***
Тот день.
Всё это время он вынашивал план. Он потерпел немало изменений в последнюю неделю, но идея оставалась прежней — Сатору Годжо ни в коем случае не мог позволить Итадори Юджи умереть. Две недели тому назад — то, что он услышал, вселяло уверенность в непогрешимость его предельно простого плана. Сатору сильнейший. Сатору — сильнейший. Все чувствовали, как дряхлые морщинистые пары рук обвивают горло Итадори одна за другой. Никто не хотел оставаться в стороне. Ни Тоге, ни Юта, ни Панда, ни Маки, ни, тем уж более, Мегуми — никто не собирался просто так отдавать улыбку Юджи этим старым ублюдкам, но что могли они против всей этой верхушки? Впятером бросить вызов шапке мира магов, конечно, интересная авантюра, но уж больно велики были их риски — так бы они думали, не имея козыря в рукаве. Сильнейший. Самый сильный из всех ныне живущих. Он был на их стороне, а значит, порубить эти костлявые грабли было проще простого. Мегуми обнимает Юджи, когда они оба сидят на кровати в его комнате, и наслаждается запахом его кожи, не думая ни о чём. Юджи обвивает его спину своими сильными руками, поздравляя: теперь он третьегодка. Мегуми говорит, что Юджи стоит говорить про них обоих, на что тот смеётся звонко, заставляя Мегуми лишь сильнее сжимать ткань футболки на спине. — Не переживай ты так, говорил же, не надо. — Пальцы слабеют от его мягкого голоса — он без проблем внушает доверие. — Пока рядом учитель Годжо, я в безопасности. Фушигуро вспоминает, как учитель просит его не посвящать Юджи в планы остальных студентов, и, честно говоря, он чувствует себя предателем. В голове стучит мысль: «это ради Итадори», но горло рвётся. Где-то там сейчас выпускаются вчерашние четверокурсники, и третьегодки бы присутствовали на церемонии, если б не нарастающее минута за минутой напряжение. Снималось оно лишь одной мантрой — у Сатору Годжо есть план. Мегуми обнимает Юджи крепче и говорит ему, что никуда его не отпустит. Юджи улыбается. Юджи очень тепло улыбается. Сильнейший маг умеет очень громко говорить. Зал заседаний, в котором он настоял собрать всех вышестоящих в этот день, вдруг заполнился его голосом, прервавшим все шёпоты и вздохи: — Я настаиваю на отмене казни Итадори Юджи, более известного как сосуда Рёмена Сукуны, Двуликого, Короля Проклятий. Столь твёрдое заявление повергло в шок абсолютно каждого. Годжо не шутил и даже не улыбался — широко раскрытые глаза мерно обводили всех сидящих вокруг него, и, казалось, ловили совершенно все движения — от раскрытых в удивлении ртов и ползущих вверх бровей до биения сердец и работы мочевого пузыря. Шестиглазый особенно задерживался на стариках или тех, кто, как он знал, воспринимает его в штыки, замечая, как замеченные за ними грешки лишь укрепляются с каждой секундой молчания. — Нет, — подаёт голос один относительно молодой маг — кажется, из Камо, — это невозможно. Его поддерживают. Перешёптывания возобновляются. — Хорошо. — Сатору опускает взгляд, и в следующую минуту больше никто не осмелился сказать и слова. — Изъяснюсь иначе. Пальцы, сложенные в крест. — Никто не тронет Итадори Юджи. В тишине Сатору улыбнулся. Это оказалось проще, чем он думал. — Ты всерьёз собираешься убить всех нас? — раздался надменный голос точно кого-то из Зенин. — Я не сомневаюсь, что ты способен, просто… — он в насмешке развёл руки, — а для чего? Чего ты добьёшься? — Вот именно. Убив всех нас, ты на самом деле думаешь, что сосуд оставят в покое? — Итадори, — настойчиво поправил Годжо. — Вы больше не будете называть его сосудом — только по имени, хорошо? А насчёт твоих слов, какой-то там слабачок из какого-то там посредственного клана, ты, на самом деле, не такие уж плохие вещи говоришь, — заулыбался Сатору. Он держал в руках победу, осталось обговорить её условия. — Предлагаю никого