Нет, я не в силах ей помочь Мне нелегко её понять Мне проще удалиться прочь Чем что-то нужное сказать От этих странных её слов Меня колотит и трясёт Она в плену печальных снов Не знаю, что её спасёт…
Опешившая девушка, все еще сохраняя молчание, дёрнула на себя руку, в безуспешной попытке освободиться. Разумеется, Лёша держал её крепко, он вообще был парнем достаточно сильным, правда, особой силы для удержания исхудавшей до состояния тростинки Сони и не требовалось. —Отдавай эту херню, Сонь, — Ягода чуть ослабил хватку, позволив возлюбленной отстраниться, — ты не представляешь во что ввязываешься. —Мише своему нравоучения читай, — вспыхнула Боголюбова, успевшая уже схватить со стола оборонительную вилку и своротить по пути свою тарелку, — и не приближайся ко мне, поехавший. А Лёша и не планировал. Ему было тоскливо смотреть на Соню, его любимую Сонечку, которая летела на социальное и эмоциональное дно, как камушек со скалы брошенный. В ней так мало осталось от той, которую он пожалел и полюбил: стала она похожа на контингент, шляющийся наперевес с алкоголем и веществами по дворам-колодцам, увидеть былую осознанность в её глазах можно было всё реже. Отчего же все именно так? В какой момент он, именующий себя истинно любящим, перестал справляться, допустил, что бы вся эта грязь случилась с ней? Почему их нежная, чуткая духовная близость растаяла? Он ведь так мечтал, что они будут счастливы. —Тебе Миша это дал? —Никто мне ничего не давал! — воскликнула девушка, прижимая к груди своё оружие. Она понимала, насколько неубедительно это звучит и что Гаврилу она сейчас подставляет действительно сильно, хотя тот ничего и не сделал. Парень с минуту смотрел на Боголюбову, сдерживая себя всеми силами, лишь бы не сделать с этой дурой чего-то плохого. Как очевидна была её ложь, ведь лгать она никогда не умела, с самой первой их встречи это было очевидно. Не очевидно было лишь то, кем бедняжка Соня станет по итогу. Решит стать. —Тогда собирайся. —Это куда? Я с тобой никуда не поеду, ты ебанутый, — протараторила девушка, зачем-то все сильнее прижимаясь к столу поясницей. —Блять, — не выдержал Лёша. Всплеснув руками, он резко ударил по стоящей рядом кухонной тумбе, заставив несчастную Соню вскрикнуть от неожиданности, — так а нахуя ты приперлась сюда? Ты заебала устраивать эти концерты, ты же, сука, не понимаешь что ты вытворяешь! У тебя блять мозги поплыли. — Отлично, ты теперь прям цитируешь своего братца, ебаная ты копирка на человека. Все за Мишей повторяешь, небось и в музыку поперся на его образ надрачивая. — Что ты несёшь вообще? Ты…ты себя губишь. Да уже, блять, сгубила. Тяжело вздохнув, словно пытаясь сдержать этим предательски выступающие на глазах слёзы, Ягода молча покинул кухню, оставив девушку наедине со всеми её тараканами. Соня непонимающе уставилась на выход в коридор, не представляя какое право Лёша имел этот разговор прерывать. Осознание проникало в её голову постепенно, вместе с медленно вдыхаемым ею воздухом, с уже едва различимым ароматом остывшего кушанья. Отравляло это своей горечью сознание юной особы — Лёшенька, её дорогой Лёшенька был доведён до белого каления, сорвался, не выдержав напора всей той дряни, которую она выливала на него уже не первый месяц. Все больше и больше она, Соня Боголюбова, разрывала его любящее сердце на мелкие куски, забывая сколько всего он ей дал и по сей день даёт. На щеках девушки выступил румянец, в ушах зазвенели тысячи колоколов. Она поджала губы, переведя взгляд на разбитую тарелку, валяющуюся у её ног. Отчего-то стало совсем тошно и противно, до слез обидно за себя. Медленно