Что такое видение, в самом то деле?
Твоя рука невидима, да — внутри меня И что это, если не видение? Что такое небо, если не мое тело — дом для твоего открытого хвастливого крыла. Оливия Гатвуд «Ода левой руке моей возлюбленной»
Возможно впервые в жизни Кас находил запах горящего воска удушающим. В его детстве высокие потолки Церкви его успокаивали, он находился словно бы в крепости, неразрушимой и благословенной. Церковь могла быть пустой, но она сама по себе была живым существом, ее стены — материнское объятие, потрескивание горящих свечей — ее дыхание. Ровно сутки назад он оказался в квартире Дина Винчестера. Сегодня ранним утром, под самый рассвет, он только ее покинул с Клэр, чтобы провести разведку в предполагаемых местах, где могут находиться похищенные люди. Когда Кастиэль сидел на одной из церковных скамей в самом конце просторного помещения, руки сцеплены в замок меж колен, глаза прикованы к витражу, изображающему одного из их святых — и никогда он не чувствовал себя таким нагим, таким парализованным, его кожа и нервы содраны железной губкой как если в древнем кровавом ритуале очищения, одном из первых, самых действенных, самых разрушительных. Теплый воздух был удушающим. Запахи дерева и ладана и воска — тошнотворными. — Монетка за мысль? — спросил голос совсем близко и Кас вздрогнул всем телом, втягивая воздух через нос словно перед прыжком в воду. Анна в ответ фыркнула, похлопала Каса по плечу и села на скамью перед ним, повернувшись к нему всем телом, локоть на спинке скамьи. Он был в домашней футболке под пальто и помятых брюках, поднятых с пола его ванной. На Анне было ее выходное платье, застиранное, но опрятное, цвета неба на детских рисунках и напоминающее легкое весеннее облако. Кас думал, что может стоило ему остаться в Церкви. Может, тогда для него тоже все было бы просто и однозначно. Может это была его Судьба — и тот факт, что он пошел ей наперекор, навлек на него проклятие, согласно которому каждый его шаг приносит с собой разрушение и скорбь куда бы он ни пошел. Анна смотрела на него с беспокойством, свет от свечей плясал на ее рыжей косе мягкими отбликами. — Кас, — она произнесла осторожно, словно боясь, что резкие звуки заставят его сорваться и бежать. Что было вполне возможно. — Что случилось? Кас хотел сказать ей, что все хорошо. Просто у него выдалась тяжелая неделя. И вообще он пришел ни о нем говорить — и хочет ли она как-нибудь сходить в кафе за углом, он слышал что там хорошие вафли. Да и вообще как ее работа? Как у нее дела? Но что вырвалось с его языка было: — Помнишь как мама себя вела перед тем, как ее забрали? — он смотрел вниз, на свои руки, грязные волосы падали перед его опущенным лицом, почти закрывая его глаза от взгляда Анны. Отросшая щетина на щеках, темные круги под покрасневшими глазами, дрожащие руки, плечи опущенные, усталые, пораженные. Он выглядел, как те немногие неверующие, что оказывались в ее исповедальнях. Те, кому воистину некуда было идти. Анна до щемящей боли в груди хотела сейчас увидеть мальчишку с грязными коленками и улыбкой такой яркой, что могла бы осветить весь район. Она сглотнула. — Она говорила что-то о… — Анна нахмурилась, пытаясь перенестись на десять лет назад. — Об ангеле, который явился ей во сне. — Но она была из Церкви, это бы не посчитали странным. — Да, но это было только началом. Кас поднял голову и взглянул на нее смятенно. — О чем ты? Анна поджала губы. Убрала локоть со спинки скамьи и сцепила пальцы на коленях поверх легкого платья. Отвела взгляд на витраж Девы Марии. — Ты может этого и не помнишь, или не хочешь помнить, — говорила Анна, взгляд расфокусирован, но голос уверенный, — но я помню. Она перетащила старое радио из шкафчика на кухне — оно давно не работало, передавало одни помехи, но она унесла его себе в комнату. Однажды я стояла у нее под дверью вечером, ожидая услышать — чт-то, не знаю. Но что-то она ведь должна была делать? Она разговаривала. Включала радио, слушала помехи и что-то ему говорила, какую-то чушь бессвязную. Но если бы я не слышала помехи, то подумала бы, что она говорит с кем-то по телефону. Если бы он у нее был, конечно. Кас молчал. Он слушал. Каждое слово изо рта Анны он воспринимал с налетом дежавю, что-то, что он уже знал, но очевидно не