Бусинка на злате

Широкие полотна чёрных крыльев рассекают пространство, переливаясь таящимся в жилах огнём. Грозная морда с фиолетовыми всполохами глаз венчает туловище, увитое рельефами мышц под пластинами угольной чешуи, а шипованный хвост струящейся лентой взбивает облака. Дракон спешит домой. И не один: в плотно сомкнутой и прижатой к груди, к области сердца, когтистой лапе, точно в самом надёжном коконе, спрятана бусинка. Спрятано сердце. Настоящее. Дракон спешит домой, чтобы холить и лелеять. Чтобы любить. От горы до дома недалеко. Тот высится в небе на выдранном валуне земли. Около тысячи лет назад, решив покинуть свою гору, Тэхён действительно выдрал пласт грунта и вознёс парить в воздух, воздвиг замок, да и в целом облагородил личные владения. Он готовился ко встрече с самкой, он искал её. Нашёл. Или же она нашла. Нет-нет, он нашёл. Натура жадна, упряма, не позволяет отдать заслугу, ведь именно он ждал и вынюхивал по закоулкам света вереницу эпох. И нашёл. Его самка оказалась красивой золотой бусинкой двадцати лет от роду. Его самка оказалась самцом во всех смыслах. Но это лишь раззадоривает инстинкты – оберегать, даже если будет сопротивляться. Организм Чонгука уже признал, кто из них доминант, и запустилась перестройка – дремлющая сущность драконьей омеги подавила сущность человеческого альфы и начала перекраивать тело. Течкой заблаговременно соединила их – и плотски, и духовно. Они соединены. Счастье одурманивает рассудок: горло дерёт от желания выплеснуть столб фиолетового пламени, оросив проливным дождём. Сдерживается. Почти. Из ноздрей валит дым, в горле завибрировало – заурчал, уже не из намерения испепелять, а ластиться у ног его самки. Его самка, его сердце, его бусинка, его Чонгук. Все драконы бессмертны в том смысле, что живут бесконечность, вырастая с рождения до тридцатилетнего возраста. Их убийство всё же не исключено. Дракон подлинно достигает бессмертия, когда находит предначертанную пару. Родиться пара может когда угодно и где угодно – в этом подвох. И Тэхён нашёл. И несёт домой. Замок вот-вот, на подлёте. На горизонте с каждым метром из точки пустоты показывается и увеличивается кусок владений. Огораживающий барьер, впуская, волной обволакивает прибывшего хозяина. Барьер служит защитой от незваных гостей; драконы не почитают себе подобных, ибо натуры вынуждают конкурировать за власть и богатства, чем готовы безвозмездно и искренне делиться сугубо с предначертанной парой. Также барьер регулирует температуру внутри и является плащом-невидимкой. Спланировав и мягко осев тяжёлым весом на специально выложенную площадку, припадает грудью с сердцем в лапе к каменным плитам и сворачивается вокруг лапы клубком. Перевоплощение занимает мизер времени и заканчивается обнажёнными объятиями – Тэхён удерживает в руках спящего Чонгука. Тот совершенно не реагирует, раскинувшись безвольной грудой. Тэхён бы продлил сладостный миг, залюбовался, нанежился… Нельзя. Позаботиться в приоритете – и разлёживание ничем не поможет, особенно на улице. Ким подхватывает и под коленями, встаёт и шагает во дворец. Парадные двери распахиваются сами. В просторном зале тишина, нарушаемая торопливой поступью босых ног, пока не примешивается гомон звуков: скрипы петель от открывания и закрывания множества… дверей, не парадных, затем шуршание и догоняющий топот с беспрерывно-хоровым: «Хозяин-хозяин-хозяин-хозяин…» Тэхён оборачивается, не останавливаясь. Свора разноцветных колпаков — достающих максимум по колени — следует за ним. Гномы. Драконы с гномами дружат испокон веков, исходя из жажды к богатствам. Отличие: драконов влечёт и власть, и вариативные тонны сокровищ, гномам же власть ни к чему, предпочитают драгоценные камни, которые добывают в недрах, и затворнический образ жизни под утёсами. Верно, это гномы выдалбливают полости в горах с десятками ярусов, колонн и туннелей. Так два народа спелись в смеси из прислужничества, дружбы и взаимного тандема. У Кима тоже есть собственная стайка гномов, забранная с горы и поселенная в подземной части заоблачного островка. Ким, из вредности натуры, мысленно называет их паразитами, в частности сейчас. Вслух же он тихо угрожающе рычит; гномы, аки единый механизм, вздёргивают взгляды выше коленей, игнорируя голую задницу хозяина, и, увидев постороннюю белую макушку на плече, снижают громкость до проникновенного, меняют слово: «Сердце-сердце-сердце-сердце…» Тэхён закатывает глаза. Вновь рычит – гномы отстают, шепча в удаляющуюся спину. Хозяин наконец нашёл своё сердце. Дракон-самец очень несвободен от своего сердца. Умрёт сердце – умрёт и он сам, поэтому страстно ищет сквозь столетия, дабы прибрать загребущими лапами единственное уязвимое «место». Нашёл – спрятал, отныне никто и никогда не доберётся, он сделает всё для этого. Не менее важно: самец повязан на самке эмоционально – поджилки вибрируют от желания любить, опекать, смеяться и плакать вместе, стелиться у ног, исполнять любые прихоти, вызывать счастье... Оно в природе, в заложенной драконьей натуре. В обратную сторону правила не действуют – самец не сердце самки и самка не зависима от состояния самца, но она слабее, чешуя не столь прочна, протыкается даже стрелой из лука, соответственно, убить самку легко, не только через отдельно существующее не пойми где сердце, у неё такового вообще нет, у неё обычное, за рёбрами. Поэтому нуждается в защите, в том, кто будет носить на руках, суля разделенное на двоих бессмертие. Драконы охочие до власти и богатств. Ещё более охочие они до своих сердец. Свои сердца драконы берегут лучше золота – об этом слагают легенды… *** Чонгук в сознании уже несколько добротных минут. Ненадолго приходил в сознание и в источнике, ощущая крепкую опору под лопатками с омывающими бесстыдно-везде ладонями по коже, он тогда быстро отключился. На подкорке отпечаталась смазанная картинка со струящимися вниз по скалистой породе ручейками. Чонгук не уверен в достоверности, вдруг привиделось? Источник был тёплым. Или Чонгука грели чужие ладони? Они уже однозначно в другом помещении, сквозь веки бьёт яркое освещение, Чонгук потому и проснулся, потому же противится открывать заслеплённые глаза. Те до сих пор ужасно восприимчивые. Альфа… Настоящий, свой, собственный! … забинтовал ему шею с компрессом из трав на метке. – Бусинка моя, – зовёт. – Попей. Послушно пьёт из подставленной к губам ёмкости. С трудом таки разлепляет веки – по сетчатке вдаривает невыносимо! Захлёбывается, зажмуривается, кашляет и аж рыпается прочь. Куда? Без понятия. Просто соскальзывает на ноги из сидячего положения и едва не падает, с ходу спасённый теми же тёплыми ладонями. Его не пускают. По торсу стекает пролитая вода, по бёдрам – смазка. Пересиливая, снова пробует обуздать зрение, натыкаясь сбоку на отражение. Перевёртывается в крепком захвате передом к зеркалу. Смотрит на себя, на возвышающуюся личную гору в лице личного альфы — неутомимая омега внутри визжит от восторга. Чонгук проглатывает писк, — на себя в руках альфы, на альфу с собой в руках, на поддёрнутые фиолетовым пламенем чёрные глаза. В промежности по команде закипает – возбуждают и чужие ладони, и взгляд. Виной течка. Член твердеет буквально… в отражении, на их глазах, и Чонгук щедро уделяется на стыд, поверженно жмурясь. Член дракона упирается в поясницу, Чонгук уделяет время и на эту внушительную… Внушительное… Внушит- О чём речь? Чонгук осоловело моргает. Ах да, член. Как же он хочет член… За ним хищно наблюдают, обнюхивая по кромке ушка, прикусывая, вторгаясь во впадинки раковины, вылизывая. Чонгук стонет и поджимает ягодицы, стараясь унять нарастающий зуд между. Мышцы ануса по-прежнему не сжимаются, максимально растянутые с подготовки, потом соитием и узлом. В них бы член… Как же он хочет член… Мутит. Чонгук прекрасно соображает – и это страшнее. Он отдаёт отчёт реакциям, он всё понимает, он в состоянии отказать. Вопрос: зачем? Уже подарил себя зверю в горе, бесчисленные ярусы сокровищ тому свидетели. Не хочет противиться ни чувствами, ни разумом. Хочет член… Как же он хочет член… – Кажется, – выдавливает с хрипотой, глаз не открывает, – опять, – не поясняет, лишь поджимает ягодицы, на кои с талии опускается рука, поглаживает и мнёт, вынуждая разжать и предвкусить пальцы. Отнюдь, пальцы не устремляются между. – Твой организм нас сближает, – мурчат в заласканное ухо. – Спаривает. – Течка – довольно примитивный процесс, верно. Однако телесное сближение нельзя недооценивать, бусинка. Когда сливаются наши с тобой тела, сливаются и эмоции, мы знакомимся, пусть не речью, и разговариваем телами, доверяемся друг другу, учимся воспринимать это иное общение. Например, ты позволяешь мне трогать, – красноречиво сдавливают округлость, – не о низменных инстинктах, ведь ты позволяешь отсюда, – отрываются от уха и чмокают в макушку. – Секс – самое быстрое знакомство в разных аспектах, не удивительно, что твой организм перешёл сразу в течку при встрече с парой. Чону нечего ответить, да и вести высокопарные беседы в принципе не тянет, они же не на чаепитии собрались. Щурится в зеркало, замечает примечательное – Ким Тэхён, официально назначенный соправитель короля, истинный альфа!, полностью в людском обличии. Чонгук аж пригибается, удерживаемый поперёк, разглядывает в отражении обыкновенные человеческие кисти с ногтевыми пластинами, их же попутно мацает, спадает взором на обыкновенные ступни. Со ступней взмахом ресниц прямиком к ухмылке; ему поощрительно разевают рот шире – ряды зубов без заточенных клыков. Отсюда по носу до глаз легко добраться. Чонгук добирается: чёрные-чёрные бездны, непроглядные, как ни гляди, и всполыхнувшие фиолетовым огнём из недр зрачков. Чонгук дёргается назад, стукается в виновника, задирает подбородок, стукаясь и взглядами, напрямую, без зеркала. Обоих завораживает. Поддаются: Чонгук, встав на носочки, вверх, Тэхён, склонившись, вниз. Губы к губам льнут обоюдно, трепетно. Оба плавятся и медленно тлеют в наслаждении. Первым вновь сдаётся Чонгук, вторгнувшись в затаивший пламень рот и с опозданием приметив не раздвоенный короткий язык. Стонет от обнаружения, отрывается и перевёртывается к древнему чудищу передом. Он хочет член… А член... изменился? Ким давится вдохом, ибо его абсолютной внезапностью схватили не за самое дорогое – и тем не менее; водят по достоинству,.. но не с целью ублажить, а расщупать и исследовать. Бусинкам пристало иметь руки? Тэхёну нравится. Будь хвост – завилял бы. – Ух какой… – проглатывает определение. Вперемешку с рычанием: – Так бы и сожр-рал. – … – Чонгук прослушивает, хотя мурашки вздыбили волоски на рык. Весь занят – опускает сомкнутые пальцы до основания, затем поднимает к головке, меря толщину с длиной. Член дракона не изменился, остался столь же… внушительным. Чонгук таращится и трогает, будто у самого не такой же. У самого правда не такой же… У самого себя в целом не то, не интересно. Чонгук познаёт, расширяет зону исследований. Ким по новой давится вдохом, ибо на него навалились, впившись зубами в затянувшееся плечо и сдавив яйца. Чонгук отдаёт отчёт действиям, вместе с тем он новоиспечённая течная омега, требующая внимание и согласная на внимание. И то особо не предоставляют, вернее, Чонгуку мало. Член с кровью, пожалуйста. – Нет, – Тэхён пресекает, не позволив омеге нырнуть в её дырочку пальцами. – Какой