наклонившись, аккуратно собрала она фарфоровые осколки, подняла измятое и грязное угощение и застыла в некой нерешительности. Нужно что-то менять. Остатки кухонной утвари, аккуратно сложённой на стол, звякнули предательски громко. Любые Сонины размышления, связанные, как правило, с невозможностью «долго и счастливо» жить с Ягодой, стоило им подкрепиться чем то большим, нежели простые фантазии, чем то вроде сегодняшнего инцидента, начинали её пугать. В такие моменты София осознавала, насколько она заблуждается, насколько дорог ей младший Горшёнев. Боголюбова растеряно огляделась, стараясь понять, как следует поступить, остановила на сей раз взор свой на полупустой бутылке водки, оставленной Ягодой на одной из кухонных тумб. Из- за неё ли он пил теперь так часто? Пил, но никогда не начинал ссор, всё ещё держал себя в руках. Девушка боязливо приблизилась к склянке, к запретному ныне плоду, и отпила. Сделала несколько внушительных глотков, достаточных для того, чтобы, набравшись смелости, пойти извиняться. Вновь извиняться и вновь лгать? Нет, теперь это искренне, теперь это правда. —Лёш? —в ответ тишина. Боголюбова тихонько последовала туда, где ранее скрылся Ягода, не выпуская из оцепеневших рук бутылку, — Лёха? —на этот раз взывала она не столько вопрошающе, сколько жалобно, всё ускоряя шаг, — Лёшенька, подожди! По коридору раздался частый топот, хлопнула дверь. Комнату Алексея, в которой оказалась девушка, освещал лишь золотистый лучик фонарного света, уныло падающий на тёмный палас через приоткрытые шторы. Немного поискав глазами хоть что-то отдаленно напоминающее ее парня, София вскоре нашла его. Сгорбившись сидел Ягода на кровати, обхватив руками голову. —Я… Заслышав голос Боголюбовой, Лёша резко вскинул голову, посмотрел на её красное от стыда личико с некоторой растерянностью, которая, впрочем, быстро сменилась разочарованием и строгостью. Стояла Соня перед ним, словно нашкодивший детсадовец гнула в нерешительности тонкие пальчики. А темные глаза его, в которые София старалась украдкой заглянуть, были почти непроницаемы; в них не было ни злобы, ни отчаянья, лишь тень скорбного осознания складывающейся день за днём плачевной и всеразрушающей реальности, которая, стоило Софии ее заметить, полоснула своими когтями по самому сердцу несчастной, заползла в душу и на клочья ее разорвала. —Лёш, Лёшенька, — Боголюбова, набравшись смелости, чуть ли не падая поспешила к своему возлюбленному, — не сердись только, не сердись! Я же не нарочно, я все-все исправлю, клянусь, что больше ты подобного… Хотела только Соня заключить в примирительные объятия младшего Горшенева, как тот, выставив руку перед собой, отстранился назад: «Я это дерьмо от т-тебя слышу уже… Блять, представь только — нихера не меняется из раза в раз, — Лёша поник, — ничерта не меняется. Знаешь, что обиднее всего? А что оно так и останется». Губы его тронула печальная улыбка. Красивая такая, но болезненная. —Ты…тебе должно быть плохо со мной? — Соня села на колени перед Алексеем и вновь стыдливо опустила свою растрёпанную голову, — И ты уйти хочешь, да? Я понимаю, если это так. И мне стыдно, Лёх, я не знаю, что происходит, я изнутри разлагаюсь, словно туша гнилая. Да сука, я и есть туша гнилая! — девушка тихонько шмыгнула, закрыв влажные глаза ладонью, — я не знаю что делать с собой…я боюсь всего, что происходит вокруг, не контролирую свои эмоции совсем. А ты помогаешь, ты стараешься, но толку то? Я сгину и тебя следом потащу… Я этого не хочу. Что делать то? Страшно мне…мне так страшно, Лёш! Я боюсь, что ты оставишь меня, хотя оно к этому и идёт. Я исправиться