бы понравилось. К середине фильма, когда Мегуми наконец-то удаётся погрузиться в сюжет, он вдруг ощущает некоторую тяжесть на плече и слышит очень тихий зевок со стороны. Ему едва удаётся уловить, как собственное дыхание слегка теряет ровный ритм, и, глядя на беззаботно лежащую на нём голову, он начинает размышлять. Однажды Рёмен сказал ему, что он «больно дохуя думает», и тогда Фушигуро не обратил на это особого внимания. Сейчас, потея и забывая, как моргать, он в панике не может перестать смотреть на висок Юджи. В мыслях возникла картина татуированных лба и переносицы. Он моргнул — это всё ещё голова Юджи. И паника от этого только преумножается. Усилием воли Мегуми поворачивается к экрану, стискивая зубы. Капли пота безбожно очерчивают его лоб, скулы, стекают по щеке и бросаются вниз на белую футболку. Раскрытые как два строительных фонаря глаза не мигая пялятся в экран, откуда доносится визг женщины. Ой, нет, это визг самого Мегуми — в его трескающейся от ужаса медленного осознания черепушке. — Ты в порядке? — Рука слегка приподнимается, сгибаясь в локте. Юджи смотрит на него сейчас. Глаза у него, конечно, от природы гигантские, и от того в них так легко различить эмоции: он немного переживает, видно, что волнуется, но Мегуми абсолютно, совершенно не видит этого, потому что даже не смотрит. Поджав нижнюю губу, он смотрит вперёд и думает, думает, думает. Мысли так сильно перегревают голову, что, кажется, она сейчас щёлкнет и безвольно свалится на плечо, но этого по какой-то, блять, причине не происходит, и с Юджи приходится встретиться взглядами. — Мне жарко, — дрожа голосом, выдаёт Фушигуро, выглядя так, будто запарился не в кинотеатре, а в ёбаном адском котле. — Хочешь выйти? Мегуми кивает. Юджи разочарованно вздыхает, будто прощаясь с фильмом, и, вставая, растягивает толстовку по телу обратно. Мегуми не знает, что выглядит так, будто не может встать, а потому не слишком правильно понимает, почему Юджи тянет к нему руку, и отказывается от помощи. На редко заплетающихся ногах, идущих чуть позади крепких и уверенных, Мегуми покидает кинотеатр и оказывается на не так сильно теперь палящей улице. Время близилось к трём, дорога до дома займёт два или два с половиной часа на автобусе, если он, конечно, успеет по расписанию. Впрочем, попрощаться сейчас с Юджи, заткнуть уши канальными и включить самый громкий трек Арианы Гранде вот прямо сейчас звучало как отличная идея, за одним небольшим «но» — мешки под глазами Юджи никуда не делись. Солнечное по обыкновению лицо сейчас, под этим, настоящим солнцем, больше напоминало гипсовое изваяние — побледневшее, с неестественно плавными тенями, моментами чересчур уж тёмными, как чернила на лице Рёмена. Юджи стоит, молчит, потирает шею рукой и отводит взгляд, слегка улыбаясь. — Домой поедешь? Мегуми делает вдох, чтобы ответить, но думает ещё раз. Рёмен возвращался вообще? — Я проголодался. Может, в мак? — Я знаю одно место, — внезапно светится Юджи, — тебе понравится. Там просто офигительный чизкейк и лучший в мире капучино. Ты обязан это попробовать. — Он проходит вперёд по улице, и Мегуми магнитом тянет за ним.***
Вечером они вместе ожидают автобус. Мегуми сидит, обняв рюкзак, и положив на него щёку, пока Юджи болтает что-то про то, как он не хочет делать домашку. На улице стало прохладно, и Фушигуро жалеет, что не предусмотрел исхода остаться в городе до вечера. Летние вечера в период цую немного прохладные, и ему стоило захватить с собой хотя бы ветровку, а ещё лучше — зонт. — Замёрз? — Большая тёплая рука притягивает сгорбившегося Мегуми к себе и укладывает на плечо — в этом не было ничего необычного, Юджи всё время так делал, поэтому задних мыслей — больших, чем днём, — не возникло. Фушигуро присел чуть ближе, устраиваясь поудобнее, после чего Итадори заключает его в объятия, обдавая жаром своего печко-тела. Юджи очень горяч в этом плане, даже зимой даёт обнимать себя под курткой, если нужно долго ждать на остановке или в очереди в ларёк за кофе. — Слушай, Юджи. — В полудрёме начинает Мегуми, приоткрывая слипающиеся глаза — в тепле всегда хочется подремать. — Ась? — Насчёт Рёмена, — он почувствовал, как чужая грудь разом выпустила весь воздух, — он так и не вернулся? — Не знаю. — Отрезает Юджи, но быстро понимает, что больно резко. — Ну, я не звонил и не писал ему, и его не было, когда я уходил. Думаю, он с Ураюме. Мегуми выдохнул