нетерпеливый. Наигрался? И хочешь большего, – заискивающе; подхватывает под попой и отрывает от пола. Чонгуку диковинно, дабы носили на руках. Не беда, за грядущее бессмертие успеет привыкнуть. Пока же каменеет в изваяние и неловко цепляется за массивные плечи. Оттаивая, скользит к разлёту ключиц, подобному разлёту крыльев, достигает ямки. Альфу приятно трогать, не противно и не страшно. Вспомнив, перемещает обе руки на грудь. Тук-тук-тук-тук… Не распарывают и не вырывают. Глаза жжёт то ли от подступивших слёз, то ли от освещения. Жмурится, ткнувшись лбом в плечо, лоб вскоре заменили зубы – кусается. Плоть никак не поддаётся, силы клацнуть разок не наскребаются, и Чон натурально расстраивается и плачет. Он в приемлемом состоянии и он не в приемлемом состоянии. Бросает из крайности в крайность. Тэхён утешающе проводит по спине, минуя порог в спальню и штурмуя просторное расстояние. Спрашивает: – Болит? – и сгибается над кроватью. Ему отрицательно гудят и не выпускают, напротив, обхватывают туже, жмутся. – Тш-ш, я не ухожу, я с тобой. И они переплетаются на разглаженных тканях, неминуемо собирая складки. Слёзы заканчиваются, толком не начавшись. Чонгук весь утопает и изнывает под хищником, хищник приласкивает и сам же ластится, всё – старательно и преданно; осыпает везде-везде поцелуями и ювелирными оглаживаниями. Чонгук плавится жидким золотом. Тэхён, сминая плоские груди с призывно выпирающими сосками, мурчит в перебинтованную, оттого не менее соблазнительную шейку: – Раздвинешь ножки, бусинка моя? Чонгук лежит, распластанный в соблазнительной дозволенности… Но ноги не раздвигает, ни через секунду, ни через пять, десять, ни через череду поцелуев по выставленному горлышку с ненавязчивыми поглаживаниями по внутренней стороне бёдер. Когда от него вовсе отстраняются, потерянно возится и сгребает в кулаках одеяло, жмурится до вспышек. За ним внимательно наблюдают и не настаивают, поддевают правую ногу под коленом, уводя кверху. Не с умыслом раздвинуть самому, ни в коем случае; с умыслом заласкать и больную стопу: покрывают губами лодыжку, присасываются к косточке и обводят языком, со чпоком переключаются на кривые полоски шрамов,.. утыкаются носом в пальчики и чмокают под, затем в провалинку серёдки и в пяточку. Слёзы тут как тут. Дракон прав – касания к телу касаются и души. Чонгук сражён – и поверхностно, и до глубины; слёзы в доказательство… Но Чонгук вдруг выпутывает стопу и пихает драконьего обольстителя в солнечное сплетение, подальше от себя. Всхлипывает, звук разносится по залу. О, зал воплощает в себе величие владельца роскошным королевским убранством от чёрных колонн, обрамляющих кровать, до белого мраморного пола, кажущегося искусно разлитой и затвердевшей смолой. Чонгуку некогда восторгаться, он и не восторгается, он примеряется и ищет. Кровать – не то, потому неуклюже сползает. Будучи на руках у альфы, заметил в противоположном углу закуток из подушек на напольном настиле – это баловство для богачей, Чонгук, выросший в деревенской нищете, никогда эдакого не видел. Не то чтобы видел остальное, омежья сущность в течку хочет член, кровь и вить гнездо. Гнездо. Дракона нашёл. Сердце дракона нашёл. Член с кровью обязательно получит. Следовательно, необходимо ранее построить уютное гнездо. Чон не растолкует, его влечёт, инстинкты вопят: «Туда-туда!» Он и идёт, подрагивающей поступью пересекая громадный зал. Озирается с взыскательностью, удачно – сграбастал узорчатое покрывало из нитей с софы. Для чего? Чонгук не знает. Просто надо! Просто хочется! Просто до слёз! Поэтому он себе не сопротивляется и семенит к горе из подушек. Он хочет там гнездо, хочет из горы подушек, а не в реальной горе и не из горы тупого! золота. Панорамные окна купают в свете обнажённую фигуру, придавая манящего блеска. Единственный зритель признаёт картину сокровенной и желанной на вечность. На прибранное покрывало же усмехается: «Бусинка падка на нитки. Бусинка же», – цокает с натуры, не могшей не сострить, после: «Вдену я ей. И не нитку», – уже не цокает, вдевает член – и не в узость омежьего нутра, в узость собственных пальцев. Не подрывается вдогонку за самкой присунуть поскорее, не смеет. Чонгук меж тем добрёл до краёв полупрозрачных… штор? Он не ведает, как это называется и называется ли. Аккуратно опускается на колени перед матрасом, на мрамор, и садится на подобранную левую стопу. Несуразно-торчащая подушка вызывает негативный всплеск – выдёргивает и перекладывает. Снова перекладывает – вот, нормально. Берёт ещё подушку, тоже пристраивает правильно. Подушку за подушкой. К нему меж тем подкрались, бесстыдно любуясь откровенным видом сзади. Впрочем, Чонгук в курсе, ибо отвлёкся на мгновение, глянув назад — опознал в приближающемся присутствии своего альфу, будто вообще забыл о том. Ладно, Чонгук действительно забыл, — и продолжил вить гнездо. – Тебе помочь, бусинка моя? – шелестит бархатно не потревожить и не вызвать истерику. Копирует, опускаясь на колени в паре метрах от. Бусинка отвергает предложение грудным гудением. Хочет сама. Хорошо, Тэхён тогда полюбуется. Чонгук довольно миниатюрный, и нотки мускулатуры не добавляют грозности или величины. К тому же худой, даже тощий, высушенный. Тэхён не ощущает каких-либо болезней или недомоганий по типу обезвоживания, голода, однако Чонгук явно недоедает, поэтому настолько по-хрупкому тонкий. – Бусинка моя, ты не голодный? – уточняет на всякий случай. – Нет, – буркает бусинка, поглощённая одной конкретной подушкой: вертит то так, то сяк и швыряет долой. Тэхён ловко уворачивается от «снаряда». В уме заключает организовать своему мальчику стол с изобилием блюд. Нет, пожалуй, изобилие блюд будет ежедневно. Не подверженное драконьей натуре зерно в Тэхёне орёт о расточительстве, увы, оно не выросшее, драконья натура же взрастила сад зёрен-жадности с удобрением в роли угождения истинной паре и купания в заботе. Первая течка навряд ли продлится положенный срок в трое суток, организм взбудоражен запущенными метаморфозами, ему некогда распыляться на спонтанную течку вне цикла и без установленного цикла в принципе, да и течка выполнила функцию – они спарились с узлом. Скорее всего, остаток дня Чонгук будет течь, за ночь утихнет и уладится, и утром-то Тэхён вдоволь набалует своего мальчика. Чёрные глаза прочёсывают блондинистую макушку и плавностью считают позвонки до копчика, проскальзывают в ложбинку полушарий и… Чонгук привстаёт в наклоне, дотягиваясь до очередной «жертвы» и придирчиво наминая на манер кота. … и облизывают упругую красноту влажного сфинктера. Глазами при всём пристрастии не проникнуть внутрь и не огладить расширенную узость стенок. Наверняка горящую и изнывающе пульсирующую от пустоты. – Бусинка моя… – с тягучим многоточием в медовой интонации. Подкрадывается впритык, целует в яблочко плеча. Чонгук не реагирует, позволяя, и это толкает Тэхёна к соблазну прикоснуться пониже. Отверстие податливо-мягкое, подушечки пальцев проваливаются в плотность, готовые увязнуть в смазке. – А здесь тебе помочь? – воркует в облюбованное ухо. Три пальца без нареканий исчезают в мышечном колечке по костяшки. Чонгук пикает и ведёт тазом к полу, не то вдолбив одурманивающую наполненность глубже, не то «спрятав» нежное нутро от посягательств. Последнее провально – пальцами оглаживают нутренность, и это толкает Чонгука к утробному предостерегающему рыку; Тэхёна сдувает с ветром. Омега не шевелится какой-то интервал, плаксиво хныкает, сжимая ягодицы. Он хочет член. Можно без крови. Но гнездо обязательно, хочет не меньше члена. Член и гнездо. Член в гнезде. Альфа и гнездо. Он с альфой в гнезде. Всё в гнезде. От хаотичных мыслей распаляется сильнее, из нутра вытекает обильный сгусток, капает на мрамор. Должен и хочет свить – доставляет удовольствие иного рода, отличного от ласк альфы и полноценного спаривания. Перебирается на мягкий настил — утаскивает и плетёное покрывало, — погрязнув в перинах за балдахином. Подушки и одеяла… Чонгук не объяснит, он перекладывает их с места на место, подворачивает, подминает, взбивает… Не знает, так ли; впервые формирует гнездо. И ему нравится. Дракон боле не лезет, смиренно наблюдает за пределами. По завершении Чонгук приглашает и разрешает всем собой, когда ложится в укромный «кратер» и раздвигает ноги. Дракон тут же подрывается, хотя в гнездо не вторгается, а осторожно ступает. Безапелляционно открытая поза его самки баламутит и тёмную, и светлую грани личности, разжигая и встряхивая в единый коктейль – безудержно обладать с любовью и заботой. Это действие, раздвигание ног, Тэхён воспринимает полным согласием от Чонгука на их соитие, потому попросил — не приказал. Давал выбор — в горе на злате, потому же спросил на кровати ранее. Тэхён не раздвинет ноги Чонгуку насильно. Не раскройся Чонгук перед ним в горе, не взял бы его. На кровати оно и произошло – Тэхён заласкал без принуждения к акту. Сейчас Чонгук раскрылся без предварительных прошений. Гнездо сам и ноги сам. О, Тэхён надлежаще отблагодарит… Чонгук был в сознании от начала и до конца. Он прекрасно помнит… Как накрыли и придавили тяжестью. Как глаза перестало засвечивать. Как спёрло дух от заполнившего члена и как член по самый корень дополнял его. Как хвалили и осыпали поцелуями с комплиментами. Как поделились кровью. Как разбухший узел прижался к простате. Как несли на руках и омывали в источнике. Чонгук помнит, как было хорошо и правильно. Подушки в гнезде – правильно, и он в гнезде – тоже правильно, и альфа на нём среди подушек в гнезде – правильно. Всё и все на своём месте. Гармония. Устал быть не на своём месте, плюсом в одиночку. Достаточно, отныне Чонгук доверяется во власть и принадлежит дракону, дабы его любили, любили и любили. И ещё любили. О, Тэхён исполнит. Любое желание сердца – закон. Чонгук просыпается спонтанно и словно против воли. Утро заставило поприветствовать себя, пусть Чонгук предпочёл бы не. Загвоздка не в утре, в нахлынувшем стихийным потоком осознании без сглаживающих шероховатости гормонов течки. Горло сводит спазмом. Превозмогая, поворачивается к персональному хищнику, который не рассеялся кошмаром. Конечно, Чонгук ведь не в кошмар угодил, а в легенду. Со счастливым финалом? До финала далеко, вечность минимум, вот и занят насущным: трусливо отворачивается, выкарабкивается из мягкого вороха на мрамор и с заеданиями выпрямляется в рост, едва не сорвав… штору? Не знает название! Хрен с ним. Поясницу ломает – Чонгук ломается за ней, полусогнуто ковыляет к предположительной двери купальни, откуда выносили на руках. Ниже пояса вакханалия. Анус дерёт. Проверять на ощупь страшно. Мерещится, что органы уже на подступе вывалиться наружу, при том фантомные член с узлом до сих пор растягивают. Паника овладевает контролем. В купальне факелы запылали по мановению неведомых чар. Хрен с ними. Чон оседает у туалета в порыве выблевать царящее потрясение. Горло сводит спазмом, и его встряхивает в потугах без результата. Снова, с результатом – напоенной с подачек водой и желудочным соком. Кашляет сквозь слёзы. Не распознаёт прибежавшую подмогу, пугается на оклик от суженого и кряхтит над туалетом. Чонгук и туалета-то похожего отродясь не видел, всегда деревянные прорези над бочками. Это вообще туалет? Вдруг оскверняет нечто не подходящее. Дракон не отпихивает, напротив, заправляет волосы за