***
Они шли по снегу уже вторые сутки, по этим безжизненно-белым сугробам, куда-то вдаль, за горизонт, лишь бы успеть до перевалочного пункта. И у Торфинна отчетливо складывалось впечатление, что они не успеют. Где-то там, уже далеко сзади, была теплая таверна, где топили камин вековыми деревьями, весело потрескивающими в процессе сгорания. Из каменной трубы там всегда шел теплый сизый дым, который относил его к последним дням на его родине, когда теплой снежной зимой они с семьей заботились о крыше, а рядом бегали задорные дети. И было солнечно. И Солнце не кололо его, не резало своими лучами, а ласково согревало. Когда рядом была сестра и мать. Когда отец смотрел на него таким серьезным и взрослым взглядом. Семья и Исландия были для него чем-то запретно приятным в памяти. В последнее время она сама его относила к тем временам, к тем, что остались в памяти, что не стерты грузом настоящего. Когда он ходил по самой кромке сознания от кровопотери и запредельной боли или на него накатывал бред, срабатывала такая защита - и вот он уже сидел в просторной комнате, а почтенный торговец снова рассказывал байки, как бороздил морские просторы. И в ушах Торфинна снова трещало дерево, раздавались разговоры его ровесников, задорный смех... Но волна настоящего накатывала на него болью от переломов и ссадин. И вот он, уже взрослый не по годам, хромая, идет за уверенным Аскеладдом, пытаясь не шевелить плечом, ибо всю его грудь и руку пронзала в таком случае резкая, отрезвляющая боль. Хотелось спать. Просто лечь и уснуть на этом мягком на первый взгляд снегу. Но как будто не замечая холода, предводитель шел. Шел и шел, не смотря назад, как будто он бы не удивился, если бы к месту назначения пришел он один. Но черта с два. Нельзя спать, пока не уснет сам Аскеладд. И Торфинн хотел бы непосредственно к этому приложить руку. Он шел, ведомый сладким представлением, как однажды в поединке отнимет у Аскеладда жизнь. Но только в честном поединке. Торфинн не Аскеладд, он не может позволить себе напасть исподтишка, тогда отец не будет отомщен. Он перережет глотку или наоборот, чтобы не было быстро, будет делать глубокие порезы. Сын Торса увидит на своих руках его густую кровь и только тогда сможет спокойно уснуть. И он еще раз дергает больным плечом, морщится от боли, лишь бы не остаться позади. Дойти. И дальше он думает только об этом.Начало пути
20 марта 2021 г. в 01:47
Холодный воздух колючими ладонями прошёлся по небритым щекам высокого мужчины. Подставляя грубоватое, будто выструганное топором, лицо солнцу, он проказливо улыбался. Утро выдалось прекрасным: танцевали свой неразгаданный никем танец лучи, давая отблески от нетронутых с ночи сугробов, лес чуть поодаль стоял в своём величественном молчании, острые верхушки елей, стремясь ввысь, пытались проткнуть небо. Ветра не было.
Торкелль потянулся. Ему редко приходилось быть в таком спокойствии. Может, ему только казалось, но вокруг воина всегда начиналась какая-то суматоха. Такие минуты, наполненные практически абсолютной тишиной были для него также ценны, как и битвы.
За углом послышался протяжный скулеж, а затем несколько раз собака гавкнула. За ней поднялась вторая. Торкелль медленно выдохнул, с огорчением осознавая, что минуты приятного безмолвия кончилось.
Время медленно бежало к шести. Скоро поднимутся остальные, и начнётся новый день, полный дел и забот.
— Да чтоб вам хвосты поскручивали, — пробурчал он себе под нос и развернулся к избе, где они остановились.
Данию запорошило снегом ещё в конце ноября, но сейчас.. Сейчас тут царствовала настоящая зима, коей почти никогда не встретить в Англии. Сугробы, доходящие Торкеллю до пояса, хрустели (не иначе как кости его врагов, иначе невозможно объяснить его загадочную довольную улыбку) под его большими сапогами.
Что ему было делать в Дании? Никогда на ум не приходило этого вопроса. Он шёл за войной. Шёл туда, где мечи сталкивались, с лязгом разрезая горячий воздух. Шёл туда, где земля окрашивалась в алый цвет свежей крови. Он шёл и шёл, не пренебрегая особо людьми, с которыми приходится иметь дело. Его до жути раздражали эти командиры, боящиеся потерять свое место в бою, а потому сидящие в своих седлах, готовые в любой момент сорваться к своим покровителям.
Сражайся и умирай, как воин! Ему хотелось донести эту простую истину до каждого такого, но если вдруг его послушают, что останется делать ему? Нет, пусть лучше сидят.
Без труда громадной рукой он толкнул на вид тяжёлую дверь, и та отворилась, столкнувшись со стеной. В нос ворвался вкусный запах. В таверне, где они остановились, уже кипела работа. С аппетитом поглядывая на запекающееся мясо, Торкелль снова вспомнил о причине пребывания в Дании.
Торфинн. Этот мальчишка, одновременно напоминавший ему близкого друга и одновременно не имеющий с ним ничего общего ни в манере ведения боя, ни в разговоре. Одна кровь. В его глазах читалась такая нечеловеческая жестокость, только упомяни он о Торсе, что даже ему самому становилось где-то глубоко не по себе.
Вероятно, будь бы Торс жив, мальчишка вырос бы совершенно другим. Но одинокий, ощетинившийся зверёк, со временем превратившийся в отчужденного и пугающе дерганым, мальчик ещё не мог сравниться по силам с ним. Пока не мог. Торкеллю было интересно достигнуть этого предела, он наконец-то встретил достойного противника. Ему даже не была так интересна политическая составляющая дела, заставившая его пуститься в погоню, как этот юнец.
Потерев рукой подбородок, он посмотрел на два коротких пальца. Да, Торкелля интересовало, на что сын Торса был ещё способен. Однако появившееся перед ним мясо вмиг выбило из головы и тех надоедливых собак, и Кнуда, ради которого он сюда и явился, и даже Торфинна. Широко улыбнувшись, он приступил в трапезе, пока к нему подтягивались товарищи.