усталое «понятно» и вновь прикрыл глаза. Юджи успокоился. Похоже, вопросов про его дурака-братишку больше не будет. Так, стоп, что? — Фушигуро. — Пришла очередь переживать ему. — А ты откуда вообще в курсе? Мегуми не сразу понял панику в голосе собеседника, но сквозь сонный рассудок до него дошло на удивление быстро. — Ну, он приезжал ко мне вчера и… — Мегуми приподнимает голову и видит столько беспокойства во взгляде напротив, что не находит ничего лучше, чем соврать. — Я послал его куда подальше, сказав, что не в настроении быть его подушкой для нытья. — А это что? — Мегуми нахмурился, но вскоре понял. — А, это. — Он потёр лоб, ранение на котором было трудно разглядеть без бинта под чёлкой. — Ударился. Об окно. Открывалось трудно, я дёрнул за ручку и, ну, в общем, оно так бдыщ — и вот. Итадори прыснул. Похоже, поверил. — Ну ты, конечно, даёшь, Фушигуро. — Он улыбался. Мегуми это успокоило. — Сильно болит? — Вчера болело, сегодня уже полегче. — Он вновь опускает голову, но прежде, чем стукнуться щекой о твёрдое плечо, оказывается пойманным в чужую ладонь. Действие случается так быстро, что Мегуми не успевает понять вообще ничего. Он чувствует раной на лбу мягкие тёплые губы, затем короткое дыхание в смешке, а после слышит слегка осевший голос сверху: — Твой автобус. И правда он. Мегуми смотрит вбок, затем на Юджи оленьими глазами — тот, как назло, ещё шире улыбается, — и сбегает неровным шагом. В дверях автобуса ещё раз смотрит на Юджи; тот машет ладонью в прощальном жесте. Не меняясь в лице, Мегуми кивает и пропадает в салоне среди толпы пассажиров. Он принципиально не смотрит в окно и не видит, как рука Юджи медленно опускается, затем свешивается тяжёлая голова, раздаётся томный, полный разочарования выдох, и кривятся губы. Опираясь лбом в ладони, Юджи пытается выровнять дыхание, но не может. Хочет написать, позвонить, спросить, узнать, хочет перестать переживать, хочет однозначности, когда сам же всё путает и никаких толком объяснений не даёт. Он не может просто позвонить и сказать что-то вроде «луна сегодня особенно прекрасна, не так ли?», потому что в ответ может услышать что угодно, кроме бреда про смерть. Телефон нервно каруселится в пальцах, Юджи дышит, как паровоз, затем выпрямляется и осмеливается набрать номер. Гудок. Ещё один. На седьмой крайне упёртый Юджи дожидается ответа: — Алло, — доносится хриплое. За ним идёт звук затяжки. — Ты где? — Тебя ебёт? — Забери меня, я возле той кафешки. — Нахуй иди. — Пожалуйста. — Хуялуйста. Ножками дотопаешь, полезно будет. Пока. — Стой! — Выпаливает Юджи, придерживая телефон двумя руками, будто это поможет задержать брата. — Н-ну? — выдаёт он после недолгого молчания, во время которого Юджи думал, что он вообще может такого сказать, чтобы за ним приехали. В голову приходит только одно. — Если заберёшь, мы сделаем это. Рёмен повисел несколько секунд без ответа, затем сделал последнюю затяжку и коротко ответил: — Десять минут. Звонок беспощадно сброшен. Юджи беспощадно унижен. Руки свисают у него меж коленей, а губа предательски дрожит; в носу покалывает, брови съезжают к переносице без предупреждения и гостинцев. Он очень далеко от дома и очень расстроен, а ещё он очень не хочет возвращаться один. В конце концов, даже если у него не будет Мегуми, если он уйдёт в другой класс или школу, если переедет или даже если просто откажется с ним говорить, у него всегда — безжалостно всегда, — будет Рёмен. Его воистину «двуликий» брат. Рёв мотора затихает. Итадори молча садится на заднее сиденье и крайне нехотя обивает тело брата руками, как полудохлая лиана. — Держись крепче и шлем надень, а то не повезу. Юджи слушается. Молчание дороги рушит только рвущийся ветер, шум машин и собственные мысли. Дома они оказываются весьма скоро — двухэтажный, частный, в районе-пригороде среди таких же маленьких и личных домиков. Итадори идут быстро, и, пока между ними ещё есть расстояние, Юджи думает сделать последнюю попытку сорваться, но Рёмен, будто чувствуя запах страха, заявляет: — Ты сам предложил. — Его косой надменный взгляд смиряет буйство в сердце обычно непокорного юноши. — Или мне всё-таки уйти? — вскидывает бровь он. Юджи мгновенно оказывается в доме. Толстовка Юджи мгновенно оказывается на полу. Клыки Рёмена медленно, с упоением впиваются в до одури нежную кожу на ключицах, запястья связывают над головой цепкие пальцы одной руки, пока