***
— Просыпайся, дорогая, — лёгкий поцелуй в лоб вывел из состояния забытья, но не разбудил окончательно. — У тебя сегодня большой день, помнишь? Нельзя выглядеть сонной. Надеюсь, ты хорошо выспалась, а? Не дожидаясь ответа (точнее, дождавшись, по чистой случайности дождавшись, небольшого сонного стона), он вышел из комнаты и через минуту вернулся с подносом в руках, поставив его на столик. — Завтрак в постель для моей королевы! Мне уже пора, но не волнуйся. У тебя всё получится. Одобрительно улыбнувшись, он начал уходить, но в дверях остановился и напоследок сказал: — Только не затягивай слишком долго, ладно? У меня не будет сил ждать тебя целый вечер. — Постараюсь, милый. Даже улыбнулась, невольно. Хотя, как улыбнулась — уверена, никто из видевших меня в тот момент людей не назовёт это улыбкой. Так, полуухмылочкой. Четвертьухмылочкой. Я действительно не хотела задерживаться. Это был важный день, и я хотела как можно больше провести его с Эдом, но только после того, как я всё сделаю. Надо заехать в издательство — я там кое-кого знаю, кто работал с моими родителями, и это должно помочь, но поговорить с ним, возможно, с его коллегами тоже, я хотела лично, глаза в глаза. За десяток лет работы журналисткой сочинение текстов стало моей жизнью, но порой хотелось чего-то нового, отличного от наблюдения за событиями. Их можно было создавать. Джуди всегда писала — не знаю, я бы назвала это бытовой литературой, хотя не уверена, что такой жанр существует — как и не уверена в том, в какой жанр обличить её работы. Но я написала небольшой рассказ в подобном стиле, с парочкой фантазий, и отправила его в издательство. Несколько дней назад мне сообщили, что он прошёл предварительную проверку и может быть напечатан в сборнике молодых писателей. А окончательно это должны были утвердить по результатам сегодняшнего собеседования. Если всё пройдёт гладко — можно будет сотрудничать и дальше, если я ещё что-то буду писать. Но и этот рассказ дался мне нелегко — для первого раза я решила погрузиться в мир переживаний молодой девушки по имени Дженни Тайтл. Она не может найти своё место в мире и оттого чувствует себя очень несчастной. Как-то раз она получила возможность переместиться в прошлое — да, знаю, избитая тема — и отправляется в своё детство, чтобы понаблюдать за маленькой собой. Она хотела просто вспомнить, какой она была в свои радостные годы, и попытаться понять, что же пошло в её жизни не так, и попробовать придумать, как это можно исправить. Но у неё не получилось — как она ни старалась, как ни ломала голову, она никак не могла обнаружить, что же отделяет её сегодняшнюю от неё тогдашней; а без этого и всё остальное было бессмысленным и бесплодным. В конце концов попытка найти успокоение в былой жизни приносило лишь больше боли в жизни текущей. Отчаявшись, она решилась на прямое вмешательство в надежде как-то изменить дальнейшие события к лучшему. Но по возвращении в своё время она обнаружила, что не изменилось ничего. И так, убедившись в замкнутости жизни и невозможности что-либо изменить, она осталась совсем без надежды, снова и снова вспоминая, что так ей и придётся жить до конца. Но оставался вопрос — если она изменила прошлое, почему не изменилось и её время? О, это самое интересное.***
Вчера Джесс провожал Лесли до дома. Вернее, пытался проводить, потому что Лесли не дала ему этого сделать. Они дошли до дороги, по разным сторонам которой они когда-то жили, и там остановились. Лесли настаивала на том, чтобы Джесс шёл домой. В её голосе не было ни привычной теплоты, ни холодности, которой Джесс от неё никогда не слышал; ни растерянности, которой Джесс ожидал, ни смущения, на которое он надеялся. В её голосе не было ничего. Такой голос обычно называют ледяным, только в её голосе не слышалось льда. В её голосе ничего не было. Это был одновременно и её голос, и не её; голос, одновременно знакомый Джессу и незнакомый; голос, к которому он привык и которого никогда ранее не слышал. Лесли зазвучала столькими новыми красками, что для них просто не было названий, и единственное, как бы Джесс смог его описать, если бы когда-нибудь позже Лесли спросила его: «Джесс, как я вела себя тогда, на дороге? Какой у меня был голос?», единственное, что он смог бы сказать — «В твоём голосе ничего не было». До дороги они шли молча. Лесли шла быстро, и Джессу приходилось подстраиваться под её скорость, а то и вовсе догонять, но она как будто не замечала, что он отстаёт, она как будто вообще забыла, что он где-то тут. После того, как он помог ей спуститься с дерева, он совершенно не ожидал, что она так рванёт, и когда догнал её, открыл было рот, но увидев её неподвижное лицо и устремившийся вперёд застекленевший взгляд, всё же смолчал. На дороге она наконец заговорила, но всем, что она сказала, было «Иди домой, Джесс». Голосом, в