хочу, только не отпускай меня, а я тогда…я справлюсь, клянусь. Лёша слушал внимательно, не решался прерывать пламенные откровения девушки, лишь медленно и тяжело дышал, стараясь унять в себе весь шквал эмоций, которые слова Сони в нем вызывали. Она словно играет с ним постоянно; кричит, бранится за пустяки и даже без причин, вредит себе и окружающим, а потом, словно это может исчерпать все её жалкие грехи, начинает слёзно молить прощения. А оно ведь раньше помогало, прощал её Алексей, в блаженном забытьи и с поющей душой заключал он Соню в объятия, прижимал к груди крепко-крепко, в надежде навсегда запомнить источаемое её хрупким тельцем тепло, запомнить как сердечко её бьется. А сейчас, чуть успокоившись, в мрачном удовлетворении слушал он слова её, и никаких должных эмоций, кои его разум должен был испытать вполне закономерно, это не вызывало. А она плакала тихонько, все ещё божилась и клялась, молила о чём то, но он словно перестал слышать её, будто сломалось в нем что-то, переломилось глухо и уже безболезненно. Эта шарманка, затёртая до дыр пластинка уже давно играла, настолько давно, что хотелось выключить её, убрать куда подальше или выкинуть. —Да успокойся ты, — Лёша плавно спустился на пол, ближе к страдалице, — разберёмся, —его рука медленно потянулась к горячей девичьей щеке, — ты только не сдавайся, а я поддержу. Как и всегда, ага? Она была хорошенькой, читалось нечто притягательное в ее болезненном взгляде, в смазанной помаде и осыпавшихся на красные щечки тенях. Эта небрежность не отторгала, а напротив, манила к себе, призывала ещё сильнее растрепать волосы, размазать косметику. Она в ответ смотрит внимательно, изучает, хотя сама еле держится от усталости, чуть подрагивает, пошатаясь из стороны в сторону, словно в трансе, сжимает белыми руками горлышко прозрачной склянки, в которой всё ещё плещется алкоголь. Такая красивая, внеземная или же напротив- абсолютно приземлённая, от и до погрязшая во всех мыслимых и немыслимых грехах, с немым покаянием в некогда бесстыжем взгляде зелёных глаз. Так согреши ещё раз, со мной, или же покайся во грехах своих, но лишь в объятиях моих. Моих и только моих Глаза ее блестят от слёз в сумраке, словно драгоценные камни. Санкт-Петербург — настоящая русская Тортуга, место, хранящее в себе всю культуру, плодящее разврат и негласно его поощряющее, место оберегающее собой самые дорогие сокровища. Это место, где есть возможность почувствовать свободу. Руки холодные, будто тело давно покинуло сознание, а сердце перестало перегонять по венам кровь. В голове одни грязные мысли, стоит только обратить взгляд к ее чуть приоткрытым красным губам, к ритмично вздымающейся груди. «Я тебе нужна? Ты меня не бросишь? — непонимающе хлопая густыми ресницами, обронив на пол бутылку, Соня обхватила своими белоснежными аккуратными ручками щёки Леши, — ты правда… это правда ведь, да?» Ягода лишь усмехнулся, целуя поочередно запястья чуть раскрасневшейся то ли от алкоголя, то ли от смущения и слёз девушки, что-то бормоча о том, что она может ему довериться, а он, в свою очередь, ни за что её не предаст. В ответ на эти нехитрые, но определённо чувственные действия измученное девичье тело отзывалось удивительно приятными и новыми для Сони ощущениями. Сердечко ее стучало быстрее, норовясь вырваться наружу, стучало как в белой горячке. Дыхание прерывисто, теперь хитрые глаза Алексея блестели в сумраке нескрываемой, бесстыжей страстью, в этих глазах читались абсолютно все его желания. Вот уже София находилась на мягкой кровати, у Горшенева на коленях, неловко ей было от чего-то. Её черные как смоль