уши, придерживает за рёбра. Успокаивающие речи возымели противоположный эффект – разразились рыдания. Истерика напала не в, а после течки. Доведя до раковины, умывают и наставляют прополоскать рот. Затем поднимают пушинкой, уносят в гнездо, поят водой, укладывают, обнимают. Все эти действия вызывают противоречивые эмоции. Ким Тэхён. Знакомый незнакомец – потомок богатейшего рода Ким, соправитель страны. Смертоносный убийца – псевдочеловек, дракон. Судьба – предначертанный альфа. Чонгук неубедительно сопротивляется, пока не утыкается в обкусанную им же шею, осыпая слезами и всхлипами. Не перевирает собственное согласие, ему страшно – и за произошедшее, и за грядущее. Обязан проснуться. Кошмар торжествует в разгаре. Не просыпается, ведь не спит. Ведь не кошмар. Натягивает альфу поверх себя а-ля одеяло. Спрятался от альфы под альфой. Интересно. Тот не налегает пластом, накренился с основным весом на боку и упершись рукой; Ким догадывается об истоках такого желания Чонгука, такого – быть под, и исполнение определённо успокаивает. Верно, в данном слова прогорают не хуже жалкой бумажки, лучше утихомиривать бурю посредством их связи. Ко связи относятся и природные запахи. Чонгук не пахнет чем-то характерным и ярким, Тэхёну отчётливо – его мальчик пахнет собой без примеси инородных компонентов, то бишь у него нет запаха. Возможно и не будет или же проявится позже с изменениями в теле, или с перерождением в дракона. У Тэхёна запах необузданного и древнего, и Тэхён может им перебирать и его подстраивать, точно мелодию струн на музыкальном инструменте. Чонгука следует убаюкать, поэтому распускает запах благоухать по гнезду, убирая терпкость и удушливость до еле уловимого. Манипулирует во благо. Инстинкты верещат укутать и беречь от напрасных слёз. Оно работает – слёзы иссушаются. Легчает самке – значит легчает и самцу, тот поджилками улавливает, как сердце усмиряется. Из сна ранее выдернули взбунтовавшиеся нервы – паре плохо и её нет подле. Не простил бы себе ухудшение состояния, пускай срыв закономерен, вот и успокоил. Чонгук не скоро научится противостоять влиянию доминантного партнёра, будет хорошо, если вовсе не станет, ибо во влиянии не заложено принудительного. Влияние воздействует, исключительно когда оно в пользу и не противоречит воле, в противном не окажет ни грамма эффекта. Несколько минут они уже мирно лежат. Чонгук всё равно не вылезает из-под укрывающего тела, зарывшись под ключицами. Время для слов, в стабильном равновесии они воспримутся. – Чонгук, бусинка моя, незачем бояться, – чуть отклоняется, скрадывая «укрытие»; Чонгук тут же убирает ладони с груди и прячет в них лицо. – Ни меня, ни ситуации. Слышишь? – … – Чонгук, – побуждает к беседе. И в горе добивался. Им важно не застопориться после интимного, молчание к ступору и приведёт. – … – гудит двояко: «ну чего?» или «отстань, страшный дракон». – Чонгук, – урчит и окунает пальцы в позолоченные волосы, массирует по корням, – не закрывайся от меня. Давай поговорим. – … – опять гудит. Да, Чонгук ведёт себя глупо. Уж простите, он сменил пол и его трахали в зад! Не абы кто – чёртов дракон! И им обоим понравилось! Не этого Чонгук ожидал от смерти. Он в кромешном замешательстве и не представляет, как реагировать. Хочется чисто по-детски и чисто по-человечески спрятаться. От дракона не спрятаться, тем более под самим драконом. Который соскальзывает с волос и щепоткой давления отводит поддавшиеся ладони. Чонгук распахивает веера ресниц, являя покрасневшие белки и карие радужки глаз; метнул взгляд во взгляд и в смятении скосил куда-то мимо, на… шторы? Тупой- Тупые- Аргх! Даже не обозвать без названия! От тупых-чё-то-там отманивается поцелуем в лоб. Жмурится. – Не хочешь, чтобы я тебя трогал? – Тэхён осведомляется для галочки. От Чонгука не исходит отвращения или протеста. Тэхён бы физически не смел прикоснуться, будь Чонгук истинно — всем естеством — против. Чонгук, наоборот, льнёт к нему. – … – гудит. Разлепляет веки и, метнув взгляд во взгляд, испробованной тропинкой уходит на- Да блин! У этой висячей белиберды есть название?! Гудение не упрощает задачу, но гудение – не молчание, радует. – Не думай ни о чём. Расслабься. Разговаривать ртами сложнее, чем телами, да? – без издёвки, риторическое. – Буду приставать, пока не заговоришь. Спрашивай или говори, что душой желаешь, я всё выслушаю, на всё отвечу, всё расскажу. Только помоги мне, бусинка. Чонгук сдаётся уговорам. Пробует, выходит сипло: – Чего это? – кивает куда-то назад. – … – дракон недоумённо глянул через плечо. – Шторы? – … Балдахин? Ты про него? – Бал- Балх-? – хмурится озадаченно. – Балдахин. Тупой балханин! Балхадин. Балдахнин. Тупое название! Лучше бы Чонгук не знал! – Где я? Мы. Где мы? Находимся. – В нашем дворце. – … – C настоящего и по вечность, или уместнее на вечность?, это и твой дом, Чонгук. – А если не буду здесь жить? – Предпочтёшь вернуться в трущобы? – Тэхён не позволит, не отпустит. Предусмотрительно не озвучивает потаённое. Чонгук и не думал сбегать, впрочем, оставаться он также не думал. Задал вопрос вытекающим из диалога. Рано пророчить счастливое будущее, хотя, признаться, Чонгук очень мечтает. И не верит, что попал в легенду. Со счастливым… бесконцом. – Мы оденемся? – неловко переводит тему. Они друг друга узнали везде – не умаляет неловкость. Дракон так вообще… Дракон дважды купал и промывал от семени. Благо Чонгук, отсыпавшийся без задних ног — и без заднего ануса, — помнит урывками. Дракон сажал на туалет и придерживал шаткую вертикаль, когда припёрло справить нужду. Благо это Чонгук совсем не помнит. – Оденемся и поедим, да? – … – гудит. – Покажу тебе дворец и двор. – … – гудит. – Болит где-нибудь? – … Не болит. – … – прищуривается пытливо, на прищуривании «пытки» и прерываются. Впечатления-последствия в теле омеги явно дискомфортно полыхают. Тэхён не раскаивается, довольствуется в том же потаённом. – Живот болит? Чонгук отвлекается от пленивших чёрных глаз и прислушивается к себе. Не выкручивает наизнанку, ни рези, ничего. – Нет. Верно, в Чонгуке не ощущается боли. Они рискуют приступить к выполнению обговорённых планов. Дракон заманил голую бусинку в гардеробное помещение и принялся осыпать нарядами, пояснив: «Походишь в моей. Я сегодня же велю пошить для тебя одежду». Чонгук скромно остолбенел, проглотил язык, не сказать, что он до сего был болтлив, нет. Сокровищ у дракона тонны, одежды не тонны, но идентично не пересчитать. Чонгук считать-то толком не умеет. Не беда, за грядущее бессмертие успеется. Дракон предстал так, словно без раздумий и сомнений бросил личную одежду к ногам Чонгука. Не исключительно одежду. Попроси Чонгук вон ту стену – дракон бросил бы к ногам стену. Возможно, буквально. И прочее бросил бы. Любое. Разве драконы столь щедры? И не убивают самок? Чонгук проверяет на себе. Послали в гору не с недюжинной верой в успех, а на авось. Подразнили-таки смерть… Дракон обзавёлся сердцем. В скором – потомством? Чонгук взял подвернувшееся наугад, не привыкший к избирательности и изобилию, тем более к искусно пошитому за баснословные деньги. В детстве папа покупал новые, но трухлявые вещи на рынке, с войной и вступлением в ряды сопротивления Чонгук донашивает — донашивал — за погибшим родителем. Рубашка хлопковая, с живописной вышивкой, штаны на подвязках. И то, и то не по размеру: из ворота вот-вот вывалятся плечи, подол по колени, штаны затянуты с толстыми наслоениями на талии, подвёрнуты снизу; обошлось без белья, оно бы слетело, не задержавшись, держаться-то не за что. Чон смотрится нелепо, зеркало в резной раме подтвердило, не отображая разлившийся по венам трепет. Диковинно видеть себя в аристократичных одеяниях, пусть не подходящих. Искренне благодарен дракону за шанс примерить чужую шкуру, ведь Чонгук оборвыш с улицы. Кошмар модифицировал в приятный сон или же примерил лживую маску, аки Чонгук красивую одежду. Уверенность в одном: проснётся – погрязнет в жестокой реальности, где он никчёмный командир и где он на войне. Именно. Кошмаром была жизнь до, и Чонгук пережил, заслужил приятный сон в лапе зверя, дабы проснуться в персональной легенде. Дракон значительного не совершил, не выразил шквал любви, а Чонгук от шмоток растрогался. Неизбалованный мальчик, оттого баловать прелестнее. Одевались самостоятельно и порознь – дракон расщедрился и на капельку личного пространства, потом сжадничав обратно: манерно подал локоть. Чонгук уцепился, прихрамывал из-за травмы, в том числе поэтому Ким заделался непрошенной опорой. Не прочь расщедриться всегда носить на руках, увы, Чонгук навряд ли одобрит, пришлось укрощать инстинкты. По крайней мере на начальном этапе их отношений, Тэхён навряд ли похвастается терпением к очаровательной бусинке. О да. Перед лестницей подхватывает и предельно внимательно спускается. Возмущения подоспели бубнёжом: «Поставь. Я не беспомощный, у меня не какая-то безнадёжная травма. Я же и к «жерлу» взбирался. Поставь», – без вырываний, ибо перспектива повалиться кубарем жуткая. Из Чонгука не состоявшийся самоубийца, сигал в «жерло»-то уничтожить самого себя. Состояться не хочется, потому мешает спуску лишь ртом. Очаровательным ртом, по мнению дракона, и дракон не выдерживает и припечатывает поцелуем-бабочкой лепестки губ. Самочка понапрасну показывает не выросшие клычки – раззадоривает. Чонгук затыкается. Смущён. Был смущён и ношением на руках, затмившимся поцелуем. Бодает лбом плечо, спрятавшись от дракона… на драконе. Мда. Повторяет «ошибку». Тэхён скалится. С преодолением ступеней таки выполняет требование из предосторожности не переборщить. Славливает несмелый взгляд, обняв по пояснице за талию и поведя по холлу в узкий пролёт. Оба не надевали обувь – Чонгуку незачем мучиться с туфлями не по размеру, Тэхён поддержал, разделил надвое. Шлепки голых стоп разносились по залу романтичным и сокровенным. Соседний зал прорезал прямоугольник света от распахнутых парадных дверей. Ким не закрыл, когда прилетел с бусинкой. Гномы не удосужились, бесполезные паразиты, тц. Намеревался закрыть — не вручную, весь остров воздвигнут на драконьей магии, — однако пресёк порыв, ведь Чонгук быстро зашлёпал к дверям, аж оставив свою опору позади. Ким возмущённо выдохнул горячий пар из носа, сопоставив себя с гномами – бесполезный, Чонгук правда вполне резво и ровно ходит без опоры, вы поглядите, тц. Драконы по натуре возвышенно-наигранно-ранимы, в потаённых мыслях, в деле же Тэхён крадётся матёрым хищником след в след… Нападёт? О да, сразит заботой и схватит в охапку. Нашёл бусинку меньше суток назад, естественно, что на горсть от залежей золота сходит с ума. А Чонгук тоже. Не то во сне, не то наяву. Выйдя на улицу, на траву, не сразу сообразил странность, хотя эта странность искажала мироощущение. Горизонт какой-то… Вроде обычный и вроде не обычный. Вдали клумбы с цветами и извилистыми дорожками, обрывающимися у деревьев – лес. Слева фонтан на равнине. Справа равнина. По наитию свернул вправо. Шёл-шёл… Покров не восставал из линии горизонта. И небо, будто огромной шляпой под стать размеру драконьей одежды, наделось на макушку. Земля оборвалась. Чонгук с заеданиями осел в нескольких метрах от, подполз на четвереньках, опасаясь, и плюхнулся на отозвавшуюся дискомфортом задницу. Это не сон. Чонгуку бы это не приснилось, ему вообще редко снятся сны. Уж тем более