котором ничего не было. Он ещё раз спросил, не довести ли её до дома, и она наконец повернулась к нему, и посмотрела на него, но только повторила «Нет. Иди домой». В отличие от голоса, её глаза источали тепло и заботу, но казалось, что её глаза никак не связаны с остальным её телом. — Я хочу посмотреть, как ты идёшь домой, Джесс. Иди, я постою здесь, — добавила она после того, как Джесс постоял несколько секунд в нерешительности. Казалось даже, что она пытается изобразить дружелюбие. Так или иначе, было ясно, что Лесли не примет никаких возражений, и Джесс пошёл. Он ещё хотел спросить, увидятся ли они завтра, но всё же не стал этого делать. Если она раздражена, ни к чему раздражать её ещё сильнее, а судьба рассудит, суждено ли им свидеться вновь. Ему не хотелось снова отдавать этот вопрос в руки судьбе, но делать было нечего, и он шёл не оглядываясь. Лишь войдя в дом, Джесс выглянул в окно, но Лесли уже не было. Ночь была беспокойной. Ему снились безрадостные картины из прошлого, отчаяние настоящего и казавшееся ему безнадёжным будущее.***
Дома я оказалась раньше Эда. Дома… Сказать по правде, я никогда не чувствовала себя здесь как дома. Не знаю, несмотря на то, что я здесь уже долго живу и у меня никогда не было какого-нибудь, не знаю, дискомфорта или, или чего-нибудь вроде этого, всё же меня постоянно держит какое-то… чувство скованности, что ли. Сжатости. Порой, когда выпадают бессонные ночи, я включаю музыку, смотрю на ночной город и неизбежно прихожу к размышлениям о своей жизни. В этом доме словно бы что-то заставляет меня думать, будто я никогда… никогда не буду оценена по достоинству, никогда не буду по-человечески открыта, никогда не буду чувствовать себя самой собою — вернее, тем, кем я хотела бы быть: такое ощущение, что это моя судьба — вечно быть на вторых ролях. В учёбе, в отношениях с людьми, в профессии… в личной жизни. Не знаю, я, вроде бы, начинаю смиряться с этим, и, может быть, это и правильно — если мне суждено прожить несчастливую жизнь, быть может, лучше прожить её без надежды? Я много видела и про многое слышала, и как никто другой знаю, что постоянное наблюдение журавля в небе в итоге делает только хуже, ты ведь понимаешь, что никогда не сможешь его поймать, но всё же строишь планы, какие-то воздушные замки, в то время как что-то хорошее — о чём ты там сейчас грезишь — кружит перед тобой и не умолкая курлычет, словно бы издевается, словно бы говорит: «Смотри, вот он я! Ну же, протяни руку, поймай меня!». А ты не можешь. Это невероятно пугает — чувство, что так будет всю жизнь, и ты никогда не сможешь из этого вырваться. Я как-то читала книгу — не помню, как называется — там некое… существо приходило к несчастным людям — взрослым — в детство, приходило к ним в прошлое, и предлагало им избавить их от всех дальнейших несчастий единственно возможным способом — так, чтобы это выглядело как несчастный случай. Будто ребёнка сбил пьяный водитель, или он утонул в реке. Я же всю жизнь только и делала, что тонула. Я иногда думаю… Не знаю… А что, если бы он пришёл ко мне? Согласилась бы я на его предложение, или бы прогнала прочь, понадеявшись избежать этой участи, как один из персонажей этой книги, в итоге всё равно покончивший с собой? Да и вообще, смогла бы я что-либо изменить, если бы тогда знала о том, что будет? Или петля времени всегда замкнута, и избежать своей судьбы никому не удастся?***
С утра Джесс был довольно рассеянным — он постоянно думал о Лесли и совершенно не мог думать о работе или каких-то бытовых делах. Ему безумно хотелось увидеться с ней, хотя бы объясниться, но он не знал, что будет ей говорить. Работа весь день не ладилась, и Джесса занимал только один вопрос — кем была Лесли? Не кто она такая сама по себе, а кем она была — и есть — для него? Да и первое оставалось для него непонятным. Как она изменилась за столько прошедших лет? Изменилась ли вообще? Какие мысли занимали её, что она теперь за человек в целом? И… что за человеком она была тогда? Внезапное осознание пронзило мозг Джесса мучительным вопросом — а знал ли он Лесли по-настоящему, будучи знакомым с ней меньше года? Раньше Джесс не задумывался об этом, но сегодняшний кошмар вдруг заставил его засомневаться во всей своей жизни разом. По какой-то неведомой причине он перестал быть уверенным в том, что то, что с ним когда-либо происходило, действительно было тем, что он всегда думал. И при всём при этом, его непрестанно продолжала мучить ещё одна загадка. Джесс точно знал, что Лесли всё-таки погибла 30 лет назад. Он никак не мог в этом ошибиться, это никак не могло ему привидеться или присниться. 30 лет это было правдой! 