все. Опасно недооценивать, сколько старшие сестры могут нести в себе — и как долго. — Она стала параноидальной, постепенно, — продолжала Анна спокойно, только ее побледневшие щеки говорили о том, что она едва способна выдавливать слова из своей глотки. — Говорила о скором конце. Из того, что я поняла, она начала практиковать языческие ритуалы — точно тебе не скажу, но я нашла в ее вещах травы, черные свечи, целые мешки соли по какой бы то ни было причине. Перестала выходить из Церкви. Начала ускользать из комнаты по ночам и приносить маленькие мешочки грязи, которые она подписывала названиями разных улиц и парков и пустырей. И… Ну, ты знаешь, что случилось с Энтони Симмонсом. На самом деле Кас не столько знал его сколько то, что с ним случилось. Он был практически незнакомцем — редким прихожанином. Обычный мужчина с обычной жизнью, не выделяющийся ничем, даже лицо его было болезненно невыделяющимся, стандартным. Ева Мильтон заколола его куском отломанной железки, крича несвязно на латыни и о дьяволе на глазах всей паствы, пока Энтони плевался кровью. Она утверждала, что он был одержим демоном. Жена и дети Энтони ей не поверили. Даже когда Еву поместили в психиатрическую лечебницу, она была в мире с этим решением. Она утверждала, что все было хорошо. — Все к лучшему, — говорила она Кастиэлю в своей палате, пока он стоял на коленях, слезы солеными дорожками прокладывали путь по его щекам, и ломаным голосом спрашивал, зачем она это сделала. — Теперь все хорошо. Я спасла нашу паству и я спасла моих детей — это все, что имеет значение. Она положила легкую бледную руку на его щеку. Улыбнулась так, будто это была хорошая весть. Ее большие голубые глаза, что Кас унаследовал от нее, почти светились убежденностью. Это был последний их реальный разговор. Все остальное время она была в каком-то другом месте, непостижимом ему. Дорогу к этому месту Еве проложил ангел. Разиэль, она ее звала. Анна вернула его в настоящее, тронув его за плечо. — Кас? — ее тон был вкрадчивым, тем же самым, что он сам использует при допросе подозреваемых. — Ты мне расскажешь, что с тобой происходит? Кастиэль взглянул на нее. Ей достались волосы их матери, ее упорство и сила духа, ее вера в лучшее в мире. Казалось комически уместным, что Кастиэлю бы досталось ее безумие. — Что, если мама была права? Анна убрала руку с его плеча. Кас продолжал. — Что, если Бог действительно существует? Если он создал нас по своему образу и подобию, но что, если он также поступил с монстрами? Если… Если все демоны и монстры когда-то были людьми, и Он видел это зло, эту скверну в каждом из нас, видел насилие и гнев и жестокость, поэтому Он нас оставил? — его голос дрогнул. — Что, если я попаду в Ад? — Ты меня пугаешь, — прошептала Анна, глаза широко распахнутые и блестящие от слез. Кас тряхнул головой, поджал губы. — Я не хотел. Он встал, едва чувствуя пол под своими ногами, и Анна схватила его за руку, ее обманчиво деликатная рука держала его запястье в железной хватке. — Тебе нужна помощь? — спросила она рьяно, большие глаза умоляющие и немного испуганные. — Я могу с кем-то поговорить, у меня есть связи, мы можем… Кас остановил ее, обернув пальцы вокруг руки Анны на своем запястье, он мягко ее стиснул, улыбнулся почти искренне. — Мне уже помогают, — и через тяжелую, удушающую секунду: — Будь осторожна, Анна. И он склонился к ней, и он поцеловал ее лоб, мягкая кожа под его сухими губами. Анна отпустила его запястье. И он ушел. Кас все еще сомневался, помогают ли ему те люди, которых он недавно встретил — желают ли Дин, Чарли и Клэр ему лучшего. Или же они утягивают его на дно. Так или иначе, он не может позволить себе верить в последнее. Слишком многое нужно сделать прежде, чем он позволит себе развалиться.…