не про совокупление с драконом и замок в небе. Осознание обрушилось без витка истерики. Он просто сидел у пропасти и смотрел в синеву с дымкой облаков, ему не мешали. Страданий и дум не было; принятие и успокоение, контрастирующие с несбыточностью сбежать из прибравших лап хищника. В пропасть не убежать, в ней разбиться, а Чонгук не самоубийца. И состояться не хочется. Хочется жить. Чонгук там, внизу, всех лишился. Бороться было не за кого, лишь за себя, и терять некого, тоже лишь себя. Бороться Чонгук устал, потому решил потеряться, исполнив приказ. Не исполнил, зато обрёл родственную душу, отказываться от которой равно самоубийству. Чонгук его уже миновал, зачем наступать на те же грабли, ежели даётся шанс продолжить жизнь и перекроить вплоть до счастливой бесконечности? Шансом может быть что угодно, от дуновения подбадривающего ветерка в спину до целого древнего монстра. Чонгук удачно свалился на монеты ко второму. У них быстро и сумбурно, страстно и по природе. Ненадёжно и опрометчиво? Плевать. Устал от одиночества, не справлялся. И боле не придётся – он не один, появилось для кого жить. А чем обернётся – в легенде опишет неограниченное время. Дракон подаёт руку – Чонгук вкладывает свою, поднимаясь. Опора из дракона всё же ого-го, тот даже не представляет насколько. Во главе длиннющего стола сгорбился обескураженным человечком. Тэхён явно уступил место, сев на угол, сбоку, точно советник высокопоставленной персоны, и буравит пристальными гляделками в профиль, упёршись подбородком в ладонь. Чонгуку жарко, не зря истинный – переросток-ящерица. Шикарное убранство трапезной не спасает, Чонгук перманентно пуляет короткими выбросами взглядов в ответ. Вместе с тем нарастает стихшее с улицы волнение, причина не в гляделках. От всего постигшего увлекает звук скрипнувших петель. Омега переводит взгляд на массивную дверь. Закрытую. Стук шагов по полу. Чонгук недоумённо моргает и впивается в спутника, который вдруг опускает свободную руку к полу — не видно из-за стола — и поднимает с ароматным блюдом, ставя перед Чонгуком. И вновь: удаляющиеся и приближающиеся шаги, исчезание руки, блюдо перед Чонгуком. Затем третье, четвёртое,.. Тэхён и любуется, и наслаждается замешательством. Он не затевал удивлять, всегда так на стол накрывает. В течку, с её некой дезориентацией, Чонгук бы списал на драконьи штучки — магию там или чем они владеют? — в трезвом же состоянии привстаёт со стула и видит колпаки, чередующие друг друга: шествуют с тарелками, передают хозяину и возвращаются в крошечную деревянную дверь, аналогичную большой. Гномы очень скрытный народ и полностью самостоятельный, обособившийся от торговли, производств, законов, от мира. Гномы не участвуют в войне с эльфами, а эльфы не завоёвывают их горы. Встречей с представителями бахвалятся единицы, не говоря уже о взаимодействии. Или эльфы не покушаются из-за связи с драконами? Побеспокоишь гномов – нарвёшься на тех, кто за ними. Один гном, подавая блюдо, задирает голову и случайно замечает внимание от Чонгука. У кого сильнее округлились глаза – не установить; гном прячет свои под пучками бровей и едва не валится, юркнув в темноту за дверью. Чонгук плюхается на стул — дёргается от отозвавшейся попы — из идеи не смущать. А вот Тэхён посмущать горазд. Не гномов. – Хватит, – обводит разнообразие блюд, – или ещё? Чонгуку вдруг печёт среагировать, подобно гному. Ему хватило бы и кусочка мяса. – Хватит. То есть, ты съешь это и ещё, то- – Всё тебе, бусинка. – … Я не съем столько. – Значит, не съешь, – беспечно. – Не стоит столько готовить, – приглушённо просит, остерегаясь реакции. – Столько – слишком. Тэхён улыбается. Его мальчик милый, скромный, не познавший излишеств. Тэхёна заводит. Будет с упоением наблюдать, как его мальчик начнёт меняться… – Ешь, Чонгук. Нужно восстанавливаться после течки и получать достаточно веществ для перестройки, – зорко подмечает сквозь объём одежды сковавшее Чонгука окаменение, тот к тому же опоясывает живот. Закрывается? М-м, Тэхён судит иначе. Не спрашивает, предоставив Чонгуку, дабы осваивался и не боялся проявлять инициативу. Вместо Тэхён накладывает в пустую тарелку понемногу с разных блюд. – Ты не ешь? – Предлагаешь испробовать кушанья с тобой? – … – поджимает губы. Дракон ведёт себя так, будто в гостях здесь он, а не Чонгук. Чонгук хозяин. Не укладывается в мозгу. – Не смею отвергнуть предложение моей бусинки, – трижды стукает ступнёй по плитке. – Гномы различают любые вибрации. Стук по полу или стене – универсальный способ позвать их абсолютно отовсюду во дворце, да и на улице. У них везде лазы, – указывает на дверцу, из притворившейся щёлки выглядывает колпак. – Перпуш, принеси, пожалуйста, пустую тарелку, – обратно к омеге: – Меня не будет рядом, а тебе что-то понадобится, смело зови гномов. У них подземное царство под всем островом, почти не показываются наружу, если не звать. – Они твои слуги? – Мы веками натерпелись друг друга, – драматично вздыхает. – Во многом обязательства и формальности сошли на нет. Но давай не о них, я изволю о тебе, – нахально подмигивает и вразрез серьёзнеет. – Почему прыгнул в «жерло»? Заставили? – интонация сродни потрескивающему огню, который не хлыстает яростными всполохами, а тихонько испепеляет дотла без лишних звуков и буйства. Оно обеспечено обидчикам. Медленно и с расстановкой, беспощадно. – И да, и нет, – стискивает живот уже в защитном жесте. Не откровенничал ни с кем, тут аж с целым драконом. С истинным. С возлюбленным? По коже прокатились приятные мурашки. Доверил тело, настал час доверить переживания и прошлое. – Мне приказали, я был вынужден. Потом подумал про маму, она неизвестно где, про папу, его убили, и про то, что не справляюсь в одиночку. Приказ показался знаком свыше, чтобы умереть. – Чтобы встретить меня и распрощаться с одиночеством. – Да, получилось так, – шелестит. Действительно был готов умереть. Сложись при иных обстоятельствах, умер бы и Тэхён. Себя не жалко, вдоволь пожил, но Чонгук невероятно молод, в двадцать лет умирать кощунственно, уйма непредсказуемых поворотов впереди, Тэхён с веками за спиной гарантирует. Сердце не хочет жить – это проблема, буквально катастрофа. Дракон-самец может идти наперекор нежеланий или желаний сердца в критических случаях… Испытать непосредственно – несладкая участь. Сконцентрировавшись на Чонгуке, не чувствует никаких позывов к смерти. В горе также, Чонгук сопротивлялся и убегал. Разве что неоформленные нотки вначале?.. Они быстро развеялись, и их связь плела первые узлы, потому Ким проворонил. – Всё ещё хочешь умереть? – Нет, – заполошное и резкое, глаза в глаза для демонстрации непоколебимости. Чонгук вот именно – очень хотел жить, но не знал как. И то, и то настолько, что проще было умереть. До перестройки организма в горе, за разговор с драконом, ценность жизни перевалила за дешевизну гложущих терзаний и золота под подошвой. Чонгук понял – умереть не проще. Жизнь и смерть равнозначны. И коль дана жизнь, то пристало за неё бороться, ведь смерть настигнет рано или поздно и без подачки. Пикает, когда его стул без натуги разворачивают и падают перед ним!, перед Чонгуком!, на колени – обнимают за голени и притираются меж сведённых бёдер, урчат. Растерявшись, Чонгук отпускает живот и стискивает чужие плечи. – Даруй мне шанс осчастливить тебя, показать другую жизнь. Чонгука ввергает в шок, очумело произносит: – Встань, встань- те, встаньте. – Приказываешь? – Нет! Я не имею права, боже… Или имеет? Растерян. Перед ним не падали на колени, тут аж целый дракон, по совместительству истинный альфа и соправитель короля. – Брошу всё и всех к твоим ногам. – Мне сейчас вас хватает у своих ног. Вы- Ты не- – Без официальностей, бусинка, или буду у ваших ног минимум до вечера. Как вам такой расклад? Чонгук закрывает ладонями горящее пурпурным лицо. Разговоры с драконом не менее интимны возлежания с драконом. Совершенно неподходяще скрипят петли дверцы, завуалированно оповещая о невольном свидетеле сцены. Чонгук выглядывает через пальцы; глаза и у него, и у гнома грозят вывалиться от округления. Единственный, кто невозмутим – бессмертный хищник, прикидывающийся травоядным зверьком. Гном ступает в нерешительности, хозяин не реагирует, и Чонгуку приходится спасать положение: наклоняется низко-низко, корпусом сильнее вжимая наглую голову себе в бёдра, и протягивает руку, куда с заминкой гном отдаёт посуду и удирает. Кажется, гнома смутил Чонгук, нежели хозяин на коленях. – Тарелку принесли. Поедим? – не оставляет попыток отделаться. Айкает от укуса за бедро. Спасибо, без заточенных зубов. – Я бы съел тебя. Ненароком вспоминает, как вгрызался куда ни попадя, пока принимал узел, следствием сперму. В животе гадостно подскочило, грозясь выблеваться. Дракон отрывает голову и ловит за взгляд, не позволяя увильнуть им куда-нибудь в стену и прожигая собственным по незримой соединительной ниточке между. Ждёт волнующий Чонгука вопрос. Чонгук не наскребает смелости: – Я хочу есть. Прежде, чем встать, дракон одаривает вспышкой фиолетового пламени из недр чёрного зрачка. Трапеза зачинается молча. Чонгук клюёт понемногу от наложенного, у половины не знает названий. Лапша с какой-то подливой становится фаворитом, всасывает меж губ, придерживает палочками, о манерах не беспокоится, ибо не был рождён аристократом. Да и манеры – пустяковое из зол. Гложет встрявший в мыслях вопрос, перебивая утончённый вкус пищи. Дракон подливает масла в огонь всезнающими гляделками. А Чонгук почти ни черта не знает! Это бесит и добивает. Это же побуждает спросить-таки. – Тэхён, – прощупывает почву перед рывком. – Да, бусинка, – с охотой идут на контакт. Из недр глаз вновь светит фиолетовым – понравилось обращение по имени. Рывок получается со скрежетом и с заеданиями: – Я-я… теперь бере- менный? Давление. Узел. Сперма. Не по себе даже вспоминать. И будоражаще. По коже снова восстаёт ворох приятных мурашек. Лютый ужас. Дракон съел мало, а улыбается наперекор сыто, элегантно побалтывает палочками. Этот вопрос и ждал. – Нет, бусинка. Ты не беременный. Сваливается огромный груз, обмякает тело и выравнивается дыхание. Чон успел навоображать роды, звонкое «папа», их семью – он с Тэхёном и ребёночек. Лютый ужас. Чонгук сносно относится к детям со смутным представлением о них, о воспитании, он не грезил подаваться в родители, на войне некогда было ни подыскивать омегу, ни влюбляться, ни рожать детей. Тут сам обзавёлся вылезшими омежьими корнями – вынашивать и рожать предстоит ему. Чонгук не против детей, но на данном этапе располагает лишь к поблевать в дорогой туалет. Он бы мог и не в дорогой, в сточную канаву или в яму. От радостного известия лапша заиграла яркими красками. Наматывает на палочки и суёт кульком, причмокивает в блаженстве. В памяти проносятся сцепки, тоже заигравшие красками. Давление, узел, сперма. Неоднократно. От такого нельзя не забеременеть. Должен был забеременеть. Чонгук дожёвывает и проглатывает без блаженства, зато с возмущением – он не забеременел. Почему?! Возникают песчинки паники. Почему он не забеременел?! Беснуется омежья сущность. – Почему я не забеременел? – возмущённо, обиженно, с претензией. Чонгук не замечает за собой. Замечает Тэхён, неприкрыто ухмыляясь. – Бусинка моя, самец не смеет сделать ничего без воли своей самки на то. Я знал, что ты не забеременеешь, поэтому