Свалить ребенка с ног Ты мог парами виски, Но я повис, как дог, И вальс был слаще в риске.
Посуду тряс сумбур По шкафчикам стенным, Был мамин облик хмур — И мог ли быть иным.
Т. Рётке «Вальс моего папы»
Уголь почти крошился от усилия, с которым он сдавливал стержень. Он падал пеплом на чистую бумагу, как по первому снегу. Его руки были покрыты черным, черный въедался в линии на ладонях и под его ногти, которые он не мог перестать грызть от нервов. Дин постоянно говорил, что он будто бы работал в шахтах по двенадцать часов. Сэм, в подобающей ему подростковой манере, просто предпочитал молча закатывать глаза. Общая комната была по обычаю полутемной, несмотря на то, что время было едва ли чуть за ланч. Некоторых раздражал слишком яркий свет, поэтому плотные темно-серые шторы обычно задергивались, особенно зимой, когда все живое входило в мягкий, слегка размытый фокус, как все вокруг имеет обычае размываться прямо перед тем, как заснуть. Сэм сидел в углу комнаты со скрещенными ногами и альбомом на колене, глаза закрыты, спина тупо пульсировала от позы, в которой он просидел последние три часа. Голоса вокруг и его собственные мысли сливались в единый белый шум, щекочущий стенки его черепной коробки и заставляющей его хотеть выбить все окна в помещении голыми руками и оставить его руки изрезанными от осколков и рукава рубашки истерзанными, частично рубиново-красными. Он вздохнул. Ему казалось, что таблетки не помогают. Альбом казался лишним, давящим весом. Он идет ко дну и все, что они в него впихивали, было таким же бесполезным, ка камни в его карманах. Терапия искусством, как его врач сказал, экспериментальная и предполагала под собой, что он должен изобразить свою чувства на листе бумаги, дать им голос, лицо. Сэм же был убежден, что то, что живет в его голове, не должно оттуда выбираться. А бумага, несущая в себе даже частичное отражение существ в его голове не имеет права на существование, путь ей только соль и зажженная спичка за мусорными баками у черного выхода за туалетами. Обычно он рисовал один и тот же пейзаж за окном, ферму, отца в его старой военной форме с фотографии, его брата с редкой, широкой улыбкой на лице. Иногда маму — с фотографии в кошельке Дина, когда тот навещал и имел дух, смелость, вытащить черно-белый снимок, положить на стол между ними, как заряженный револьвер. Если Сэм скажет, что видит Ад — библейский, горящий, неизбежный — то ему не видать выхода отсюда до дня, когда его вывезут ногами вперед. Он не мог себе этого позволить. Его отец погиб совсем недавно, оставив его брата там, снаружи, одного. Дин уже променял ферму на возможность для Сэма получить приличное лечение, а надежда вернуться в школу с каждым днем все истончается. Он почти мог видеть свет в износившихся местах, как свет в конце туннеля — за исключением того, что этот свет в самом деле лишь адское пламя. Ему пятнадцать лет. Он подавил смешок, прикрыв его кашлем. Ему нужно выбраться отсюда. Он одним резким движением головы откинул отросшие волосы с лица — все поплыло перед глазами на секунду — и взглянул на настенные часы над входом в комнату. За решеткой, загораживающей циферблат, он различил лениво движущиеся стрелки, две черные. Половина третьего. Время гостей. Единственная причина, по которой он окончательно не сошел с ума посреди четырех стерильно-белых стен — его брат с багажом историй с преувеличенной драмой и маской легкости и беззаботности, что намного лучше безразличия медсестер или жалости его лечащего врача. Ему всего лишь нужно не шутить о том, как он пропустил ланч из-за того, что в его сэндвиче роились опарыши — не по вине столовой, но его сменившегося коктейля из таблеток. Увидев, как лицо Дина упало, челюсти стиснулись и его лицо потемнело в непроницаемую маску, Сэм решил держать свои анекдоты при себе. Ему пришлось умолять его лечащего врача, чтобы он не говорил Дину о том, что последние несколько месяцев он засыпает только в случае, если его накачают транквилизаторами. Рука мягко постучала костяшками по чистой поверхности альбомного листа на его колене, и Сэм вздрогнул, вжавшись в стену. Когда лицо перед ним вошло в более четкий фокус, Сэм расслабился, обмякнув и так и не отлепившись от стены. — Полегче, Сэмми, — Дин сидел перед ним на