не убивать и заключить договор на следующих услови… — Вы всерьёз собираетесь его слушать?! — воскликнул очередной недовольный представитель Камо. — Он угрожает нам, и мы просто будем плясать под его дудку?! — Успокойтесь, господин Камо, — послышался женский голос с другой части зала. — Если хотите жить, а не оставить ношу мести на своих потомках. — Разумное заявление, — заметил Годжо. — Я продолжу, если все согласны; предлагаю заключить договор на следующих условиях: я остаюсь в вашей гнилой системе и приглядываю за Итадори, беря на себя ответственность в случае неблагоприятного стечения обстоятельств, такого как, например, пару недель назад в Кото. С вашей же стороны: первое — казнь Юджи отменяется, а каждый, кто покусится на его жизнь или жизнь его товарищей, будет иметь дело со мной; второе — Юджи имеет полную свободу перемещаться вместе со мной на задания любого уровня секретности и сложности во имя грамотного исполнения вышеназванного пункта. И, пожалуй, это всё, — Сатору надел повязку, выглядя так, словно только что не объявил открытую конфронтацию всей верхушке мира магов, а сходил за хлебом. — В таком случае, вылезает несколько вопросов, — замечает сидящий едва ли не по центру возвышающихся над Годжо трибун. Сатору кивает, готовый выслушивать всё. — Вопрос первый — учитывая то, что ты способен в любой момент прийти к любому из нас и, наплевав на человечность и правила, замарать руки ради сосуда… кхм, Итадори — насколько правильным будет оставлять тебя без какого-либо контроля и безропотно соглашаться на твои условия? Что гарантирует нам, оскорблённым сегодня, безопасность завтра? — То, что я сам не хочу никого убивать. — А если захочешь? — Не стану. — И с чего бы нам в это верить? Годжо увидел первый изъян плана. Фактически, он сам загнал себя в замкнутый круг недоверия просто тем фактом, что пару минут назад обозначил непреклонность своих решений так, что убийство во благо этой цели не станет для него проблемой. Естественно ему не будут доверять, однако вопрос не в их доверии, ведь, в конечном счёте, всё решает то, способен ли хоть кто-то хоть что-то сделать Годжо. Над этим можно поработать. — Вопрос второй. Что ты собираешься делать с проклятой энергией Двуликого? Даже под барьером мы не можем быть защищены до конца, а уж выпускать его за пределы территории колледжа и вовсе можно приравнять к террористическому акту. Но, даже если мы представим, что он будет всё время находиться здесь — ты отказываешься от сна и возможности находиться среди людей, до конца дней этого юноши привязывая себя к нему. Как долго ты протянешь? Не убьёт ли тебя Двуликий, стоит тебе потерять бдительность хоть на мгновение? Есть ли у Двуликого помощники на стороне? Упрощая, Годжо Сатору, я спрашиваю тебя только об одном: можешь ли ты в принципе исполнить свою часть договорённости? — Да, — без тени сомнения ответил Сатору. — Но, — прервал он дальнейшие возмущения, — есть ещё вариант. — Маги насторожились. — Я покидаю колледж и страну в целом вместе с Итадори Юджи и действую как полностью независимая единица. Вы будете жить, но никогда не сможете нас найти. Можете точить зуб сколько угодно, но в конце концов лишь сотрёте себе дёсны. Глядя, как растёт недовольство, как сопровождавшая директора Гокуганджи Утахимэ медленно теряет понимание того, чего Сатору добивается, сильнейший маг решает закончить: — Ладно, думайте. — Он развернулся к выходу. Никто не посмел его остановить. Тёмная фигура медленно покинула зал заседаний, унося вместе с собой и эту зловещую давящую ауру. Как только дверь за ним закрылась, было объявлено, что Сатору Годжо отныне предатель и преступник особого ранга; в бой не вступать, но при любой возможности немедленно запечатать. Волна возмущения затронула тему того, что его и освобождать