волосы, чуть взъерошенные, ниспадали на хрупкие женские плечи, укрывая их от пытливого взгляда Леши вместо уже давно валяющейся на полу кофты. В тусклом фонарном свете девушка казалась призраком прошлого, но до того прекрасным, словно сотканным из тончайшего батиста и звёзд. Самые потаённые мечты Софии сейчас превращались в явь, становились частью ее истории, но отчего-то ей было страшно неловко, хотелось провалиться сквозь землю или исчезнуть. Голова кругом — всё происходит слишком быстро. Не могла она уже думать о том, что не более часа назад скандалила с Лёшей на кухне, кричала ему гадости, а сейчас…сейчас смотрела в его глаза и невозможно было догадаться, что совсем недавно в них отражался океан боли. И все же никуда не скрыться от чувств, от любви. Горячая мужская рука плавно и медленно водила по мягкой, как бархат, девичьей спине. От каждого чуткого прикосновения всё внутри порхало стаями экзотических бабочек, мурашки бегали по телу от накатывающего волнами возбуждения. София уже успела расслаблено прикрыть глаза, наслаждаясь моментом, как вдруг, неожиданно властным движением, Лёша притянул девушку к себе. Тихонько вскрикнув от неожиданности, она, тем не менее, покорно к нему прильнула. Жар его груди, его объятий грел… Нет! Сжигал дотла и без остатка юное тело. Лёша наслаждался и любовался ликом своей милой Софии, в чьих глазах постепенно начинал разгораться хорошо знакомый ему огонёк. И он растягивал это удовольствие, готовился к самому вкусному и сладкому. «Я хочу ещё выпить!»—внезапно выпалила девушка и тотчас потянулась к валяющемуся на полу алкоголю, почти полностью вылившемуся. Осушив бутылку до дна и вернувшись вновь к своему любимому, с некоторым стеснением, которое было ни то от неопытности, ни то для приличия, София наконец опустила руки к воротнику чёрной лёшиной рубашки и начала медленно, неумело расстегивать маленькие блестящие пуговицы. Это происходило впервые, но ей было так хорошо, немного страшно, но хорошо. А зачем бояться, если рядом он? Даже лёгкий аромат лёшиного парфюма сейчас начинал кружить голову, опьянял не хуже любого горячительного напитка, хотелось вечно им наслаждаться.Это будет наша с тобой «Лирика».
Алексей, откинув голову назад, прикрыл глаза в ожидании новых эмоций и чувств. Его умиляла неопытность Сони, он терпеливо ждал, когда Боголюбова расправится с рубашкой. И вот, лишняя вещица полетела на пол, как сорванный с корабля флаг. «Я так тебя люблю, знал бы ты, Лёша…», — слегка заплетающимся языком влюблённая девушка шептала эти слова, оставляя на шее парня дорожку из чуть смазанных поцелуев, опускаясь ниже. «Знала бы ты… — блаженно и томно отвечал ей Ягода, нежно гладя Софию по волосам, —Как мне сейчас хорошо…» Нахальная улыбка тронула губы парня, когда раздался звук неуверенно расстёгиваемой пряжки его ремня. Все шло прекрасно. Подхватив на руки уже успевшую сползти на прохладный паркет Соню, Алексей рывком поднял её на кровать. На лице девушки, все еще красном от смущения, сияла игривая улыбка. И вот они вдвоём на мягком одеяле: он нависает над ней, она лежит под ним. Все будет отлично. Но стоило парню потянуться к ширинке джинс, как вдруг, некогда обмякшая от удовольствия Соня резко схватила его за руку, остановив: — Что такое? — спросил Ягода озадаченно, округлив свои тёмные блестящие глаза. — Мне…ну как-то…я слышала, что… — тяжело дыша, Соня виновато закусила губу: предвкушение продолжения начатого серьезно конфликтовало в ее пьяной голове со страхом испытать ранее неизведанное. В ответ Лёша нежно расцеловал её шею и опустившись к выступающим ключицам, прошептал: — Замолчи.