корточках, поза, которая минуты через две станет крайне некомфортной, но выглядела в его антураже. Как что-то, что старший брат бы делал инстинктивно. — Ты здесь? — Привет, — только ответил Сэм, хрипло от того, что почти не использовал собственный голос вне кабинета психиатра. — Я клянусь, что чувствую тушеную капусту. Это так вас кормят? — с маленькой, едва видимой улыбкой Дин покачал головой. — Господи, Сэмми, кашляни дважды, если хочешь, чтобы я помог с планом побега. Отсюда так просто не сбегают, подумал Сэм. От чужих голосов в голове так просто не сбегают. Несмотря на то, что это Сэм был «в смирительной рубашке», он отчаянно хотел, чтобы его брат это понял. Чтобы он услышал его. Сэм улыбнулся, потому что его брат ожидал этого от него. Сэм не смеялся вслух, потому что медсестры ожидают от него тихого поведения во время визитов. Все просто, в самом деле. Сэм знал, что ноги Дина затекли, когда тот с гримасой окончательно сел на пол, скрестив ноги, зеркальным отражением повторяя позу брата. Старший Винчестер с любопытством заглянул в альбом Сэма и сделал все, что в его силах, чтобы не позволить беспокойству просочиться через черты его лица при виде пустого белого листа, за исключением явно случайных смазанных пятен угля. Явно медля с чем-то, Дин облизнул губы. Сцепил пальцы в замок. Поерзал на жестком полу — Сэм надеялся, что эти полы недавно хотя бы подметались. — Так как дела? — Дин. — Что? — Что случилось? Следующие пару секунд Дин только смотрел на него с раскрытым ртом и выражением крайнего возмущения на лице — после чего покачал головой и со смешком прикрыл глаза. — Тебя не проведешь, да? — сказал он со странной ноткой гордости в голосе, от которой у Сэма что-то защемило в груди. Сэм пожал плечом. — Просто у тебя это все еще плохо получается. — Туше. Момент почти комфортного молчания. Откуда-то из медсестринской коморки начала играть Билли Холидей из старого винилового проигрывателя. Дин прочистил горло. — Сэмми, отец погиб на охоте. Может, дело было в таблетках. Может, в том, что он не видел отца годами — или в том, что отцом он давным-давно перестал ему быть, но новость не вызывала шока. Не вызывала горя, даже намека на горячие слезы в уголках глаз. Только странная, забавная пустота. Такая обширная, что в ней вполне могло быть эхо, но постепенно ее начал заполнять гнев. Сэм аккуратно закрыл альбом и отложил его на пол рядом с коленом, зная, что иначе он зашвырнет его в бог знает куда. Медсестры смотрят. — Он пошел за этим в одиночку, да? — спросил Сэм, не поднимая взгляда на брата, почти не заморачиваясь добавить в слова вопросительную интонацию. — Оно его настигло? С каким-то побежденным, почти виноватым выражением, будто это был провал лично Дина, он кивнул. — Мне так жаль, Сэм, — произнес Дин фразу, за которую сам бы сломал собеседнику нос, даже несмотря на намерения. — Я не… — Винчестер? — они оба повернулись на звук женского голоса. — Тот, что помладше и посимпатичнее. У тебя прием. Мег Мастерс была одной из тех медсестер, которых, казалось, наняли или под давлением шантажа или сугубо ради разбавления серого коллектива некоторой драмой. Оба Винчестера сомневались, что у нее была нужная квалификация и еще больше сомневались, что ей так уж нравились люди в целом. Так или иначе, был какое-то очарование в ней, что-то всепоглощающее, как ядовитый плющ, обвивающий развалины и захватывающее, как кошачья драка или яркость взрыва ядерной бомбы. Насколько Сэм знал, именно она протаскивала в это забытое богом место пластинки Билли Холидей, несмотря на строгую политику против «беспокойства и перевозбуждения пациентов». Во время коротких часов на свежем воздухе, Мег всегда можно было обнаружить с помятой пачкой — возможно чужих, но ты этого не докажешь — сигарет на углу приземистого здания, она всегда с подмигиванием предлагала Сэму закурить и не говорить об этом доктору, несмотря на то, что он каждый раз отказывался. Встав с пола и отряхнув серые, едва ли не форменные штаны, Сэм обнял брата, стискивая руки вокруг его пояса, едва ли давая тому время найти равновесие, как только Дин встал с пола. От старшего брата пахло искусственной кожей его куртки, дымом и грязью и городом и его старым одеколоном, который ассоциировался ни с чем другим, кроме как домом. Это