Доверие

Она глотает еду, почти не жуя, и рассеянно вытирает сок, стекающий по подбородку. — Как это называется? — спрашивает, сощурив глаза, когда на тарелке уже почти ничего не остаётся. — Шакшука, — поясняю я, с трудом отрывая взгляд от треугольника молочной кожи, выглядывающего из халата. Под ним она абсолютно обнажённая, и мне сложно об этом забыть. Вчера, когда она попросила обнять себя, я почти отказался. Реакции моего организма вдруг стали сильнее меня, и можно было только надеяться, что она не почувствует этого сквозь толстый слой одеяла. — Как ты себя чувствуешь? Она улыбается — и тут же отводит глаза. Я боюсь пошевелиться, боюсь моргнуть и пропустить момент. Тишина между нами — тонкая, как лёд. Она должна рассказать мне, иначе это съест её изнутри. Никита облизывает губы и выдыхает: — Спасибо, что остался со мной. Она захлопывает эту дверь, чтобы разобраться со всем самой. И как бы мне ни хотелось сорвать замки грубой силой, встряхнуть её хорошенько и потребовать объяснений — «Расскажи мне всё, Никита! Расскажи сейчас же!» — я опускаю глаза. Залпом выпиваю кофе, безуспешно пытаясь протолкнуть ком в горле, и поднимаюсь. — Мне нужно идти. Она провожает меня до двери, кутаясь в халат и кусая губы. Несколько мгновений, надевая перчатки, я борюсь с желанием прикоснуться к ней — прильнуть ко всё ещё мокрым после душа волосам, смахнуть крошки из уголка рта, впиться требовательным поцелуем. Почувствовать, как она дрожит в моих руках, не в силах сопротивляться. Я могу заставить её тело отвечать мне, но душа так и останется в потёмках. — Позвони мне, если что-нибудь нужно. Она коротко кивает и прячет глаза. Дверь захлопывается с глухим, безапелляционным стуком. Разве могло быть иначе? Разве может быть между нами хоть что-то, кроме недоверия и страхов? Остаётся только надеяться, что на этот раз ей хватит сил.