Примерно в то время, когда Кас спустился с каменных ступеней церкви, Дин Винчестер подошел к черному ходу. Было еще не время для них пересечься — чуть позже, совсем немного. Он ушел со своей смены в баре на пару часов пораньше, отчего Бенни был далеко не счастлив, но он знал Дина и знал, что тот редко отлынивает от работы, поэтому Бенни наградил его всего парой нецензурных слов, пока Дин стоял в дверях, натягивая отцовскую куртку и шапку. Возле черного хода Церкви ему пришлось ждать около двадцати минут после назначенного времени, пока его нос и щеки не покраснели, а пальцы не начали терять чувствительность и он переминался с ноги на ногу, чтобы не замерзнуть совсем. Начался снег. Мелкие снежинки приземлялись на его шапку, плечи и джинсы, ботинки, и долгое время там и оставались. Наконец, дверь скрипнула, и из нее показалась копна темных нерасчесанных волос. Мег оглянула узкий проулок прежде, чем встретилась лицом к лицу с Дином, и сверкнула острой улыбкой, после чего полностью вышла из-за двери — та скрипнула еще громче и Дин поморщился от звука. Мег ступила на снежную холодную улицу босая, облаченная в один хитон, длинную рубашку-балахон с высоким горлом. Снежинки приземлялись на ее темные волосы и плечи и скрещенные руки и мгновенно таяли, но ее кожа сохраняла здоровый розоватый оттенок, она выглядела как галлюцинация или иллюзия, словно ее тут на самом деле нет. Когда дверь полностью закрылась, Мег оперлась на нее спиной, руки скрещены на груди, и вздернула одну аккуратную бровь. — Ну? — Для меня никогда не перестанет быть забавным видеть демона в церковной одежде, — он усмехнулся, зарываясь подбородком в ворот куртки. Поэтому люди носят шарфы, чтоб тебя. — Шутка стара как мир, Винчестер, — Мег закатила глаза и тяжело выдохнула. От ее выдоха в воздухе не образовалось облако пара в морозном воздухе. — Хитоны — это символ чистоты и невинности, Мег. Если ты перетрахала половину Чикаго и убила столько же и не взорвалась пока его надевала, то Бога точно нет. — И кто научил тебя символизму и терминологиям, твой любовничек? — Мег наблюдала, как язвительность медленно покидает Дина после этих слов, и подмигнула. — Передавай ему от меня привет. Ты знал… — Я по делу, — оборвал он ее резко, отводя глаза на другую сторону аллеи, на пятно света от фонаря на асфальте и проносящиеся по дороге машины. Мег закатила глаза. — И тут я подумала, что ты соскучился по моей компании. — Что ты знаешь о пропавшей полсотни людей? — он выпалил, пытаясь ускользнуть от темы разговора и собственного раздражения, и почти мгновенно понял, что заступил слишком далеко. Для человека, незнающего Мег, было бы сложно заметить разницу. Дин таковым человеком не являлся. Она напряглась. Она стиснула челюсти и уронила руки по швам, и на долю секунды Дину показалось, что ее глаза блеснули бездонным проклятым черным. Здесь наверняка был способ, которым он мог бы исправить ситуацию, какие-то слова, которые могли бы разрядить обстановку, но он… Он устал. Будь что будет. — Мне казалось, что ты оставил семейное дело, — ее голос был гораздо более резким, очертания ее лица намного жестче, чем пару минут назад. — Никто по-настоящему из него не уходит и ты это знаешь, — отмахнулся он, даже если слова отдавались кисловатым ядовитым привкусом. Молчание висело тяжелым облаком в воздухе всего пару секунд, только свист ветра и отдаленные разговоры людей дальше по улице. Мег потянулась за ручкой двери. Прежде, чем она успела ее открыть полностью — чем успела даже двинуться — Дин с громким хлопком закрыл дверь, острие ножа было подставлено под горло Мег в ту же секунду. — Нет, — он прохрипел. — Не так быстро. Мег замерла, парализованная, только ее глаза — живые и блестящие от страха, как у животного пойманного в клетку. Нож под ее горлом имел очень специфичную и очень редкую гравировку, он был чем-то вроде семейной реликвии — нож, убивающий демонов. Нормальные люди дарили своим детям на их 18 день рождения дорогие побрякушки или машины — этот нож был тем, что ему подарил отец. — Я знаю не больше, чем знаешь ты, — оскалилась Мег, подавшись вперед и поморщилась, когда острое лезвие нарисовало на ее коже надрез, струйка крови капнула на белоснежный ворот ее одежды. — Думаешь, я не знаю, что ты вчера пытал одного из нас? Демон перекрестка, в теле молодого мальчишки, ничего не напоминает? Хватка Дина на нож была почти болезненной. В ушах звенело. Откуда она знала? — У меня свои источники, — она сверкнула зубами в садистской ухмылке. — У тебя какой-то фетиш на это, Винчестер? Потому что, позволь сказать, я впечатлена твоими работами. Особенно этот мальчишка, которого ты держал в театре неделями. Скажи мне, Дин, тебе было приятно наблюдать, как ужас рос в нем каждый раз, когда ты поднимал свои ножички? До тех пор, пока