допускал сцепки. Иное обстоятельство: не знал ты, – нарушает манеры, указав палочками на подобравшуюся бусинку, – и всё равно позволил. Будь ты подсознательно против беременности, детей, – замолкает, накаляя, – со мной, от меня, – вздёргивает брови, – то я бы не смел. Не исключено, за тебя говорила течка, впрочем, так не работает, я не смею воспользоваться твоим невменяемым состоянием или слабостью. Значит ты действительно не против. Понести от меня. Создать со мной семью. Чонгук стекленеет. Он правда не против, вверил себя в горе абсолютно во всех смыслах, иначе протестовал бы находиться здесь, а не просто облевал туалет. Страшен факт. Страх не перекрывает согласие. Рад, что обошлось, не потому, что против, а потому, что правильнее будет адаптироваться и сблизиться. Чонгук не делится с драконом, тот и так считывает без подсказок и без букв. – А течка? Моё согласие или несогласие не отменяет, – «твою сперму во мне» застревает в горле, – наши- наше… зачатие? Во множественном числе. Я должен был забеременеть, нет? – отвечает на драконьи гляделки взором из-под навалившейся копной белой чёлки. – Бусинка, твой организм только-только заперестраивался из альфы в омегу. Перестройка неосуществима за минуту, за день, за месяц. На неё уйдёт около года. Любые метаморфозы с телом затрачивают время, тем более смена вторичного пола. Всё будет постепенно – и потому же максимально безболезненно. Как с беременностью. Ты же не рассчитываешь забеременеть, выносить и родить за минуту. Понимаешь? – … – кивает. Улавливает хоть кроху понимания. Или нет: – Течка она же пошла как раз за минуту. – Течка – примитивный процесс, мы обсуждали, да? Процесс примитивен в исполнении: всплеск гормонов, инстинктов и вода, преобразующаяся в выделения. С формированием матки сложнее будет. Чонгук кивает с накопившимся пониманием. Заверения дракона логичны, додумался бы до них, ежели не хаотичность протекающих событий и безудержность в потребности успокоить душу. Информация – сподручный успокоитель: белки не жжёт заплакать напрасными слезами, тошнота, наверное, не взбередит желудок преклоняться перед туалетом. Негоже Чонгуку преклоняться ни перед чем и ни перед кем. Отныне преклоняются ему, свирепый дракон продемонстрировал. – А что заложено в словах о «не смеешь сделать без моей воли»? – Я подвластен тебе. – Ты же доминантный, – ершится. – И соправитель короля. Я не ровня, я никто. – Ты моё сердце, – молвит таинством, непреложным заветом, священной верой. – Золотая бусинка – моё сердце, – смакует для себя. Привычность вековых будней преобразилась и для Кима, пускай жаждал и искал. – Над сердцем не властно ничто, всё властно ему. Доминантность, титулы, происхождение,.. – не важно. Я не смею, если моё сердце против, и я преклоняю колени, если моё сердце желает. Уже преклонил. Сердце не желало, но и не было против, охваченное трепетом. – … – нарекаемый «сердцем» супится. Не понимает. Протягивает ладонь: – Вот, на, прикоснись, я запрещаю. – … – Ким прыскает от изложенного. Подхватывает обеими руками доверенное ему и переворачивает дивными костяшками вверх, целуя. Зажжённый ещё в горе фитилёк внутри Чонгука разгорается, освещая – щёки вспыхивают красным. Прикосновения к бренному, к телу, снова и снова достигают души. Чонгуку в диковинку испытывать такое. Такое проскальзывает и во лживо-возмущённом голосе: – Ну? Я запретил, а ты прикоснулся. – Запретил устами, не желая этого в глубине, Чонгук. Поэтому я смею прикоснуться и здесь, – гладит костяшки, – и здесь, – перемещает одну руку к усыпанной красной пудрой щеке и мажет пальцем – не стирается, наоборот, изысканной пудры высыпается больше. Палец ведёт к губам, не задевает, плавно тормозит под нижней, и оно трогательнее, чем прикосновение к искомому. – Не искушай пламя во мне… своим желанием, – отстраняет прикосновения, кроме прикосновений взгляда. – Ешь, Чонгук. Тебе надлежит набираться сил. Чонгук — весь в пудре — утыкается в тарелку и заталкивает в рот лапшу. Подкрепившись, владелец богатства приглашает на осмотр богатства, тем самым разделяя с полноправной половиной. С целым сердцем. У целого дракона целое сердце. То просто не осознаёт масштаб драконьих любви и щедрости. Чонгук не никто, он закон для дракона, дракон – закон для мира. Однако дракон пожертвует миром ради своего закона, потому на вопрос, нет ли у Тэхёна государственных забот, твёрдый отказ. Плевать на заботы. Не покинет, когда нашёл. Да и послать в королевство фальшивку — гнома, заколдованного под двойника — не проблема. Грядущий месяц он сам околдован. Вечность, точнее. Рано или поздно выберется по государственным делам, пока же предоставлен бусинке. Они заходят на опушку леса, а речь заходит об устройстве заоблачного островка, управляемого магией: от воздвижения до погоды. Магией отсюда можно спуститься и сюда забраться, можно убрать солнце на снег или на дождь, воздвигнуть новое строение или приблуду по типу фонтана, расширить земной пласт… Полностью автономное убежище от любых нападок и невзгод снизу. На вопрос: «На что ты способен магией?» – дракон с туманной лукавостью изрекает: «На многое, – и дополняет: – Магия служит инструментом, не оружием. Главные оружия – клыки, когти, чешуя и огонь». Долго разгуливать Ким не позволяет, вдруг поведя во дворец. Чонгуку надо отдыхать, повреждённая нога не во здравие – подстраховывает объятиями по пояснице. Ким не чурается выведывать о прошлом Чонгука скопом вопросов, в отличие от Чонгука, коему утолять драконий интерес легче, нежели задавать вопросы самому. Чонгук в принципе не отличается общительностью, зато закрытостью. Папа подстрекал на трёп, с его смертью было некому, старых друзей раскидало в неизведанное войной, друзей в рядах сопротивления не заводил, ибо осторожничал вновь прощаться и хоронить. А тут побуждает разбалаболиться целый дракон. И Чонгук внемлет, рассказывая, как был в тылу – драил форму и полировал доспехи, чистил овощи на кухне, таскал бумажки и снаряжение, в общем, обслуживал. Потом надоело – самолично выписал себе приговор, попросившись в пехотный отряд, разведку. Первая вылазка минула под адреналином, он её даже не воссоздаст в событиях. Со второй Чонгук словил вместо адреналина истерику, обратно в тыл его не взяли, цитата: «Здоровый альфа обязан служить, нечего прохлаждаться». Спустя месяц назначили командиром, прежнего убили на шестой вылазке на глазах у Чонгука; назначили от безысходности, жребием, некого было, и номинально, отдавать толковые приказы не удостоился чина, да и не порывался. Наградную печать на доспехе влепили утешением, мнимым поощрением для поднятия боевого духа; грандиозного или выдающегося отряд под его руководством не добился. На четырнадцатой вылазке их засекли, пороховой снаряд попал в ногу, и от Чонгука решили избавиться – не годился ни для пехоты, ни для разведки, на гражданке достаточно народа. Тэхён не перебивал, в уме зарекаясь-таки спуститься вниз и выяснить, где служил его — в недавнем — альфа, где и кто назначает командирами необученных юнцов. Чонгук определённо служил не в королевской армии, в неравнодушно-любительской, отсюда столько вопиющих нарушений с платой кровью и чужими жизнями. Погибни Чонгук – погиб бы Тэхён. Это драконами не прощается. Дробление ноги его альфы – тоже. Тэхён выяснит и расквитается – по-драконьи, так, как Чонгуку судьбой довелось избежать. Его сердце заявилось уничтожить само себя. Тэхён заявился в гору уничтожить своё сердце. Их встреча воистину заслуживает превратиться в легенду. С перевоплощением в дракона — дракончика — Чонгук переродится, обновление и совершенствование всего организма берут исток в том числе со смены сущности, то бишь Чонгук обнулится, распрощавшись с травмами, шрамами и иным приобретённым за двадцать лет. Хромать осталось недолго. Во дворце также не разгуливают, заходят в пару залов и то не за ради ознакомления с владениями, Тэхён бегло указывает на маленькие дверцы в гномий лабиринт – ими полон дворец. И в их опочивальне есть дверца на всякий случай, гномы не высовывают там колпаков без призывного стука. Перед лестницей Тэхён подхватывает на руки, искусно оскалившись подобием доброй улыбки на молящий взгляд. Они оба знают – Чонгук не против, желает, даже если скажет противоположное. Он и не говорит, учась принимать безусловную любовь зверя. С полудня часы проводятся в гнезде. Омега засыпает от истощившей усталости подле альфы, оберегающего покой. Вечером по мановению зажигаются десятки свечей, у гнезда стынут принесённые блюда; не беда, дракон разогреет. С пробуждением прямо среди подушек и одеял набиваются щёки, после ложатся: суровый хищник читает книгу вслух, заполняя ленивый досуг бархатным баритоном и отманивая думы; омега ютится и тает, окутываемый сказанием о дальних берегах, древесным запахом и теплом, ведь еду – разогреть, а его мальчика – обогреть, и для этого не обязательно прикасаться или обнимать, позаботится при любом раскладе. Чон, насытившись и потеряв суть повествования, рассматривает… балха- Балхдадин? Кажется, неправильно. Пыхтит громко, проклинает взором, попутно прерывает чтение и просит рассказать о драконах – понасущнее и позахватывающе дальних берегов. Ему рассказывают откуда, по верованиям самих драконов, возникли драконы – из горестных слёз нуждающихся в защите светлых сердец. Слёзы эти были уронены наземь, проронившие их последовали далее по своим путям. Слёзы взрастили цветы, из распустившихся бутонов которых вылетели драконы – на поиски ушедших сердец. – Драконы родились из жидкости? – разморенно негодует Чонгук. – Огонь и вода испокон веков рядом друг с другом, исходят друг из друга, никуда друг без друга. Противоположное порождает общее. – Ты управляешь водой? – шебуршится под периной, сворачиваясь калачиком. – Нет. По воде у нас водяные драконы. – А я буду каким? – Ты будешь дракончиком, каким – неизвестно, бусинка. – … – хлопает слипающимися веками. Опять сетями сковывает сон. – А куда ушли сердца? – Не ведомо, бусинка моя. Но каждый дракон нашёл сердце и спрятал. Чонгук молчит прилично. Уснул? – Вы очень подвержены жажде сокровищ. Почему ещё не изничтожили друг друга? – … – Ким хохочет. Бусинка под мороком на ночь глядя разлюбопытствовалась. – Мощнее жажды сокровищ у нас ненависть к сородичам из-за этих самых сокровищ, то есть из-за ненависти мы не посягаем друг на друга. Натура, – театрально закатывает глаза. – И у нас разные амбиции: кому-то подавай только сокровища, только власть, кому-то и то, и то, кто-то до сих пор в горе и ему достаточно подношений. Мы не поголовно конкурируем. – А если вы попадаете на территорию сородичей? А если сердце на чужой территории? Я, – пронзает надеждой. – Если бы я на чужой был? Подавляется рокот. Бусинка хочет подтверждений, что за ней бы отправились на край света, не подозревая – Ким ежегодно облетает мир. Стандартный ритуал драконов-самцов, и для Кима завершённый. – Посещение чужих территорий не запрещено. Ключевое не посягать на чужие власть и сокровища. Где бы ты ни был – я бы тебя нашёл. – Под носом не нашёл, – с издевательским смешком. – Нашёл. – Я свалился к тебе. – … – фиолетовый вырывается из сокрытой печи и добирается до зрачков. – Не дразни огонь, бусинка. – Обожгусь? – Никогда. – Значит лишь я дразнить и могу. – … – рыкает кротким грохотом. Какая непокорная самочка. Вылизать бы с пяток