не стоило. Рассерженная Утахимэ, несмотря на недовольное ворчание директора, грозным и быстрым шагом направилась вслед за Годжо. Тишину в комнате Мегуми потревожил тихий стук. Юджи, лежавший рядом со спящим Фушигуро, встретил Сатору будничным удивлением. Годжо снял повязку и расстегнул ворот куртки. — Юджи, надо поговорить. Это то, о чём говорил Мегуми? Он предупреждал, что вскоре всё станет немного странным, но ему не стоит сильно беспокоиться. Фушигуро не проснулся, когда Итадори аккуратно покинул сначала постель, а затем и комнату. Учитель выглядел необычно — редко увидишь его таким серьёзным вне битвы, но Мегуми просил не волноваться, а, значит, он не будет. — Собирай вещи. Мы уходим немедленно. — Что? Куда? Надолго? — Да. Насовсем. Больше походило на шутку. Уголки губ нервно дёрнулись. Ему катастрофически не хватало объяснений, но учитель выглядел так, словно у него нет на это времени. Ну уж нет, он найдёт его. — Так. Прямо сейчас Вы немедленно мне всё объясните… — Сатору! — ворвалась запыхавшаяся Утахимэ. — Какого хрена ты устроил?! Немедленно вернись и принеси извинения! До Юджи дошло: Мегуми нихрена не знал, что произойдёт, а, значит, можно и попереживать. Он не успел потребовать объяснений: — Итадори, вернись в комнату, — убедительно попросила киотская наставница, но услышала лишь резкое отрицание. — Вы, оба, немедленно объясните и не шумите так — Фушигуро спит, — утвердил он. — Сатору объявил грёбаную войну всему начальству и собирается сбежать с тобой, чтобы тебя не казнили. — Смысл её слов доходил медленно. — Прямо сейчас верхушка предупреждает магов со всего мира. Охота на Годжо будет вот-вот объявлена. Юджи опешил. Ватное тело не слушалось, а голова слишком медленно придумывала объяснения. Его вырвали из тормозящих мыслей тряхнувшие плечи сильные руки. — Послушай, Юджи. Всё будет хорошо. Я тебя ни на секунду не оставлю, слышишь? — Пальцы настойчиво коснулись ладони, попытались переплестись с чужими пальцами, но руки Итадори словно онемели. — Они убьют тебя, если мы останемся. А если нет, Сукуна не даст здесь никому жизни. Юджи, пожалуйста, послушай меня — ты должен жить. — Почему. — Пустые глаза напротив. У Мегуми очень приятная кожа на тыльной стороне ладони — гладкая и мягкая, обвивает костяшки и пястные косточки. — Потому что я люблю тебя. Юджи наконец-то ощутил, что ладонь, которая его касается, принадлежит не Мегуми. — Потому что ты сказал это, и я… — Утахимэ видит, как Сатору лбом упирается в плечо Итадори, —…я не смогу. Никогда не смогу. У меня получится защитить нас, если ты пойдёшь со мной, но я клянусь — я не смогу, если… — А кто же… — едва слышный голос — он разобрал, только потому что был очень близко, — позаботится о Мегуми? — Фушигуро спит. Нельзя его будить. — О ребятах? О людях? — шептал Юджи, скользя рукой по широкой сгорбленной спине. — Что будет, если мир снова потеряет сильнейшего? Голос такой мягкий и спокойный; плечо такое мокрое. — Пока я жив, жив и Двуликий. — Ладонь почти хрустит от того, как сильно её сжимает большая побелевшая рука. — А значит, никто не в безопасности. — Юджи уткнулся в плечо Сатору, жмурясь. Слова даются очень тяжело. — Разве будет такая жизнь не пустым существованием? Сердце упустило удар. — Последние пару лет, учитель Годжо, я был очень… — вздох, — очень рад, что вокруг меня так много хороших людей. Так что… — Нет. — ...позвольте мне... — Нет. — ...выбрать... — Нет, Юджи. — ...