он не впадал в такой ужас, что при одном виде тебя он мог только скулить? Или ты успел вырезать ему язык? Это принесло тебе удовольствие, Дин Винчестер? Дин плотнее прижал лезвие к ее глотке, кровь заструилась активнее, как весенний ручеек. Несколько капель попали на его рукав. Мег захрипела. Эта сука, — стучало у него в голове. Сука сука сука. Его гнев разливался по его телу кипящей, бурлящей субстанцией, она срывалась с его губ, застилала его глаза и заседала тяжелым грузом в его суставах, его челюсти — природный катаклизм, перед которым Дин был беспомощен также, как ребенок перед наступающей разрушительной волной, что унесет его дом и семью. Гнев был требовательным, безжалостным, слепым божеством, и от него откупиться можно было только сорванными голосовыми связками, сломанными костями и кровью. Обычно, Дин с ним справлялся. Обычно, Дин имел причину сдерживаться. В тот же момент, у задней двери Церкви, гнев не позволил ему вспомнить эти причины, не когда он гудел ревущей волной в ушах Дина. Грудь Мег тяжело вздымалась в небольшом расстоянии между стеной и Дином, нависающий над ней как Дамоклов меч. — Сделай это, — прохрипела она. — Мы оба знаем, что ты не лучше меня. Ты такой же монстр, сказала она. Дин придерживался того же мнения. И он был почти, почти готов воткнуть нож в ее глотку и омыть свои руки ее кровью, как в церкви омывают руки святой водой. Но в последний момент — в последние секунды он вспомнил того, кто был бы с Мег несогласен. Вспомнил, как мягко он произносил имя Дина и как с нескрытым беспокойством, как если бы искренне за него волновался. Чтоб тебя, Мильтон. Изменение не было мгновенным. Не было оно и очевидным. Но в мгновение между вдохом и выдохом, Дин просто знал, что не сможет убить Мег. — Зачем ты ошиваешься в Церкви и в психушке? — вопрос сорвался облаком пара с его рта. Он задавал ей этот вопрос с разной периодичностью последние пару лет, но может теперь она наконец ответит под страхом смерти. Мег раздраженно выдохнула и закатила глаза, даже если все еще как она не могла унять дрожь в своем дыхании, в своих руках. — Это ты тоже, я думаю, уже знаешь. — Сделай мне одолжение. Мег колебалась. Дин перехватил нож так, что самый его кончик упивался в коже под самым ее подбородком, приподнимая ее голову, заставляя взглянуть ему в глаза. Под ее подбородком осталась небольшая полоска ее собственной крови. — Мне нужно следить за определенными людьми. — За кем? Мег молчала, в ее взгляде мешалась осторожность и жалость. — За кем? — рявкнул Дин, ступив вперед последний миллиметр между ними и нависая над Мег так, что ничего другого в ее поле зрения не было. — За Мильтонами, — она сказала, пытаясь состроить нейтральную холодность на своем лице. — И за твоим братом. Ветер успокоился. Люди перестали говорить за пределами этого узкого проулка. Чикаго погрузился в вакуум и Дин ничего не мог с этим поделать. — Зачем? — Я не знаю. — Я СПРАШИВАЮ ЗАЧЕМ? — ЭТО ВСЕ, ЧТО Я ЗНАЮ. — ЕСЛИ ТЫ ВРЕШЬ ТЫ ЧЕРНОГЛАЗАЯ СУКА- — КЛЯНУСЬ ЭТО ВСЕ. Молчание. Тяжелое дыхание. — Нет. НЕТ. ОТОЙДИ-…
Выходя из проулка за Церковью, Дин вытер кровавый нож о платок из внутреннего кармана куртки и заткнул нож обратно за пояс. Мег пережила этот вечер. К удивлению обоих. Дин так или иначе сомневался, что это положит конец их рабочим отношениям — они проходили гораздо через худшее и все еще решали, что для них же обоих лучше, когда они кооперируют. Было время, когда Мег буквально продала его стае монстров — на органы. Было также время, когда Дин избил ее до полусмерти так, что ей руками пришлось придерживать собственные внутренности. Это было похоже на очень несчастливый брак, но они могли с этим работать. Так что не по этой причине все тело Дина било мелкой дрожью. Сет Оливер. «Это принесло тебе удовольствие, Дин Винчестер?» Они наблюдают за Сэмом. И за Мильтонами. Они наблюдают за Касом. Сэм и Кас. Кас и Сэм. Твою то мать. Солнце почти село, тот странный час, когда оно еще не совсем ушло, но фонари уже загораются. Дин прятал свое лицо от лужиц света, падающих на него по дороге — слишком ярко, слишком много, как привязанный к столбу позора отворачивается от летящих в него камней и толпы. Ему нужно было куда-то идти, очень срочно, нужно было что-то предпринимать, но он не знал