все было лучше, так лучше, чем антисептики и таблетки с привкусом порошка и колючие белые простыни. И когда Дин обнял его в ответ, положил одну ладонь на его макушку и прижал к груди, для Сэма это было лучшей вещью, что с ним случилась за последнюю неделю, месяц, и самой худшей, потому что в руках старшего брата ему снова было шесть лет и он все еще не знал, когда вернется домой. — Собирай вещи, Сэмми, — неожиданно прошептал Дин ему в волосы, так, чтобы никто, кроме Сэма не знал, что он вообще что-то говорит. — Приготовь сумку со всем необходимым и жди, понятно? Мы уезжаем. И он отстранился, и похлопал Сэма по плечу так, как он делал каждый раз, будто все действительно в порядке, и он повернулся к Мег. Улыбнулся лучезарно. — Мег Мастерс, все такое же разочарование медсестринской области. Мег ответила ему зеркальным отражением собственной ухмылки. — Дин Винчестер, все такая же заноза в заднице. И Сэм был почти уверен, что такой обмен репликами, их фирменное «Привет», заставил бы его хотя бы улыбнуться — если бы не узел в животе, угрожающий опорожнить весь его ланч на светло-серый, когда-то в прошлом белый втоптанный в пол ковер. И после, с мягкой рукой на плече Сэма, Мег вывела его из общей комнаты. Все перед глазами слегка плыло, и белый шум гудел в его ушах, как будто кто-то продолжал увеличивать звук на радио. Поэтому он не заметил ни взгляда, которым Мег обменялась с Дином через плечо, ни мужчины в бежевом пальто, который вошел в общую комнату, почти ударяясь с ним плечом.…
По личным убеждениям Кас мог поклясться, что если ад и существовал, то во-первых — ему туда прямая дорога и он имеет право размышлять о такого рода вещах, и во-вторых — ад был бы этой комнатной. Повторением одного и того же ритуала раз в три месяца, этот вход в серую, полутемную комнату с одинаковой дюжиной людей в серой одежде, всегда с одинаковым гудением в его ушах, стоило ему ступить на серый, больше не мягкий ковер. Ад, по личным убеждениям Каса, был монотонностью. Не расписанием, но вынужденной мерой, давлением невидимой руки на его глотке. Он должен, и он будет. Он не заметил Сэма Винчестера на его выходе из помещения, взгляд как всегда направлен в дальний угол. Там, где обычно выделялась, как лужа крови на чистом декабрьском снегу, рыжая копна волос, исписанная стальными серыми линиями. Но не сегодня. Ему не выпало шанса не заметить Дина Винчестера, с тех пор, как тот положил руку на его плечо и опустил подбородок, пытаясь заглянуть Касу в глаза. Кас медленно моргнул, смещая фокус из какого там ни было измерения и на мужчину перед ним, на уверенную хватку на его плече. Теплые, сильные пальцы цепляющиеся за материал его пальто. Достаточно сильные, чтобы задушить взрослого человека до смерти или пырнуть ножом девчонку. Соберись, Мильтон. — Детектив? — спросил Винчестер, хмуря брови, выглядя намного, несправедливо старше, чем он есть на самом деле. — Все в порядке? Сглотнув ком в горле, призывая оставшиеся ошметки самообладания в его распоряжении, Кас кивнул. — Тяжелый день, — он выдавил из себя слабую улыбку, и та выглядела скорее измотанной, чем уверяющей. — И пожалуйста, не детектив. Я не на работе на момент. И, пораздумав над этим минуту, добавил: — Зови меня Кас. Что было сказано из причин не рациональных, как бы сам Кас себя не убеждал далее, но из какого-то инстинкта. Под давлением внутреннего голоса, скребущего на его черепную коробку и шепчущего «Сделай это». Кас не знал, узнавал ли он этот голос как интуицию или тот, что на краю моста нашептывает спрыгнуть. Так или иначе, что-то случилось в этот момент — что-то, до понимания чего Кас был еще далек. Дин кивнул с самым серьезным выражением — до той степени, что почти комично — и уронил руку с плеча Каса, и это сопровождалось маленьким чувством утраты между ребрами Каса, которое он затоптал еще в зародыше, прежде, чем оно разрослось. — Ладно, Кас, — согласился Дин, произнося имя Каса с оттенком любопытства, которое не должно ему так сильно нравиться. — Что приводит тебя в эту скромную обитель в такой приятный солнечный день? Кас моргнул, взглянул на зашторенные окна. — Сегодня шел снег, — медленно произнес Кас, будто бы говорил с ребенком, заставляя Дина закатить глаза. — Я в курсе, капитан. — Молодые люди, можете вести