до макушки. – Я́ нашёл тебя, мотай на ус. – У меня нет усов. И у тебя нет. Возмутительно. Тэхёну нравится. Щёлкает пальцами – свечи гаснут. – Спать. Набирайся сил, бусинка моя. По-другому не приструнить. Чонгук любезно приструняется. Что хотел услышать – услышал: дракон нашёл бы везде. Проваливаясь, заключает про враньё о невозможности ожогов, ибо у Чонгука приятно обжигает собственное сердце в память об этом дне. К вящему удивлению, спал плохо, вот и проснулся с зарёй. В гнезде с драконом – то и не то в равных степенях, будто недостаёт, взывает к корректировке. В коридорах полутемно, рассветает за окнами, вливаясь во дворец. Ночная тишина притесняется в углы утренним пробуждением окружающего. Чонгук шлёпает голыми стопами, представая именно тем, кто будит и разносит шум. Дворец оторван от жизни снизу, здесь без посторонних обитателей, кроме гномов, однако атмосфера с ночи преображается, словно всё — абсолютно немыслимое всё, ведь здесь нечему — приходит в движение. Мерещится пение птиц. Во дворце не морозно, полы не простужают ноги, хотя не натыкался ни на камины, ни на отопительные системы. Всему управой драконья магия? Чон медленно спускается по лестнице, опираясь на перилу. Уединение, без хвоста в лице неугомонного и бдящего зверя, наводит порядок в сознании, Чонгук взвешивает перемены, примиряется. Увы, не зверь – так его «свита»: дверца в полу у чудного скульптурного кувшина отворяется и оттуда выпрыгивает гном в синем колпаке, шагает и замирает. Замирает и Чон на основании лестницы. Пялятся. Человек неловко прокашливается, кланяется в знак уважения — гном не уподобился, у них в народе эдакого не принято, — доспускается по ступеням, снова замирает, негласно уступая подземному жителю дорогу, куда бы ни шёл, чтобы не смущать, аки на трапезе. Однако гном идёт к человеку. Человек же становится на колени, ощущая в двух сомкнутых лодочкой ладонях крошечное нечто, протянутое и вложенное гномом. Насыщенно-розовый камень. – Спасибо, – кланяется, опуская подбородок. Зачем гном вручил драгоценность? Ни понятия. Чон продолжает рассиживать, провожая в спину. Из-за дверцы показывается ещё гном, подходит, дарит насыщенно-зелёный камень. Человек благодарит и испускает очумевший писк-выдох – из дверцы повалил поток, безмолвным роем заполоняя огромный зал. Подземный народ не окружал остолбеневшего человека, сохраняя разграничительную линию вдоль площади и нарушая её исключительно проступающей очередью, преподнося высеченную из горной породы драгоценность за драгоценностью. Первоцветы. Легенды гласят, – эти камни положили начало цветам, окрасив мир. С камнем пятидесятым человек не переставал благодарить, но: «Спасибо… Мне, э… Спасибо. Мне хватит. Спасибо. Много, спасибо, очень. Спасибо, я…» Пресечь действо не вышло, сидел человек на полу и сидел, благо тот не холодный, драконья магия творит полезности. Дракон меж тем идиллически спал, поскольку с его самкой всё хорошо – элементарная схема. Просыпается с возвысившимся на небосводе солнцем, рефлекторно подваливается к самочке, заставая не в горизонтальном положении, а в вертикальном. Тогда пристраивается виском на вслепую ощупанное бедро, чему не противятся. Открывается занимательная картина: подол рубахи, покрывающий бёдра и спадающий между, усеян природными не обработанными разноцветными сокровищами, те вывалились и на одеяло. Драконья натура была обязана сострить, пускай не достоверно: – Бусинка занята бусинками, – трётся о бедро и принюхивается к естественному запаху. – Мне гномы дали, – поясняют, перебирая, раскатывая ладонью. – Я не знал, как их остановить. Они давали и давали мне… это. – А они не знали, как тебя поприветствовать, оказать почёт и выразить радость, поэтому поступили так, – с блеском в радужке сцапывает оранжевый камень и подносит к лицу, знатоком сканируя мутную гладь. Тон мрачнеет: – Мелкие лгунишки. Клялись, у них нет. – Тебе надо? – встрепенулись. – Возьми, – искренне предлагают. Не камень, все камни. – Нет, – отказывается Ким без малейших осечек. – Это твоё, Чонгук, – возвращает в кучу и накрывает ладонь омеги поверх. Какая щедрая самочка, ух! Тэхён оценивает предложение по достоинству. В огонь подкинули дров, отчего внутри сладостно затрещало. Тэхён скрывает по-обольстительски злую улыбку, зарывшись в бедро и куснув сквозь ткань; в нём бушуют страсти от предвкушения – его мальчик столетие за столетием будет оборонять благородие и подбирать жадность, ненасытность, охоту до власти и богатств, а Тэхён будет наблюдать. Натура у них, у драконов, такая. От неё не деться. Впрочем, друг с другом они действительно будут делиться без нареканий всем. – Я не знаю, что с этим делать, – неподдельно негодуют в нынешнем. – Я всегда отдавал тебе. – Пробило мне отдавать тебе. *** Дни не накрапывают, а льются струёй. В водоворот прошлого кануло полмесяца будущего. Дракон вёл себя услужливой паинькой – не поразительно, ослеплённость от бусинки посущественнее, чем от тонн золота. Смиренность и гладкость в поведении примечательны от Чонгука. Дракон предрекал выяснения отношений, ссоры, закономерные истерики о подавлении и смене сущности альфы… Букет криков ожидался и в утро с течки. Нет, ни грамма. Бусинка вела себя иногда зажато, иногда неуклюже, иногда отчуждённо, но в общем спокойно. Уже на пятые сутки дракон уловил не накрапывающуюся, а льющуюся струёй умиротворённость. Чонгуку хорошо с драконом в их дворце. Это плавило дракона у ног Чонгука жидким огнём. Приспосабливаясь жить заново, обрёл умиротворение, распрощавшись с перманентной тревожностью, изводящей вплоть до бессонницы. С драконом Чонгук снова познал крепкий безмятежный сон, будто всегда искал его защиту. Место Чонгука всегда было и будет около предназначенного альфы. Самки драконов зависимы от самцов как в безапелляционных щитах и опорах. Эти задачи выполнял папа. На войне сделалось некому, а уж сделавшись командиром пришлось примерить роли, с коими совершенно не совладал, сам изнывая от потребности спрятаться за надёжным «укрытием», дабы никто и днём с огнём не сыскал, ведь живое воплощение огня и прячет за собой. Особенно в отрезках слабости – сон. Потому и не выдерживал. У Чонгука описанная зависимость преобразилась ввиду обстоятельств. Поначалу спал подле дракона то идеально, то плоховато. Тяп-ляп высыпался и при «плоховато», оно потерпело поражение в откровенную ночь: дракон разделся догола, подкрался к «жертве» и закрался под кофту – заразвязывал шнурки штанов, рухнувших грудой на щиколотки; затем снятию подверглась рубаха, обличив наготу к наготе. Чон не прикрывался, но и в глаза не смотрел, куда-то мимо, покорно прильнув наготой к наготе от объятий за поясницу. О, к эдакому свыкся, дракон то и дело трогает поясницу при ходьбе; он и в этих объятиях колоссально подтащил повыше, переняв почти весь вес Чонгука в свои руки. Потому Чонгук без пререканий поддался? И окончательно выпутался из штанов. В ухо поползло змеиное шипение: – Я чувствую твою заинтересованность под шлейфом страха, – фраза, обличившая другую наготу, дополнилась языком в ушной раковине. Чонгука перетряхнуло не то от безобразно-приятных манипуляций, не то от изложенного. Стоило сильным рукам обхватить уже под ягодицами и понести к гнезду, сдавил плечи. С ним возжелали разделить ложе. Поцелуями атаковали грудь, завылизывали призывно-падкую до этого ложбинку. У Чонгука произвольно поджались ягодицы, и, да, дракон почувствовал и это. Драконы вообще чувствительные по натуре. – Чего ты..? – проглотил недостающее со стоном. – У меня же не течка, – слабой отговоркой. Плотской любви предаются когда угодно, не маленький, понимает. Нервно, вне течки соития ещё не представилось, вот и… пора? – И? – отлипли, обдав ореол соска поцелуями и не обделив призывно выпяченный сосок. Глаза в глаза с замедлившимся шагом: – Я бы трахал тебя вечность напролёт. Без передышек и выходных. Секунду за секундой, минуту за минутой, день, неделю, месяц, год за годом… – … – сгорбился и спрятался от дракона на драконе. Натура, тц. – Я не уверен… – замямлил. – Ты прекрасно справишься. – Нет, я… – вскинулся, с опозданием уразумев. Дракон серьёзен в словах?, к тому же приступил убеждать, мол, ты прекрасно справишься. Красная пудра обсыпала и лицо, и шею, и обласканную грудь. – Я, нет… Я не уверен, что хочу… – Ничего не будет, бусинка моя. Только поцелуи, – примкнул к облюбованной ложбинке меж плоских грудей, потёрся. – Поцелуешь своего альфу? Чонгук сгорал не то телом, не то душой. Поцеловал аккуратным касанием, без излишеств. Дракон перехватил — и за ягодицы, и за губы, — восполнил, сминая аккуратно, но с большим необузданным напором. Чонгук, сгорев до пепелища, исходил неистовым жаром. Ноги разъехались и согнулись в коленях произвольно, как поджались ягодицы; обхватил торс бёдрами, притёршись эпицентром бесстыдства. Дракон едва не взревел. Он бы сказал, да рот занят, что Чонгук очень даже уверен наперекор страху. Самочка искипает по близости, не раздвинула бы ноги зазря – сугубо личный постулат Тэхёна-дракона. Он бы не преминул запустить отсчёт траханья с вечность… Обуздался, невзирая на согласие-желание Чонгука. Течка не предоставила времени, пусть оно будет хотя бы в их сплетении после течки, посудил Тэхён. Драконы-самцы те ещё благородные натуры. И они взаправду целовались. И целовались, и целовались, целовались, целовались и целовались, целовались… В гнезде среди скопища подушек, покрывал — затесался тюль, безжалостно вырванный с балкона омегой в течку, — узорчато-вышитых салфеток и подстаканников, полотенец, пуховых одеял. Дракон вернул раздвоенный язык и вкус «пустыни». Чонгук вновь не впечатлился настолько, что вновь вдарило повторить, и вновь, и вновь, вновь-вновь… Пока хозяйствовали и языком, и руками-блудницами, очерчивая изгиб за изгибом на отзывающейся мурашками и испариной коже. Чонгук произвольно раздвигал ноги несколько раз. Дракон воспринял вызовом для драконьей чести выстоять оборону. Какая манящая, соблазнительная бусинка, вы поглядите! Глядел – сквозь поцелуи, выстаивая оборону. Выстоял, позорным отскоком на очередном раскрытии ног. Наказал спать, потушив свечи щелчком. Чон и брякнуть не успел. Остывали прилично. Губы так и не остыли. Омега тем не менее заснул быстро, подверженный модификациям организм запрашивает много сна. Не зря шаманы молвят о чудодейственном эффекте сна, где вершится самая внушительная работа по восстановлению организма. Однако нечто было не то. В гнезде с драконом – не то. Та корректировка, напрашивающаяся на исполнение. Руки чесались воплотить, разумом Чонгук не понимал что. Разнеженное ласками тело справилось за него, ибо чего взять с глупого недальновидного разума, кой не понимал бы лет сто: проваливаясь в зыбкость перед глубоким сном, руки произвольно потянули чужое тело, наваливая на себя. Дракон было испугался покушения на драконью выстоянную честь! Отнюдь. Омега просто… спрятался. И не отпускал. – Я тебя раздавлю. Чонгук отрицательно прогундел. А кто дракон, чтобы не выполнить желание его самки? Одно уже отсрочил, хватит. Лишь чуть отклонился, перенеся основное давление на бок, на матрас. Растерялся? Конечно, не только же Чонгуку не понимать что-то. Сложил детальки под наводящее к истине умилительное сопение. Бусинки тоже сопят – драконья мудрость. Лично Тэхёна-дракона. Чонгук провёл первую течку и первую волну