что именно и когда, да и что он может сделать, если едва стоит на ногах? Почему от него чего-то ожидают? Почему это ощущение что на него смотрят просто не уйдет? Все только ухудшало в десятки раз то, что он все еще мог чувствовать запах крови Мег, на самом кончике языка, и это заставляло кипеть его собственные вены. Он должен был… Он должен… Кто-то врезался в его плечо. Дин привалился к кирпичной стене. — Эй, смотри куда прешь. И он не знал этот голос, но всего на секунду парень, в которого Дин врезался, повернулся к нему лицом. Дин подумал, с кристально чистой ясностью и уверенностью, что именно так он и умрет. — Сет? Перед глазами плыло, но он не мог ошибиться. Не мог же? Это было его лицо — гематомы и кровавые пятна, искусно расписанные по его точеному лицу. Вмятина на его виске и кровь, засохшая под глубоким разрезом на его горле, говорили о том, что для Сета невозможно сейчас находиться посреди оживленной улицы в старом, грязном районе Чикаго. Но был он здесь всего пару секунд. Дин моргнул, и перед ним стоял совершенно другой человек. Та же стрижка и линия челюсти, но другое лицо. — Извини, — пробормотал Дин, уставившись на носы своих ботинок, и побрел прочь — к чертям собачьим подальше отсюда. Домой — что-то в нем кричало. Иди домой. Укройся. Найди безопасное место. Прячься. Забудься. Дин не отдавал себе отчета в том, куда именно идет, не напрягался с мысленным процессом, только с тем, чтобы силой воли унять колотящееся сердце, сглотнуть привкус рвоты с языка. Когда у него проскальзывала четкая мысль или две сквозь туман, то он думал, что идет в бар, чтобы надраться. Или домой — отсыпаться четырнадцать часов. Или домой, чтбы тоже надраться в лоскуты. Чего он меньше всего ожидал, что он окажется перед незнакомым жилым зданием. Или… Дин пригляделся. Не совсем незнакомым. Он дошел до здания, в котором жил некий детектив Кастиэль Мильтон. Твою мать. И почему бы нет? Что имело бы больше смысла, чем это?…
Кас пялился на одну и ту же строчку уже на протяжении, как оно чувствуется, сорока минут, когда в его дверь настойчиво постучали. Поначалу Кас сомневался, стоит ли ему открывать. Он мог бы, как в детстве, притвориться, что никого нет дома, сидеть с колотящимся сердцем и звоном в ушах, пока эхо от стуков в дверь не утихнет, не разгладится, как рябь на воде. Кто бы то ни было, стоящий по ту сторону двери, явно не собирался уходть ближайшее время. Вздохнув, Кас отложил книгу, содержания которой не мог вспомнить. Встал босыми ногами на ковер, старый и затертый, который даже не мог чувствовать под своими пальцами. — Иду я, — пробормотал он себе под нос, словно бы надеясь, что незваный гость его услышит. БАМ-БАМ-БАМ. Кас рывком открывает дверь, готовый отматерить визитера на чем свет стоит. Слова застревают в его горле. — Дин? Мужчина на его пороге носил на лице мальчишескую улыбку, глупую и словно бы невольную. Румянец на его щеках и тяжело вздымающаяся грудь, как если бы он бежал марафон перед тем, как заглянуть. — Привет, Кас, — он прохрипел и заглянул Касу через плечо, вглубь темной квартиры. — Можно войти? Молча, Кас отступил от прохода, приоткрывая дверь шире. Дин неловко ступил внутрь, руки в карманах, подбородок опущен пока Дин рассматривал в коридор, в котором уже раньше бывал. Кас жестом показал на зал — молчаливое «проходи». Дин кивнул, следуя за ним беззвучно и безукоризненно, как только хорошие солдаты могут. — Должен признаться, намного приятнее, когда меня навещают формально, а не рискуют взломом с проникновением, — прокомментировал Кас пока Дин медленно подходил к одной из стен с книжными полками. Перед выцветающими обоями с цветочным узором — скудно обставленные полки с книгами, несколько висящих фотографий, распятие с его времен в церкви. Единственный источник света был лампой у кресла, в котором сидел Кас, и в ее свете волосы Дина приобрели золотистый оттенок, его профиль уверенный и словно высеченный в мраморе. Дин повернулся к нему лицом, его глаза искрились чем-то прелестным и бесовским. На длинную минуту, из комнаты выкачали кислород, оставляя Каса задыхаться, пульс бился в висках и в его глотке, парализованный. Присутствие Дина в его квартире было словно подарком свыше и тестом одновременно, частью каждого его хорошего сна и каждого