светские беседы где-то подальше от прохода? — прошипела одна из медсестер, проталкивая себе путь плечом. — Прошу прощения, я… — Мистер Милтон? — подошла вторая медсестра со стопкой бумаг, с пучком светлых волос и здоровым румянцем на круглых щеках — крайне редкое явление последнее время с рационами на еду. — Вы навещаете свою мать, я правильно понимаю? Кас кивнул, поддаваясь странному порыву вытащить руки из карманов и выпрямить по швам. Медсестра сочувственно похлопала его по плечу, и Кас почувствовал себя так, будто его ударили. Он мельком глянул на Дина — за вопросами, за ответами, за поддержкой — и нашел только, что тот с любопытством изучал Каса, от грязного пальто до влажного от снега гнезда на его голове и до его профиля, будто тут и там проскальзывали слова головоломки, которую он не может не разгадать. Он прокашлялся, перевел взгляд обратно на медсестру. — Что-то случилось? — О, нет, дорогой, ничего страшного, но сегодня вы не можете увидеться, — поторопилась объяснить женщина, поджимая тонкие губы с, казалось бы, искренним сожалением. — Она сообщила о плохом самочувствии и сейчас отсыпается в палате. — Она… — он не знал точно, что хотел сказать, как закончить предложение, и не знал, как выглядело его лицо, но что-то в нем заставило медсестру на секунду оглянуться на общее пространство клиники — пара обшарпанных бледно-синих диванов, низкие столы и такие же бледно-синие стулья, отстраненные лица пациентов в серых тонких штанах и халатах, так глубоко канувшие в глубину транквилизаторов и успокоительных, что сложно было отличить хоть малейший след жизни на их лицах, сложно отличить их от предметов мебели на фоне выцветших голубых стен. Что-то в открытых чертах лица медсестры исказилось в тревоге, но быстро растворилось, так, что Касу могло это и просто показаться. Она снова сочувственно похлопала его по плечу, снова поджала губы — Кас видел достаточно таких лиц в допросной комнате, фальшивой невинности. Словно по инстинкту, он напрягся всем телом, неожиданно вес револьвера в его кобуре слишком тяжелый. — В следующий раз, мистер Мильтон. И скрылась с глаз, оставляя после себя только легкий запах лавандовых духов и антисептика — странное, каким-то образом гармоничное сочетание. Как правило, визит в клинику Святой Агнесс сопровождался для него только бессонной ночью до и после, тягой опустошить бутылку спиртного и что-то разбить. Но слова медсестры — сегодня вы не можете увидеться — оставили после себя только тяжесть раскаленных камней в его животе и кислый, затхлый привкус на языке. — Пойдем-ка отсюда, — пробормотал Дин, беря его под руку и уводя из полутемной комнаты, от безбожно ярких ламп в коридоре и запахов пустых и стерильных, напоминающих только о смерти, о монотонности, повторение одного и того же дня раз за разом, измотанность, гниение. Дин вывел его под руку на пустую парковку с ни единой душой в округе, и все инстинкты Каса, которые должны визжать сиренами в присутствии Дина Винчестера в этот момент, по какой-то причине абсолютно, благословенно молчаливы, так, что Кас впервые за много месяцев впервые по-настоящему услышал свист ветра между еще неработающими фонарями, отдаленные гудки машин. Все в его голове стихло, и он сделал глоток воздуха — пыльного, колючего от мороза, дымного, и это все еще было лучше, чем задыхаться. Для Дина все было просто. Это был детектив, расследующий убийства, вероятно совершенные его отцом, убийства, которые они захотят скинуть на самого Дина, отряхнуть руки, похлопать себя по плечу и закрыть дело. Было разумно сблизиться с ним, войти в круг доверия — и если не доверия, то подобраться достаточно близко, чтобы быть в курсе событий, которые он не сможет узнать самостоятельно или даже с помощью других людей «внутри». Это ожидаемо от него сейчас, помочь, сыграть святого, пришедшего на помощь. Чего он не ожидал, это что с его языка сорвется: — Тут в паре часов есть тихое место и у меня есть самогон. Что скажешь? Чего он ожидал еще меньше, это что детектив — что Кас — окинет его уставшим, уставшим взглядом, знакомым Дину из собственного отражения в зеркале, прикроет глаза на секунду, скрывая глубокий, пронизывающий синий, и выдохнет с морозным облаком пара, сорвавшимся с его губ в холодный воздух: — Веди дорогу.