Доверие

— Ты волнуешься за неё? — Нет, не волнуюсь. Мой голос ровный, как и всегда. Тело спокойно, словно высечено из камня. Мэдлин не должна знать. Она не почует ни горечи в моём рту, ни сосущего холодка под сердцем, поселившегося там с тех пор, как на Никиту надели злосчастный шлем. Они искали добровольцев. Среди расходников и агентов первого уровня — тех, кем можно пожертвовать, если что-то пойдёт не так. Я специально ей не звонил, зная, что любопытство победит здравый смысл и чувство самосохранения. Она всё ещё считает, что Отдел — это организация бойскаутов, что её защитит… кто-то, кроме меня. Но они добрались до неё и без моего участия. И без зазрения совести отблагодарят за лояльность пулей в голову. Я заканчиваю разговор с Мэдлин и иду в кабинет. Нужно сопоставить все данные с анализом Биркоффа, попытаться найти связь, доступную только человеческому глазу. «Я бы не ожидала значительных изменений после одного раза». С точки зрения продуктивности, тот факт, что Никита мне соврала, действительно незначительный. Так я и напишу в отчёте: «В половине третьего ночи в квартире внезапно зажёгся свет. Я поднялся по лестнице и постучал в дверь. Она открыла через десять секунд. Сказала, что всё хорошо и что она спала. Проснулась, чтобы попить воды». Им незачем знать, как моё сердце подпрыгнуло до самого горла, когда я услышал выстрел и звук разбивающегося стекла. Как не мог унять дрожь в пальцах эти десять секунд, пока нас разделяла хлипкая дверь. Как кольнуло в груди, когда увидел круги под её глазами и воспалённый, бегающий взгляд. Я бы остался и дальше ночевать под её окнами, сторожить её хлипкий сон, если бы не звонок. «Жак». *** — Пилот говорит, из-за тумана придётся снизить скорость. Прилетим на час позже, — Биркофф нервно облизывает губы и косится на неподвижную мисс Парк, подключённую к аппарату искусственного дыхания. — Думаешь, она дотянет? Я молчу и отворачиваюсь к иллюминатору. Если она и не дотянет, у нас будет новый план и новая цель. А вот если за это время что-то случится с Никитой… Под мерный гул турбин и писк медицинских приборов я почти проваливаюсь в сон. Ни с того ни с сего мне вспоминается Этьен, худощавый парнишка с прыщами на лбу, которого бросили в камеру вместе со мной после ареста. Я не сразу понял, отчего он постоянно ходил взад-назад, засовывал руки в волосы и бешено вращал глазами. Через несколько часов он уже мог только лежать, корчиться в конвульсиях и блевать белёсой жидкостью вперемешку с кровью. Ещё через час он вдруг вскочил и принялся биться лбом о решётку — я едва успел оттащить его, пока он не проломил себе череп. После этого он, казалось, немного успокоился, свернулся клубочком и затих. Утром я нашёл его у нужника: босые ноги висели в нескольких сантиметрах от пола, а шею охватывал жгут из простыней. По хлопковой штанине тянулся долгий коричневый след. Героиновую ломку я видел впервые, но запомнил на всю жизнь. Потом мне ещё не раз приходилось сталкиваться с наркоманами, и всех их объединял один и тот же загнанный взгляд. Когда три года назад мне передали файл под названием «Никита», я даже удивился, что в её крови не нашли никаких веществ. Для уличных бродяг это было обычным делом: наркотики заменяли им лекарства, еду, тёплый дом и близких людей. Но эта девушка каким-то чудом выстояла перед лицом соблазна. Как мало я до сих пор знаю о ней! Какие кошмары мучают её по ночам и где она берёт силы, чтобы с ними справиться? Тот случай из детства, когда её избили… Когда она начала рассказывать, я боялся пошевелиться. Внутри, словно живительный ключик, забилось любопытство, благодарность, злость на её обидчиков — и острое осознание, что мы не одни. Нужно было найти