свою смерть. Мегуми вышел из комнаты; в общежитие ворвались маги особого уровня; Сатору Годжо сидел на полу в объятиях Юджи, отчаянно сжимая его безжизненную ладонь. — Я думаю, — Юджи обернулся на Утахимэ, вытирая глаза, — всё будет в порядке, если казнь, — Мегуми смотрит, но не верит, — состоится? Итадори смотрит на Фушигуро виновато. Тонкие пальцы бездвижно лежат на ручке двери. — Только если состоится немедленно, — встревает недавно вбежавший маг. Юджи улыбается ему так солнечно, как только может улыбнуться человек, и говорит: «Хорошо». Мегуми перестаёт дышать. Он смотрит, как на руки Юджи накладывают печати-кандалы, и провожает его взглядом. Он смотрит, как Утахимэ помогает Годжо подняться и ведёт его следом. Третьегодки приходят слишком поздно. Маки вопит от ярости, проклинает, размахивая нагинатой, рвётся следом, пока Панда и Юта пытаются её остановить. Рука безвольно падает с дверной ручки. Инумаки смотрит, как Фушигуро возвращается к себе. Какое-то время спустя он пишет: «Ты же знаешь, что мы все тебе верим»***
Здесь, в огромном лесу на территории колледжа, не будет никого, кто мог бы помешать. Итадори прикован к земле сдерживающими цепями-печатями, его тело полностью обездвижено, глаза и рот завязаны. Годжо использует свою территорию. Вся верхушка здесь. Лучшего дня для казни сосуда Двуликого не подобрать. Цепи беззвучно рвутся в бесконечной пустоте, и Сатору этому не мешает. Сукуна одной лишь проклятой силой освобождает лицо и, не сводя с Годжо дьявольски довольного взгляда, встаёт. Рисунки на теле, четыре руки и неимоверное количество проклятой энергии, что позволяют ему по-свойски передвигаться в чужой территории. — Что думаешь, шестиглазый? — Скрипящий голос из самых глубин огненной геенны. Руки складываются в печать. — Кто же всё-таки сильнее? Годжо молчит. Территория Двуликого открыта. — И как же скривятся их рожи, когда я кину им под ноги твою голову?***
Двое суток Необъятная бездна покрывала две сотни метров лесного покрова. Когда она исчезла, большие покрытые кровью руки держали остатки тела. Снег побагровел. Небо затянули тучи. Изорванная куртка и уничтоженная повязка. Невозможно огромные ноги шагали медленно, и земля под ними так же медленно питалась кровью. Алая тропа вела к общежитию. Никто не мог приблизиться и на десять метров. Звуки не доходили. Любые попытки остановить и потребовать доложить ситуацию срывались на корню — Утахимэ не позволяла им даже пытаться придумать способ подобраться к Годжо. Она позаботится, чтобы они не нарушали эту тишину. А пальцы держат холодную кожу. А от лица только нижняя челюсть. А глаза так широко открыты — видят больше, чем нужно. К моменту, когда он ступает на порог общежития, алая тропа обрывается. Мегуми слышит скрип пола и мечется туда. За ним бежит Маки. За ней все остальные. Мегуми видит его первым, когда он уже скрывается за дверью в комнату Юджи. Годжо ничего не видит — идёт, потому что помнит. Пересекает границу комнаты Итадори и несёт его дальше. Укладывает на кровать. Падает на пол. Всё тело трясётся. Он качается — вперёд-назад — обвив свои колени. Мегуми подходит ближе. Его вырвало на пол. — Фуши… Мегуми мотает головой. Он толкает Маки из комнаты и закрывает перед её носом дверь. Вытирает футболкой рот, садится рядом с Годжо, но, в отличие от него, не смотрит. Туда-сюда. Вперёд-назад, как маятник, трясётся, как сломанный. Белые волосы слиплись от запёкшейся крови; она везде — на лице, на руках, на одежде. На ресницах. На глазных яблоках. Фушигуро не верит и не смотрит, не разглядывает всё в малейших деталях и не прокручивает в голове последние слова. Его ладонь не была на подавившем Сукуну на пару мгновений лице Юджи, он не слышал, как губы, растянутые в улыбке, просят его: «позаботься о Мегуми, ладно?». Он не взрывает ему голову и не запечатлевает в памяти каждое мгновение, когда она разлетается на мелкие кусочки. Он не вырывает трупу Юджи сердце, печень и лёгкие, растирая их в фарш. Но он плачет. Он рыдает, взвывая и дрожа. Он царапает себе рёбра, надрывно крича, рвёт горло изнутри и снаружи. В головах нет слов, нет мыслей, но есть факт. От него не уйдёшь.***
Сейчас.