вторая собственнически оттягивает Юджи за талию от стены. Он заставляет мальчика запрыгнуть, обхватить свой торс ногами и впиться ногтями в плечи, пока ужасно умелый язык вылизывает напряжённую шею. На ней смыкаются губы, болезненно всасывая кожу, оставляя багровый след, но не останавливаясь. Юджи жмурится, царапается, отрывисто дышит и, блять, подавляет мысль, что ему не нравится, что ему неприятно, что он хочет, чтобы Рёмен перестал, потому что Рёмен уже не перестанет. Он бросает Юджи на постель, и его мальчик знает, что делать —стягивать остатки одежды, ложиться на грудь, оттопыривать тощий по меркам Рёмена зад и, сжимая простыни, стыдливо ждать. Слышать звук расстёгивающихся ремня и штанов, чувствовать бёдрами его неправильно жёсткие наманикюренные ногти, возбуждающе проводящие по нежной коже на внутренней стороне, но ни капли не возбуждаться, потому что это неприятно. — Повернись, — приказывает Рёмен. Юджи повинуется, легко удивляясь — обычно Рёмену хватает вида сзади. — Возбуди меня больше. Он не хочет. Он не хочет. Садясь так, чтобы быть на одном уровне с Рёменом, Юджи мягко облизывает губы и припадает ими к шее напротив. Усмешка не без толики удивления — сегодня он гораздо послушнее. Его поцелуи бархатные и нежные, дрожащие от смущения, но почти сухие — впрочем, всё это Сукуна любит. Юджи упирается руками в крепкие плечи, ведёт языком к скуле, к уху, и, вылизывая, рвано и томно дышит — у Рёмена мурашки по телу от этого. Эти блядские губы вновь спускаются ниже, а нежные пальцы стягивают с Рёмена футболку. Юджи мягко обводит ключицы, придвигаясь ближе, позволяя эрекции Рёмена задеть свой живот, испачкав его в смазке, и выглядит так по-блядски невинно, что у Рёмена рвёт крышу. Он валит мальчика на постель, широко расставляя ему пятки, наклоняется, перехватывая горло, и резко вставляет — вот так, без растяжки и лубриканта. Юджи болезненно вскрикивает, разрывая Рёмену кожу на спине, пока тот начинает двигаться — всё глубже, всё жёстче, быстрее. Его член уже очень скоро входит полностью. Юджи рвёт изнутри, совершенно неподготовленное тело не в состоянии вот так сразу принять огромный член Рёмена. Мальчик краснеет, бьёт руками по спине, не может даже слёзы стереть, потому что кислорода мало, а руки безжизненно висят на царапаных плечах. Тело над ним тяжёлое и горячее, Сукуна дышит хрипло и, блять, даже это делает самодовольно. Юджи больно. Юджи чувствует, как внутри него двигаются, потому что на грани удушья всё ощущается намного чётче, и Сукуна, блять, знает это. Достань он сейчас нож — наверняка бы приставил вместо руки к горлу его, наблюдая, как по-девичьи краснеет и дрожит его мальчик. Губами Юджи беззвучно тянет: «стой». Рёмен позволяет ему вдохнуть и пиздец как наслаждается тем, как выглядит растянутая кожа на рёбрах Юджи. Освобождённые руки хватают Юджи за бёдра и насаживают на член, казалось, ещё больше. Сукуна трахает порванного мальчика, рыдающего под ним и только мысленно умоляющего перестать. Юджи не кричит, потому что не умеет — только задыхается, всхлипывая, закрывает лицо руками, дышит неправильно и лишь иногда, очень редко стонет от терзающей боли. Ему невозможно хуёво, когда в него кончают. Сперма капает на измятые простыни, смешанная с кровью. Юджи изнывает, закрывая тыльной стороной ладони рот — он не в состоянии нормально дышать. Его корчит от боли, он сворачивается на постели, держась за низ живота, сдерживает рвоту. Рёмен предполагает, что на этот раз слегка переборщил. Крепкие руки поднимают безвольное тело с кровати и аккуратно переносят в ванную. Холодная керамика отдаётся болью в пояснице — Юджи приходится сидеть, и ему от этого очень, очень отвратительно. Вскоре тёплая вода охватывает ноги, набирается чуть больше и больше. Рёмену, может, и хватает пары влажных салфеток, но он не конченный уебан. Хотя нет. Он конченный уебан. Не знающие нежности руки пытаются бережно вымыть чересчур чувствительное тело. Вода скоро пачкается кровью, и Рёмен понимает, что вот это уже точно ненормально. Юджи лихорадит, сердце бьётся аж в самых висках, перед глазами мутит и плывёт, рвота подходит к самому горлу, но не выходит. Юджи откидывает голову назад, что-то мыча. Шум воды — единственное, что до него доходит. Рёмен что-то говорит, но Юджи даже не в состоянии сфокусировать на этом остатки внимания. Он болезненно дышит. Крови в воде всё больше. Рёмен вызывает скорую.