предлог и выпроводить Мэдлин, звукоизолировать комнату, чтобы впитать это откровение без остатка. Но у нас не было такой роскоши — и тем горче звучала её ложь потом, когда я стоял у двери. «Всё хорошо, я пойду спать». Ты ведь знаешь, что можешь доверять мне? Что некоторые вещи навсегда останутся между нами? Что если выбор встанет между твоей жизнью и Отделом… — Мы почти на месте, — говорит Биркофф, зевая. Самолёт резко дёргается, начиная снижение. Я пристёгиваю ремень и смотрю на часы: дождись меня, только дождись. *** Вальтер сообщает мне то, чего я больше всего боялся. Она снова использовала фазовый шлем — без чьего-либо ведома и без присмотра. Всё хуже, чем я думал. Хуже, чем прогнозировала Мэдлин. Даже одного раза оказалось достаточно, чтобы вызвать зависимость. Я проезжаю на красный свет, паркуюсь прямо на тротуаре и вбегаю по лестнице. Прикладываю ухо к двери: тихо. Тру глаза, пытаясь отогнать воспоминания о босых ногах Этьена, качающихся над нужником. Стучу — и не слышу стука за шумом крови в ушах. Un, deux, trois. Она открывает. Слава Богу, открывает!.. И продолжает врать. — Впусти меня. Я не прошу, но требую. У неё зуб на зуб не попадает, и под глазами тёмные круги. Она захлопывает дверь. Нет! Хлипкая цепочка слетает от одного удара. Никита вздрагивает и смотрит на меня большими глазами, словно оленёнок, выхваченный светом фар. В квартире больше никого. Нет видимых следов разрушения или беспорядка, только мокрые следы её ног. — Что происходит? — Ничего, просто пытаюсь кое с чем разобраться. Прячет глаза, дрожит. По предплечью бегут мурашки, хотя в квартире душновато, и только сквозняк из коридора разгоняет дурман тяжёлых мыслей. — Как думаешь, мне разрешат ещё раз надеть шлем?.. Приподнимаю её лицо за подбородок. Из неё как будто вынули опору. Она через столько прошла вместе со мной, на тренировках и на заданиях, — и ни разу не сломалась. Плакала, да, но никогда не сдавалась. Не молила о пощаде, не просила перестать — умрёт, но ни за что не будет пресмыкаться. — Пожалуйста, Майкл… Всего один раз… Я знаю, что должен сделать — и уже ненавижу себя за это. На её щеке остаётся красный след от удара. — Я помогу тебе, Никита, но не сейчас. Не могу остановить свои пальцы, пытающиеся загладить вину. — Ты в первой группе. Будет слишком много вопросов, если ты не поедешь. Я буду рядом. Она и не представляет, что с ней сделают, если об этом кто-то узнает. *** Она выглядит немного уставшей, но больше не дрожит и, кажется, способна сконцентрироваться на задании. Я держусь рядом, как и обещал, и внимательно наблюдаю за малейшими изменениями. Китайский премьер беспокоит меня сейчас куда меньше, чем она. Если что-то пойдёт не так, у меня будет всего несколько секунд, чтобы выстрелить в неё транквилизатором. Первый «спящий» показывается через десять минут после начала приёма. Она чует его, словно родную душу. Я уже знаю, что шлем выполнил свою задачу, и мне придётся выбирать из невозможного — спасти её или премьера. Когда она наставляет на меня пистолет и кричит, чтобы ушёл с дороги, я понимаю, что не успею достать дротик. Она не выстрелит в меня, нет. Её запрограммировали не для этого. Если она не сможет убить премьера, ей останется только одно… Хватит одной секунды. У ней заряженный пистолет с полной обоймой, и предохранитель уже снят. Я двигаюсь медленно, чтобы не спугнуть. Все голоса и встревоженные крики уходят на второй план. Есть только я и она, в пузыре бьющегося пульса, в одном мгновении от смерти. — Опусти пистолет, Никита. Она не слышит. В глазах — щелчок. Я прыгаю и хватаю её руку. В потолок вонзается три пули, и на её волосы сыплется побелка. Она повисает на мне абсолютно без сил, но живая. Живая.