Сатору казнил Юджи. Ровно год назад. Мегуми волновался, но он видит Сатору сейчас — он улыбается выпускникам, хлопает их по спинам и его смех — вот такой смех — он вселяет спокойствие. Тоге едва не рыдает — знает, что, скорее всего, семья заберёт его отсюда уже завтра, а значит, особенно шанса попрощаться больше и не представится. Маки светится шрамированным лицом, успокаивает его, обещает, что они ещё увидятся — вот станет она главой Зенин, и мир магов точно изменится. Все в это верят. Все это знают. — Поздравляю с выпуском, Маки, — протягивает Фушигуро. — Сдались мне твои поздравления, — она щёлкает его по лбу. — Вот как выпустишься — тогда поболтаем, ладно? — Так нельзя, Маки! — встревает Панда. — Разве это похоже на хорошую напуственную речь от наставника? Дай дело профессионалам! Мегуми закрывает огромная тень Панды. Он бы выглядел жутко, если бы не был таким милым, хотя серьёзности в тоне ему не занимать: — Фушигуро, этот день настал. Сегодня мы официально покидаем колледж, что означает, что дальше тебе придётся быть чьим-то примером самому. Но я знаю, что это нелёгкое бремя, что мы переносим на твои плечи, ты сможешь вынести, ведь, говоря откровенно, в своё время ты пережил побольше нашего. То, что ты справился, лишь укрепляет мою веру в твоё светлое будущее как превосходного мага. Мы, некогда твои наставники, горды будем встретить тебя позже и идти с тобой плечом к плечу, когда твои навыки достигнут совершенства. Ты очень сильный юноша, и помни — ты не одинок. Скупая слеза проронилась на землю. — Спасибо, конечно, но Вы разве не остаётесь здесь с директором? Панда возмущается: — Драму не порть! И слышит, как заливаются истерическим хохотом позади Маки и Годжо. Мегуми одобрительно улыбается: — Лучшей речи и быть не может, — произносит он тихо. Панда ощущает одновременно и подходящую бодрость, и разочарование. Не им этого пацана учить. Тоге подходит следующим. Он смотрит Фушигуро в глаза, не поднимая головы, и, прокашлявшись, открывает ворот. Ребята ждут в нетерпении. Неужели Инумаки действительно?.. — Нори. Раздаётся в тишине. Следом Мегуми по носу прилетает щелчок, и Тоге, пока, так же внезапно разворачивается и отходит; последнее время — кажется, уже целый год, — он не носит высокий ворот. Юта любит отмечать, что ему идëт. — Что значит «нори»?! — возмущается Панда. — Он первый раз это говорит, — с подозрением замечает Юта. — Неужели новое слово? — Да какая разница? Мы всё равно ничего не поймём, — легкомысленно бросает Маки. Фушигуро улыбается. Да. Отличное наставление. «Спасибо, Инумаки». — Твоя очередь, Оккоцу, — Зенин подталкивает его к Фушигуро. Юта неловко чешет затылок, говоря, что вообще-то не готовился, но, раз уж все что-то пожелали, то и ему не стоит отставать. Юта глядит на Мегуми. По их взглядам всё и так понятно — не было человека, что быстрее других смог проникнуться теми чувствами, что испытывают другие. Фушигуро это понимал, а потому диалог был излишним. В конце концов, всё, что нужно, они уже сказали друг другу в течение всего этого нелёгкого года — пусть совсем немного и пусть едва замечая это сами. — Ты молодец, Мегуми. Он бы тобой гордился. Фушигуро не отвечает. Лишь кивает, прикрывая глаза. Оккоцу вновь одолевает неловкость, когда за его спиной начинается бурное обсуждение очередной немногословной речи. Похоже, Панда в отчаянии. Ребята выглядят хорошо. — Мегуми, у тебя фронталка