кошмара — присутствие этого невероятного мужчины, которого Кас все еще не может сказать, что знает полностью. Дин мог бы быть ангелом, посланным на его спасение или заблудшей душой, что обречет его на вечные скитания подле него — и Кас был готов принять оба расклада, был готов преклонить колено так или иначе, что бы он ни попросил. — Что ты здесь делаешь? — Кас скрестил руки, облокотился плечом о дверной косяк. Ничего не казалось реальным уже давным-давно. Но… Он что-то упускает. Момент ускользает. — Хотел с тобой увидеться, — ответил Дин просто, тихо, но висящее в воздухе ожидание, предвкушение говорили гораздо больше, чем могли слова. Момент ускользает. — Почему… — Кас был грубо прерван, когда Дин, преодолев расстояние между ними в два шага, обрамил лицо Каса своими руками и сомкнул их губы. Время остановилось. Это, подумал он. Это тот самый момент. Теперь все правильно. Он издал маленький, жалкий вздох и почувствовал, как Дин улыбнулся ему в губы. — Все в порядке? Кас кивнул, запустив руки в волосы Дина, схватился за воротник, направляя его обратно. И этот поцелуй — о, этот поцелуй был жестоким, обжигающим. Зубы терзали мягкую плоть, тяжелое дыхание и полусформированные отчаянные ругательства срывались с влажных распухших губ. И Кас, он все еще легко, как рыбу на крючке, притягивал Дина к себе, пока они оба едва могли дышать. В какой-то момент — через минуты, часы, годы — они разрывались, едва хватало воздуха, чтобы втянуть его в изголодавшиеся легкие, и Кастиэлю не нужно было видеть Дина, чтобы понять, что он улыбается, один уголок его рта приподнялся выше другого, — такую улыбку Кас мог почувствовать до костей. Остальная часть комнаты была холодной, слишком холодной по сравнению с кожей Дина, отчего Касу захотелось заползти под нее, поселиться под ребрами мужчины, обернуться вокруг его хрупкого сердца. Несмотря на это, несмотря на то, что он чувствовал желание Каса, как жар на щеках, что бывает, когда находишься внутри горящего здания, Дин продолжал более мягко. Осыпая поцелуями все лицо Каса — щеки, лоб, нос, подбородок, виски, — Дин играл с его волосами, тянул их, приглаживал, только чтобы снова взъерошить. Желание сжигало Каса изнутри на манер дикого лесного пожара, но внимание, оно ощущалось как солнечный свет, тепло на его лице так, как бывает только в детстве, буйная трава под ладонями, ссадины на коленях и вкус лимонада на языке. — Дин, — прохрипел он, сдерживая стон и пытаясь набрать в легкие немного гребаного кислорода. — Дин, ты мне нужен. Возможно, это была одна из самых искренних вещей, которые он когда-либо говорил ему. — Я знаю, солнышко, — ропотал Дин, зажимая кожу под его челюстью между зубами. Кас вздрогнул, вцепившись в его пояс, как в спасательный круг — и с самодовольным удовлетворением осознавая, что к завтрашнему утру кожа под его руками будет в синяках. Принадлежащая ему одному. Дело было не в том, что Дин признавал потребность Каса, но в том, что он тоже чувствовал ее, каким-то образом разделенную между ними. Потянув Дина за волосы и притянув его губы к своим; прижав твердый член в своих штанах к джинсам Дина, Кас отстранился, задыхаясь, поддерживаемый только руками Дина на его пояснице и его голосом, хвалящим, успокаивающим, обожающим, как легкий летний ветерок в жаркий день. Должно быть, именно так чувствовали себя люди, ложась на алтарь и позволяя кому-то другому вырывать их сердца во славу своих богов. Истерическое, экстатическое удовольствие всего этого. Руки Дина возились с ремнем Кастиэля, быстро и нетерпеливо, и Кас не мог сдержать исступленного смеха, потому что, Боже, но он чувствовал, что умирает. Удивительно, но Дин не отреагировал так, как отреагировал бы нормальный человек — хотя, по правде говоря, он вообще этого не делал. Он не выглядел ни растерянным, ни запаниковавшим, ни обиженным. Лишь взяв лицо Каса в одну руку и впившись в его губы коротким и крепким поцелуем, он изучал лицо Каса. — Ты уверен, что с тобой все в порядке? Этот человек должен был быть опасен, он был преступником — он вломился в его хренову квартиру, ради всего святого. И все же он здесь, готовый растаять у ног Дина. — Уверен, — искренне признался он, удивляясь тому, насколько правдивы эти слова. В этот момент Дин мог читать его мысли, мог