от течки под драконом — как сон, уязвлённое состояние, — придавленным к злату. Он засыпал под и спал под драконом на злате, выспавшись от бессонницы. Чонгук гнездился под ним, в объятиях, потом в коконе из крыльев. Отсюда и повелось, обстоятельства поспособствовали. Нужда самки быть спрятанной и в безопасности отобразилась у Чонгука буквально – быть под драконом, под укрывающей тяжестью, гарантирующей заслонённость и защиту. Особенно в проблематичном, до дракона, состоянии сна. И дракон был готов лежать вечность, коль его самка нуждается. Не попусту соитие перенеслось на попозже, план на ближайшую вечность изменился. Вот так откровения стали неотъемлемыми для ночей: нагота и поцелуи, в довершение безмятежный сон под драконом. Чонгук устал быть на чужом месте, отвергать сущность омеги незачем, он нашёл сокровище, прыгнув в «жерло». Дракон тоже нашёл, тоже не отвергает. Каждый всегда найдёт то, что будет его убивать. А то, что будет заставлять жить – не каждый. Жизнь и смерть переплетены, и лишь от человека — или дракона — зависит, чему он последует. Чонгук шёл на смерть, по итогу последовав за жизнью. Тэхён наконец может покончить со многовековой жизнью, пожил уже, устал, но выбирает оберегать её самым ценным даром дороже горы сокровищ. Вода в источнике обволакивает, раскинувшаяся на обозрение долина завораживает. Перед прыжком в «жерло» вид с утёса воспринялся апогеем того, что видел за двадцать лет и заслужил увидеть. Сейчас не на утёсе, в небесной завесе. Выбравший жизнь и последовавший жизни всегда удостоится от неё колоссально большим. Источник – открытие для Чонгука, помнил о нём с течки. Выяснилось, к источнику ведёт дверь в купальне, ведёт к «помещению» из скалистой породы с прорезями деревьев, кустов, мха, точно в лоне природы. Ох уж драконья магия. А наружная зона через неприметный лаз за ручейками ослепила солнцем, водопады стихии спадают за края от избытка. Чонгук рисковал любопытно перегнуться – Ким возник за спиной и утянул от всяких перегибов, сказал, никому на головы вода не плещет. Откуда поступает, куда льётся – ответов нет. Магия на то магия. В нынешний день Чонгук приноровился отмокать у края, складывая руки на отполированный от сколов каменный «бортик». Ким сказал, вывалиться с острова нельзя – магия подхватит и возвратит. Оно не подразумевает проверять. Чонгук и не помышляет, потому не караулят впритык. Караулят поодаль, у противоположного «бортика», любуясь бусинкой на фоне видов. Ким смотрел бы на неё… Да, вечность. Да, он этим и занят. Чон умеет плавать, в детстве бегал на озеро, отец еле затаскивал домой. Глядя на землю, не хочет туда, к войне, но спуститься необходимо. Там хранятся ценности, кои не купить никакими богатствами. Ценности, нажитые жизнью. Ценности жизни. – Тэхён, – зовёт. Имя дракона высеклось на подкорке драгоценным, – мне надо вниз – забрать вещи папы и некоторые свои, – поворачивается передом. – Мы заберём попозже, – уверяет с ленцой, толику с пренебрежением. Меж белёсых бровей залегает хмурость. «Попозже» звучит не раз, накормлен им до встрепенувшегося раздражения. – Мы заберём сегодня. Чонгук до сего не позволял подобного тона и каких-либо приказов. Он вообще не повышает голос, редко злится и редко веселится; он ровный, всегда весь в себе. Однако эта ситуация странная. В чём затруднение спуститься? Чонгук не просит запредельного, не просит пресловутых залежей золота, ни монетки. Лучше бы да. Дракон обсыпал бы богатствами, устлал всё под ногами, дабы его сердце ступало по злату. В их случае легче, нежели спустить из дворца на землю. – Чонгук, – стопы вязнут в песчаном дне; Тэхён преодолевает диаметр, бороздя водную гладь. Не притискивает к камням, останавливается рядом, неизбежно возвышаясь. Не язвит на гонор и не зачинает про не прорезавшиеся клычки, не выпаливает «ух какой опасный!», ведь правда опасный, от Чонгука сквозит негативом, и это не повод дурачиться. Тэхён подобравшийся и заострившийся. – Бусинка моя, – под толщей воды касается выпирающих рёбер, создавая телесный контакт, – давай ты оправишься от течки, и мы навестим твой дом, – не то вопрос, не то констатация. Оторвавшейся от рёбер ладонью норовит к щеке приласкать бурю. Прогадывает, пронзённый насквозь – Чонгук против прикосновения к лицу. Нежелание длится с секунду. Тэхёну хватило, чтобы притронуться и отдёрнуть руку. И с рёбер убрал, не то по инерции, не то перестраховкой. Чонгук удивляется чужой резкости, вовсе не трактовал собственное нежелание к чему-либо, оно промелькнуло вспышкой, на эмоциях и угасло необоснованным и бесполезным. – Течка две недели назад прошла, я давно оправился. Спуститься вниз – это проблема? Я не понимаю, – искренне негодует, нервным движением заправляет мокрые блондинистые волосы назад. – Мне лишь забрать несколько вещей из дома, я оставил их там перед исполнением приказа, попрощался, но я, мы,.. я теперь здесь, с тобой, и я хочу эти вещи обратно, здесь, с тобой. Они дороги как память. А вдруг на мой посёлок нападут эльфы? Вдруг кто-то разграбит? Я- Мне- – хмурость приобретает оттенок слёз. Сам прилегает к единственной опоре за поддержкой. Получает без промедлений, обхваченный за поясницу. Сердце Тэхёна разрывается. Тэхён уяснил ошибку, не повторит. – Прости. Прости-прости-прости, – чмокает в подставленные лоб, веки, щёки, губы. – Завтра же, – клятвенно, глаза в глаза. – Завтра же ты будешь дома. Уступи мне ещё этот день, – молит, – и завтра ты будешь в старом доме. Чонгук кивает. Вразумительных причин не верить нет, и Тэхён их не предоставит, выполнит клятву. Спустить Чонгука вниз впрямь проблема… Виной драконьи бережливость и жадность. Пуще всего в отношении сердец. Натура, тц. Тэхён не готов спустить туда, откуда только-только унёс во дворец, одарив безопасностью. Безусловно, Тэхён защитит где угодно, проблема не в сим. У Тэхёна есть и свои желания, которые могут быть полярны желаниям сердца. Ничего удивительного, он же тоже живой, тоже живёт. Драконы-самцы жертвенны для самок, счастлива самка – счастлив самец. Однако изредка выпадают случаи, когда дракон-самец не способен перечеркнуть свои желания в угоду самке, и происходит либо великая ссора, либо великая хитрость. В данном проблема не в посещении дома, в спуске. Чонгук хочет дом – будет ему дом. Без спуска и на завтрак. И действительно, на завтрак Чонгука спускают на руках разве что по лестнице и ведут, обнимая за поясницу, не в трапезную, а на улицу. За парадной равнина с луговыми цветами, фонтан, безоблачная синева, шар солнца — Чонгук щурится, — дом, лес, лавочка,.. Лавочку они сколотили, взяв у гномов доску, пеньки, молоток и гвозди… Едва не свёртывает шею, повернувшись на дом, на родную хибарку из выцветших неотёсанных досок, хуже доски от лавки. Чонгук пускается на заедающий из-за хромоты бег. – Аккуратней, – доносится. Зверь не торопится за омегой, будто отмеряет фору перед прыжком. Нет. Зверь в засаде подстерегает эмоции: чувствуются шок, потрясение, неверие. Превратятся ли в радость? Иль в ярость? Чонгук заглядывает в занавешенное тряпкой окно, пальцами по шероховатостям и зацепкам скользит к раме двери, дёргает ручку. Заперто. Он выкинул ключ в поле, направляясь к горе. Взламывать, аки чужак? Топчется в смятении, и неожиданно слышит щелчок – дверь отворяется до щёлки. Чонгук оборачивается на подбадривающе улыбнувшегося дракона, вильнувшего бровями. Ох уж эта магия. Внутри небогатое родное: кованые кровати в углах, стол под окном, пучки трав, утварь, папин сундук с инструментами,.. Ценные сердцу вещи спрятаны в коробке под кроватью: нарисованные бродячим художником на рынке портреты, мамино кольцо, детские рисунки Чонгука, спаянная из крышек от бутылок лягушка, папины кружка и блокнот, засушенный цветок в книге,.. Со вступлением в ряды сопротивления Чонгука не было дома свыше года, вернулся с приказом и распрощался навсегда, уйдя на погибель. Зайдя в родные стены, Чонгук плачет. Плачет не из-за дома, а из-за дома. В голове: «Пап, я снова дома, представляешь?» «Пап, я омега, представляешь?» «Пап…» «Пап, мой истинный – дракон». «Пап, я буду жить вечно. А ты нет. Прости, что не уберёг». «Пап, я его люблю». «Он меня на лестнице на руках таскает, представляешь? Сумасшедший». «Пап, я и тебя люблю. Скучаю». «Пап…» Ценность она в жизни. И если жизнь потеряна, то ценность перетекает в вещи, в простецкие или в роскошные, в сделанные своими руками или в купленные, в красивые или в блёклые. Ценность не в цене и не во внешнем облике. Ценность не в вещах, она в ушедшей жизни, оставившей после себя только вещи. Чонгук шмыгает соплями и льнёт к зашедшему мужчине, прячась в объятиях. Внезапно раздирающе и ноюще. Не одиноко, Тэхён с ним, и Чонгук обещает себе никогда его не потерять, вечность поспособствует. Эмоции в круговерти, ошеломление вытиснилось скребущей тоской. Радость, ежели и была, то спорная, вместе с тем ни песчинки рассерженности. Тэхён понимает, Чонгук плачет по отцу, горе ни с чем не спутать, сколько бы времени ни отшумело. Драконы по натуре не привязываются не к своим, хотя и своих недолюбливают; драконы – одиночки, не расстающиеся с одиночеством, они лишь находят пару и посвящают себя друг другу на бесконечность. Родители Тэхёна где-то в северных долинах, он вынужденно встречал их ежегодно, обшаривая сусеки в поисках Чонгука. Родители Тэхёна живы, он ценит это, тем не менее открещивается пересекаться впредь и Чонгука представит ни в этот век точно. Тем не менее, сгущая природный запах для унятия эмоций, хотел бы встретиться с отцом омеги – поблагодарить за воспитанное в любви и заботе сердце. Увы. Воскрешать к жизни неподвластно никому, даже великим драконам. Отнять жизнь – да, кто угодно. Несправедливо. И оттого же ценно. Чонгук, подверженный влиянию, быстро обмякает, успокаивается. Слёзы иссякают, чего не предвидится с забившими нос соплями. Гундосит: – Спасибо, – привстаёт на носочки и чмокает в подбородок, спрятавшись вспять. – Желаешь сохранить этот дом здесь, бусинка моя? Нет – я верну, откуда взял. – Нет. – Что «нет»? – Нет нет, не нет, я да. Хочу. Желаю. Сохранить. – Твоё желание – закон. – А я думал, почему спал ночью не очень. Ты уходил. – Совсем на чуть-чуть, прости. – … – гудит отрицательно, мол, не извиняйся. – Спасибо, – привстаёт к подбородку, перебивая чмок оглушительным шмыгом носа. С него смеются и разрывают объятия по пояснице, обнимая в «чашу» лицо, мажут под глазами и — о, ужас! — под носом. – Сопли, я противный, – тарахтит заведённо, слабо изворачивается. – Не противный. Ты моя заветная бусинка, так бы и съел, – клацают зубами у носа и целуют в кнопку. Чонгук отчаянно пыхтит, пока его утирают то пальцами, то рукавами рубахи. Драконы довольно брезгливы, предпочитают не мараться, магия с огнём отлично содействуют. Бусинка не в счёт, бусинку Тэхён вылижет с пяток до макушки в любом её состоянии. Мечтать не вредно. Вылизывает Тэхён пол, тряпкой, плюя не на него, а на брезгливость. Всё для бусинки, всё для неё. Он бы, конечно, предпочёл осыпать богатствами… Чонгук предпочёл мытьё пола в хибаре. Тэхён не марался… никогда? Он не жалеет и не жалуется вплоть до: – Вон тот участок пропустил у сундука, потри пожёстче, там всегда грязь копится. Тэхён, на карачках подползя, трёт. На коленях исключительно перед Чонгуком или для Чонгука. Драконья гордость возмущена скорее выпендриваясь и