хорошая? — вдруг спрашивает Маки, прерывая спор с Пандой. — Моя? — Фушигуро понимает, что они собрались сфотографироваться на память. Шарит по карманам, но осознаёт, что забыл телефон. Годжо предлагает сделать на свой. — Только отправь мне потом, ладно? — выпускники встают рядом с учителем. Его длиннющие руки позволяют захватить в кадр всех так, что остаётся свободное место. Мегуми счастлив наблюдать это, но недолго: — А ты чего уставился? Он знал, что это случится. Мегуми ставят рядом с Тоге как второго по росту. Все так выросли, что теперь даже Инумаки почти сравнялся с ним. Казалось, он один не изменился. Но изменились все. — Мегуми, что с лицом? — Сатору хмурится, улыбаясь, наклоняется перед его физиономией. — Давай, улыбнись, а то тебя так и запомнят. — Нормальное у меня лицо. — Улыбни-и-и-и-сь, — Зенин защекотала его под рёбрами. Мегуми не сдержал громкого ржания и за ним не услышал звук затвора. — Нечестно! — На войне все средства хороши, — поддерживает Сатору. Дуясь, как испорченная консерва, Мегуми оглядывается в поисках поддержки — Инумаки разводит руками, Панда делает вид, что ест бамбук. Те, кто окружают его сейчас — все они, кто на самом деле несмотря ни на что будут рядом потом. Мегуми рад. Рад, что их выпуск такой большой. Через год — он надеется — ему не придётся встречать этот день одному. — А ты что будешь делать? — Из раздумий его вырывает Мико. Вчерашний день завершился большой вечеринкой у Годжо, и сегодня он был слегка сонный, а потому попасть оякодоном в мишень языка собеседницы было трудновато. — Ну, когда выпустишься. Честно говоря, у Мегуми не было как таковых планов. — Думаю, поезжу по миру. Но не сразу, — он глядел на полную радости Мико. Глаза, смотревшие в небо меланхолией, теперь светились, точно у младенца. Она теперь второгодка. — Какое-то время нужно будет побыть с Годжо. Не хочу, чтобы случайно он снова натворил бед. — Говорят, сейчас он выглядит лучше. — Это правда. Но я всё равно переживаю. — Палочки ковыряют омлет. — Думаю, ему понадобится ещё год или два, чтобы отойти до конца. В любом случае, я тут надолго. — Не торопись. У тебя жизнь только начинается. — Обычно это к магам неприменимо, — смеётся он. Она смеётся тоже. — Не умирай раньше, чем я научусь есть левой, ладно? — Пока я тут ты точно этому не научишься. — Глупость какая. — Чистая правда. Они прощаются ближе к обеду. Мегуми трёт шею и клянётся, что сейчас завалится в кровать снова. Он проходит мимо комнаты, в которой совсем недавно избавлялся от последствий безрассудных действий пьяного учителя. Мегуми дёргает ручку. Не закрыто. Надо будет запереть, но, раз уж он тут, он входит внутрь. В нос отдаёт запахом безжизненной застоялости. Первым делом он открывает окно; затем, обведя комнату безразличным взглядом, отмечает, что некоторые вещи Юджи тут так и остались: пара плакатов, томик манги в глубине верхней полки, стикеры, приклеенные прямо на шкаф. Мегуми вдруг вспоминает кое-что важное, и, хмурясь, подходит к столу; открыв нижний ящик, он облегчённо выдыхает. Все двенадцать с дырявыми донышками. Фушигуро оставляет их дальше пылиться в тени, закрывает окно и, обведя комнату на прощание, выходит за ключом. Нашарив его на одной из полок, он уже собирается пойти запереть комнату, как вдруг ни с того ни с сего вспоминает про телефон; включает его и заходит проверить сообщения: три новых от Сатору. «If» «Ой» «Да»