30 лет Лесли была мертва, и 30 лет Джесс точно знал об этом. Как она вообще могла оказаться жива? Ведь были и похороны, и горюющая семья, и всё остальное, что твёрдо говорило о том, что Лесли не могла просто уехать. А впрочем, были ли? Джесс ведь не видел её тела; ему сказали, что она была кремирована ещё до прощания. В конце концов, Лесли и её родители были теми ещё выдумщиками — могли ли они просто притвориться? Нет, Джесс быстро отбросил эту мысль. Он ведь был там, видел её родственников, общался с ними — всё это было слишком настоящим, чтобы быть какой-то игрой. И всё же, это было единственным объяснением, какое Джесс только смог придумать. И если оно всё-таки было верным, Джессу предстояло найти ответ ещё на два вопроса: зачем они это сделали, почему поступили именно так? И почему Лэс решилась раскрыть правду только сейчас? Он не знал, как найти Лесли. Но он знал то единственное место, которое она могла назвать своим домом. Надеясь, что она всё ещё хотела его видеть, хотела с ним поговорить, после работы Джесс сразу же устремился в Лес. Он даже не подумал проверить, не поджидает ли она его возле дома — он знал, что это бессмысленно. Лесли, которую он знал, в первую очередь бы пошла в Терабитию. Однако в Крепости её не было. Это не то чтобы удивило Джесса — по правде, он даже ожидал того, что Лесли не захочется с ним встречаться — но в каком-то смысле разочаровало. Что ж, в конце концов, Джесс и правда немного перегнул палку, и у Лесли были все основания не желать его видеть. Всё же продолжая верить в то, что она ещё придёт, он решил всё же дождаться её. К счастью, в замке ещё были какие-то ткани, чтобы усесться на них, и горячий кофе согревал, придавал бодрости и разгонял мысли. Уже где-то через полчаса вера в то, что она ещё придёт, улетучилась окончательно, а когда потихоньку начало темнеть, Джесс окончательно на это плюнул и пошёл домой. Именно там он её и встретил.***
Не знаю, когда пришёл Эд — я случайно уснула, так и не дождавшись его. Проснулась уже затемно от шумного шарахания по квартире — мне не раз приходилось видеть его пьяным вдрызг, но ничего страшного в этом не было. Он не буйствовал, не закатывал ссор и скандалов, и, как правило, этому была хорошая причина. Нет, его периодические пьянки не были неприятной частью нашей жизни. Большую часть времени он замечательный, и если бы я составляла список того, что мне в нём нравится и что не нравится, первого бы наверняка было гораздо больше. Пожалуй, больше всего мне в нём нравится его непоколебимая сила воли — он никогда не позволяет никому определять его путь за него и всегда поступает так, как считает нужным. Он всегда готов выслушать и прислушаться, но никогда не поставит чужую точку зрения превыше собственной. Он вообще не привык считаться с чьим-то мнением. И это, наверное, то, что я бы поставила на самом верху списка не нравящегося. С тех пор, как мы съехались, мы практически всегда руководствуемся его интересами в большинстве вопросов. Но при этом надо отдать ему должное — он был по-настоящему предан своей компании. Он не дурил и действительно искал лучшего для своего дела и людей. За это его любили и смирялись с его характером, а то и добровольно уступали, когда на кону стояло общее дело, веря в то, что он найдёт наилучший путь. И это давало свои плоды — бизнес расширялся и процветал, а его успехи становились всё заметнее. В этом, как оказалось, и была причина сегодняшнего праздника — моего, но теперь и его тоже. Мне тоже есть чем тебя порадовать, сказал он. Мы переезжаем в Калифорнию. Была возможность хорошего развития в Лос-Анджелесе, и предстояло много тяжёлой работы. И контролировать это предстояло именно Эду. Проблема лишь в том, что я не готова к таким резким переменам. Я сказала ему, что не могу отправиться неизвестно куда неизвестно насколько, бросать работу, отказываться от только открывшихся перспектив писательского ремесла — и всё это ради непонятно чего. В Нью-Йорке вся моя жизнь, и я не могу так резко её лишиться. Он ответил просто: «Твоя жизнь — со мной!». Он даже не хотел разделяться, мол, он едет туда, а я остаюсь здесь — он готов был рассматривать лишь тот вариант, в котором мы всё делали вместе. Так, как хочет он. Порой мне казалось, что он вообще обо мне не думал, но только сейчас мне стало окончательно ясно, как сильно я преуменьшала проблемы. Конечно же, я была дорога ему — но лишь как обязательное приложение к нему. Он не видел себя без меня — но меня без него для него вообще не существовало. Он, конечно, не был плохим. Но и хорошим он тоже не был. На следующий день я села в машину и уехала. Ждать трезвого разговора смысла не было. Не знаю, вернусь ли сюда когда-нибудь ещё, но сейчас мне надо куда-нибудь… куда-нибудь в знакомое место, тихое и спокойное, где я действительно могла бы почувствовать себя как дома, даже без Билла и Джуди. Нужно отдохнуть несколько деньков в одиночестве. И это место должно вызывать у меня строго положительные ассоциации.