слышать каждое бессвязное слово, проносящееся в его голове — и этот мудак ухмыльнулся, мягко подталкивая Каса назад шаг за шагом, пока задние стороны его колен не ударились о диван и он не пошел вниз. — Хорошо, — вздохнул Дин, опускаясь на его бедра. Щеки пылающие, зрачки расширенные, а губы лукаво подрагивают, Дин убрал прядь волос со лба Каса, едва ощутимое движение пальцев, больше похожее на чей-то выдох, омывающий его кожу. Кас мог только смотреть на него. Его проклятие, его спаситель. Его искупление. Затем — сокрушительный поцелуй, грубый и дикий, пальцы болезненно, чудесно перебирают его волосы — Дин начал настойчиво двигать бедрами вниз. — Вот так, — задыхаясь, повторял Дин между каждым поцелуем, казалось, не в силах остановить поток слов, вырывавшийся из его рта. — Так хорошо. — Еще один требовательный поцелуй, еще одно движение бедер. Рука Дина вцепилась в спинку дивана, костяшки пальцев побелели. — Такой замечательный. Это было почти смешно, но первой связной мыслью Каса было то, что он долго не протянет. Или вообще. Отчаянно нуждаясь — в чем-то, в коже, в тепле, в холсте, чтобы расписывать, и кусать, и оставлять на каждом сантиметре марку собственности — он возился с клетчатой голубой рубашкой Дина. Дин помог, чуть слышно усмехаясь, и тут она упала, скомкавшись — слой отделяющейся брони. Как только рубашка слетела с плеч, Дин тут же потянулся к его рту, но Кас — ему пришлось остановить его, положив руку ему на грудь. Он не думал, что будет готов остановить Дина — он искренне полагал, что Дин может разорвать его грудную клетку, вырвать сердце и сожрать его сырым, и Кастиэль позволит ему это сделать — но зрелище, представшее перед ним, было… Это было то, чего Кас должен был ожидать, но все же застало его врасплох. Шрамы. Ожоги. Пулевые ранения и недавние синяки по всем ребрам. Кас провел по ним кончиками пальцев, один за другим, как читают любимую книгу. Когда он добрался до синяков, зеленых и фиолетовых брызг, Дин вздрогнул. — Больно? — спросил Кас, едва ли не шепотом. — Ничего, когда я трогаю? Дин судорожно кивнул, резко сглотнул. — Пожалуйста, — просил он, умолял. Не имело значения, больно это или нет на самом деле, единственное, что было ясно и важно, это то, что Дин нуждался в прикосновении Каса, и не имело значения, что Кас может раздражать синяки и царапины. Для Дина было абсолютно ясно, что если Кас не прикоснется к нему, он умрет. Вылезет из кожи. Сломал бы колени от мольбы. Кас кивнул, в его глазах было что-то мягкое и милосердное. Ласково поглаживая синяки, он наклонился вперед, чтобы укусить его за ключицу, руки скользнули к спине. Пальцы вслепую скользили по коже Дина, золотистой в слабом свете. Пулевое ранение у основания позвоночника. Крупный шрам под левой лопаткой. Дин со стоном опустил бедра на твердый член Каса. Узнать пути его шрамов, как и карту родного города, было бы честью столь же священной, как и самый первый ритуал очищения. А иметь дни, годы на изучение… Эта мысль больно ударила по груди. Как при мысли о чем-то запретном, недосягаемом. Он поднес губы к уху Дина, прикусил мочку уха. К черту. У него есть здесь и сейчас — и как может что-то еще иметь большее значение, чем это? — Снимай свои чертовы штаны, — прорычал он, и дыхание Дина застряло в горле. Его волосы были взъерошены, глаза светились возбуждением и чем-то ангельским в оранжевом свете, он раскраснелся и тяжело дышал, губы распухли. Других метафор не существовало. Он был прекрасен. Кастиэль отчаянно хотел разорвать его на части, разрушить — чтобы только он один смог собрать Дина обратно. Конечности тряслись почти до неприличия, Дин встал, повозился с пуговицей на брюках, неловко стянул их, чуть не упав на пол. Кас рассмеялся бы, если бы Дин тут же не полез за его собственными старыми рваными джинсами, руки благоговейно и жадно пожирали каждый дюйм обнаженной кожи. Затем таким же образом, дрожащими пальцами и громкими вздохами, с царапинами, укусами, синяками, было снято нижнее белье. Дин стоял перед ним на коленях, в пространстве между раздвинутыми ногами Кастиэля, картина святая и непристойная, заслуживающая места на холсте, в музее — потому что каким чудом, каким произведением искусства был этот неверный мужчина, стоящий на коленях, обнаженный в глазах того, кому он жаждал поклоняться. Их одежда была разбросана по гостиной Кастиэля. Она никогда не выглядела более живой, более чудесной. Кас провел руками по коротко подстриженным волосам Дина, шепча: — Чего ты хочешь? Подняв бровь, Дин ответил просто: — Я не знаю, Кас, что тебе нужно? И этот засранец провел языком по члену Кастиэля, лишив его способности думать и функционировать. Он запрокинул голову назад, не в силах открыть глаза — и вслепую нашел волосы Дина, дергая за них и гладя его улыбающееся раскрасневшееся лицо. — Иди сюда. Несмотря на поддразнивание, Дин охотно подчинился, даже с нетерпением. Он снова устроился на бедрах Каса, положив руки ему на плечи. И Кас придвинул его ближе, как можно ближе, пальцы впились в его крепкие бедра, задавая ритм, когда их эрекции терлись друг о друга, одновременно слишком много и недостаточно, быстро и грязно. — Дин, — выдохнул он, когда Винчестер обхватил его лицо руками и прижался губами к губам Каса. Ускорив темп своих бедер, Кас скользнул языком внутрь рта Дина, словно устанавливал чертов флаг, воистину ощущая себя первооткрывателем. К этому моменту Дин с трудом сдерживал стоны, его руки судорожно шарили повсюду — по лицу Кастиэля, плечам, поясу, бедрам, члену, горячему и тяжелому что почти до боли. Кастиэль знал, что есть более творческие способы быть настолько близким с кем-то, особенно в первый раз — но для них, сырая, простая и животная природа всего этого казалась просто подходящей. Воздух был тяжелым, горячим, его почти не хватало, и спинка старого дивана с силой стучала о стену. Кас едва мог видеть. Но найти шею Дина и провести рукой по ее задней части было самой естественной вещью на свете. Сжав шею Дина и его бедро, он разорвал печать их губ, хотя бы для того, чтобы сказать: — Ради меня, Дин. Давай. И Дин, милый, верный и замечательный Дин, конечно же, он был само совершенство — конечно же, он повиновался, бессовестно восклицая о своем удовольствии в тяжелый воздух. Он не переставал двигать бедрами даже тогда, когда покрыл живот Каса собственной меткой владения, даже тогда, когда его конечности начали яростно дрожать и он начал медленно отходить. Это, эти маленькие непроизвольные движения его бедер, и то, как Дин опустил свой лоб на лоб Каса и повторял, почти умоляя — — Кас, Кас, о, блядь, Кас, пожалуйста, Кас… — вот что подтолкнуло Каса к краю, он вцепился в спину Дина и выгнул спину с дивана, заглушая свои стоны о щеку Дина. На какое-то блаженное, идеальное мгновение все остановилось — и все было как надо. А потом Кас сместился, повернул голову в сторону от того места, где он случайно прикусил щеку Дина, и посмотрел на мужчину — действительно посмотрел. Взяв его лицо в одну руку, он смотрел, как Дин уткнулся в нее носом. — И что теперь?…
— И теперь что? — пробормотала Клэр себе под нос, шагая по ковру в квартире Дина и поглядывая на часы. 00:45 — К черту. Она развернулась на пятках, взяла свою сумку из-под журнального столика. Достала из бокового кармана кинжал, с резьбой, покрывающей лезвие, и заправила его в пояс брюк, прежде чем повесить сумку на плечо. И вышла, осторожно закрыв за собой дверь с тихим щелчком.…
Мужчина в приемной был, можно сказать, преклонного возраста, и работал в приемной уже несколько лет. Некоторые осуждали его за отсутствие амбиций, но что плохого в том, что он любил свою тихую несложную работу? Он мог каждый день просыпаться и ждать, что его ожидает. Он мог помочь заблудшим и пострадавшим, которые забредали непосредственно в участок. Он научился различать их за милю, тех, кто отчаянно нуждался в помощи — научился отличать их от адвокатов и родственников, что пришли забирать нерадивых обормотов из обезьянника. Это было видно как правило в глазах. Как например в девушке, уверенно приблежающейся к его столу. Ее светлые волосы были заплетены в косу, зеленые глаза быстрые, внимательные и метающие молнии. Она заметила мужчину за столом приемной и немедленно пошла к нему, ни тени сомнения ни в ее шаге, ни в ее лице, жесткое черное пальто только придавало остроты ее очертаниям. Мужчину это не обманывало. Ей нужна была помощь. — Я хотела бы доложить на некоего Дина Винчестера за подозрение в убийстве. Ей нужна была помощь, но далеко не факт, что она сможет получить эту помощь вовремя.