набивая цену. Натура. Вслух Тэхён не смеет ни вякнуть. Ему на самом-то немного нравится, ибо счастлив Чонгук – счастливы все. Чонгук приползает на помощь, разобравшись с противоположным участком пола, опыта-то не занимать, вот и расправился лихо, и следить за горе-драконом умудрялся. Тэхёну учиться и учиться. Ага. Отшвыривает тряпку. Драматичность – стезя драконов. – Что мне за это будет, Гук-и? – елейно. – … – встряхивает плечами. За пазухой нищ, нечего выудить. Невинное: – Поцелуй. – … – Не хочешь поцелуй? – Хочу! – чересчур вспыльчивой резвостью; подрывается за тряпкой. Тэхён хочет поцелуй! Разве он смеет не хотеть? Не хотеть поцелуй от сердца не в драконьей натуре. Натирая пол, на задворках заключает: он не дракон, он каблук. Плевать. Не на пол!, на гордость. Не чая такой реакции, Чонгук идёт на попятную: – Я тебя поцелую и без мытья пола, просто так. Не обязательно- – А я вымою пол просто так, понимаешь, бусинка? – проводит предплечьем под навалившейся чёрной чёлкой. Мыть пол – не бусинку по лестницам таскать. Бусинка улыбается тронуто и красиво. Понимает. Они друг для друга просто так. – Тогда не кряхти, – лукаво поддевает, не только дракону вечность хохмить. – Я же сказал, сам всё прекрасно помою. – А я тебе сказал, я́ сам всё прекрасно помою. Оба не могли уступить: Чонгук жаждал привести в порядок родную халупку, в каком-то смысле вычистить последний горестный уход и вселить жизнь вновь – свою и Тэхёна; Тэхён не смел препятствовать, хоть и предложил позвать на уборку гномов, позволить Чонгуку драить одному – вот от этого драконья гордость истинно пострадала бы, потому вызвался отдраить всё самостоятельно. В общем, запряглись оба. – Ты далеко не прекрасно моешь, – дразнит огонь. Бесстрашно. Кому, как не ему. Со дна полыхнуло фиолетовым. Точечный зрачок вытянулся в линию. Ким заледенел перед воспламенением. – Не нарывайся, – шипит. – Хочу нарваться. Желаю. – Я бы тебя- – слова тонут в рычании. Ожесточённо заоттирал бедный пол. Хватит с Тэхёна драконьей чести. Закончит с полом – и примется натирать бусинку. В узкую дырочку, та приглашающе нарывается. Ага. Сначала всё равно пол. До обеда провозившись в хибаре, завтрак пропустили, зато пообедали в ней же, призванные стуком гномы приготовили и подали блюда. Чонгук таки достал памятные вещи, рассказывая, например, они с папой насобирали железных крышек из-под бутылок по дороге с базара, и папа паяльником слепил из них лягушку. Тэхён внимал, впитывая голос сокровенных речей; пригласил во дворец — новый дом, где Чонгук согласен продолжить жизнь под его крылом, — чтобы подарить вещь, которая со временем также станет памятной. Выйдя на траву и поддерживая Чонгука за поясницу, Тэхён не в силах подавить расцветшую зловещую усмешку. Бусинка клюнула на дом и не прознала «коварство». Бусинка не спустилась с небесного острова и не спустится ближайш- Нет, не вечность. Ближайший век плюс-минус. Пока не наловчится перевоплощаться в дракончика и худо-бедно защищаться. Исполнил же желание? Исполнил. О драконьей хитрости слагают легенды. О чести тоже. В опочивальне Чонгуку дарят белоснежную блузу, не абы какую – усыпанную первоцветами, теми самыми, гномьими, пропавшими из ящика, куда были сгружены. Честно, подозрение пало на дракона без заминки, ни писком не обмолвившись; забрал – и забрал, Чонгук же ему все эти камни и уступил. А дракон не забрал, решил сделать их не бесполезными для единственного хозяина. – Примеришь? – подсказывает, подведя к прямоугольному зеркалу. Кивок. В миллиметре от порции слёз. Не славился стойкостью, сейчас подавно. Притворство несокрушимым альфой никогда не удавалось. Чонгуку так приятно, так ценно, так… до слёз. По милости Тэхёна элементарные заботы – боле не заботы, обеспечен с необъятными излишками. Тэхён всё равно не прекращает осыпать если не золотом, то чутким вниманием – оно дорогого стоит, оно неподдельно ценно. Чонгук может возместить, не богатствами и не материальным, а таким же ценным для Тэхёна вниманием. Зрение застилает не выворачивающаяся наружу влага. Снимаемая рубашка поддевает воротом за подбородок, обнажая худощавость – Чонгук мало-помалу увеличивает количество потребляемой пищи, большие порции не влезают, кое-как образумил не устраивать пиршества во весь стол. Надевая блузку, Чонгук осторожничает не оторвать камни. В отражении зеркала те обрамляют плечи и грудную клетку, редеют по рукам и подолу, словно молочное небо, изобилующее разноцветными звёздами. Дракон примыкает сзади, пуская ладони под струящуюся блузку, на поджавшийся живот. Волна тепла от ладоней просачивается через кожу и окутывает. Дракон неоднократно вытворял эдакое – и в течку в горе, и в совместном проживании во дворце. Чонгук списывает к драконьим штучкам-выкрутасам. За оголённые вечера и ночи, за тысячи поцелуев и взаимные исследования тел Чонгук наловчился быть перед Тэхёном обнажённым, наловчился к прикосновениям и взглядам. Совсем не страшится подпускать к себе, напротив. Впервые испытывает влечение к кому-либо, ведь не привлекали омеги, не привлекали и альфы, Чонгук даже посудил, что абсолютно деревянен и не обзаведётся семьёй. А тут манит целый дракон, будоражит и плавит. Чонгуку не с кем сравнить, никакого опыта не было, да и откуда бы взяться без чувственного или хотя бы плотского влечения? Тэхён для него первый – знаменательно. Чонгук не скучает по альфьей принадлежности, ведь не пользовался ей по назначению. – Их гномы, м-м, приделали? – щупает камешки на груди. – Да, я наказал. – Следует поблагодарить их. – А меня? – хмурнеет дракон, самозабвенно наглаживая расслабившийся под ладонями живот. – Они обойдутся, всё мне, ты – мне, мой, – кусает раковину уха. Драконы – собственники. Тэхён не ревнует к гномам, именно им доверяет омегу. Возмутиться и заявить права предначертано драконьей натурой. Омега же хихикнул, заработав укус под ухом, в шею. Испугаться бы – и слов дракона, и укуса. Отнюдь. За совместно проведённые будни Чонгук не запомнил название шторы по периметру гнезда, но понял – его дракон очень… выпендрёжен, в отношении Чонгука по крайней мере. Безусловно, Тэхён древний зверь, он убивал и будет убивать, он захватил власть в королевстве, он обладает смертоноснейшим оружием и он, безусловно, горазд уничтожить мир. Мир, кроме Чонгука. С Чонгуком он персональный хвостик, таскающийся по пятам и выклянчивающий ласки или ласкающий сам, с разрешения, безусловно. Для Чонгука безобиден вопреки громкому бахвальству. – Спасибо, – шёпотом. – … – рокот в шею. – Ты в ней бесподобен. Без неё не меньше. Хочу снять с тебя. – Сними, – шёпотом. Руки под блузой, запнувшись, таки снимают – не блузу; завязки поддаются без запутываний, штаны мягко грохаются, покрывая ступни и щиколотки. Чонгук не закрывается, когда блузу задирают с паха и с живота, до рёбер. В отражении зеркала не поймать чужой взгляд, тот рассматривает наготу, жадно любуется. Чонгук позволяет, не отстаёт в рассматривании и не видит выдающегося – мышцы, кожа да кости. Чонгук не питает иллюзий – он не безобразен, он и не идеал для восхищения. А дракон всегда смотрит так, будто из раза в раз застаёт непревзойдённую красоту. Дракон вообще любит видеть дарованную ему, Чонгуку, природную наготу. Дракон восторгается ею в созерцании. Всегда. Вечерами, запираясь за дверьми спальни, то и дело спешил избавиться от одежды. По первости Чон относил к низменным мотивам – с ним постоянно жаждут близости. Близости действительно жаждали, но она не переходила черты, дракону было достаточно поцелуев и прикосновений, он не напирал, не принуждал. Что это не похоть во взгляде дракона Чон распознал по прошествии нескольких дней. И тогда окрестил иначе: дракон чахнет над ним, над Чонгуком, как над златом – и над телом, и над душою. Естественно, чахнуть удобнее без преград, то бишь без одежды. Самка должна быть безапелляционно открыта для своего дракона. Вот и в данном: взгляд Тэхёна заволочённый блеском, обожанием, очарованный, невменяемый, восхваляющий и обожествляющий, неутолимый, влюблённый. Чонгуку предстоит познать любовь к себе, уж дракон постарается. С таким взглядом волей-неволей Чонгук полюбит себя по достоинству. Во взгляде действительно нет грязной похоти. Есть желание к обоюдной близости, Чонгук намерен упрочить; ныряет кистью меж ними и сквозь ткань штанов стискивает плоть, та послушно отзывается наливающейся твёрдостью. Сам дракон на столь смелое покушение от бусинки непознаваемо булькнул, аки на мгновение растерял грозный образ, зарылся к шее, под воротник, и впился зубами поверх контура зажившей метки. Чонгук содрогнулся, таки поймав чужой взгляд в отражении – зажёгшийся фиолетовым. Кажется, незатейливо пробудил зверя. Зверь и не спал давно, искал главную ценность. Нашёл. И теперь чахнет. И желает – во всех интерпретациях, особенно с красноречивого дозволения. Их желания совпадают – бесценнее тонн сокровищ. Близостью совпадают уже которыжды. Дракон счёл нужным выпендриться честью. Бусинка заметила, оценила, но хватит, пожалуй. Дракон того же мнения: хватит, пожалуй, потому сминает плоскую грудь под блузкой, другой рукой расчерчивая узорами заглаженный живот к лобку и сминая возбуждение, обуревавшее по неискушённости ещё со взгляда. Практически весь член Чонгука тонет в сковавшей ласке, лишь головка слегка выглядывает и то исчезает при движении ласки вверх. У дракона схожие мысли: – Очаровательный. Идеально помещаешься в мою ладонь. В ласке вспыхивает искра возмущения; Чонгук изворачивается в объятиях, предоставляя зеркалу затылок, а предназначенному взгляд напрямую и несостоятельное: – У меня нормальный размер. Чонгук рос альфой, отстаивать свой член не чуждо, даже если откровенно преувеличивает. Тэхён скалится улыбкообразно, стискивает впалые щёки Чонгука до выпятившихся губ и показавшихся между зубов. – Померимся, – пряная пауза, – клыками? – … – не возникает боле. Град мурашек оросил тело, в паху запеклось, растапливая – из уретры вытекло белёсым. Глупо отрицать разницу в их габаритах, Чонгук сдаёт по всем фронтам – и ему нравится. Нравится, прячась, полностью пропадать под – днём с огнём не сыщут. И его заводит. Заводит, пропадая под, быть маленьким и полностью беззащитно защищённым. Всё в омежьей сущности. Дракон прекрасно унюхал заварившуюся терпкость в возбуждении. – Для меня ты крошечная бусинка. А теперь давай наконец снимем, – блузку долой до безапелляционной открытости, откладывает на комод, а бусинку подхватывает под её округлостью, оторвав от пола. – Где ты желаешь? – … – Чонгук аж недоумённо хмурится, пока ему не указывают на кровать. В кровати они не бывают, заброшена. – В гнезде, – и Чонгука несут, «на пороге» нападая с поцелуем, из-за чего немного путаются в занавесе балдахина, потом и в поцелуе. – Тупой блад- брад- – Балдахин, – Тэхён небрежно отдёргивает прозрачный шёлк. – Снимем? Драконье настроение от предстоящего: снимать всё. – Нет, – выпаливает Чонгук, – красиво огораживает гнездо. Чонгук в двойном домике – в гнезде под драконом. Вернее, не под. Неполадка. Потому отклоняется, вынуждая выпустить себя, и ложится средь подушек. Сразу неловко, Тэхён возвышается статнее горы, с высоты исследуя просторы взглядом – Чонгук сгибает колени, толику закрываясь. Не от страха, от смущения и предвкушения. А последние не только от взгляда, Тэхён раздевается: сбрасывает рубашку и штаны, обычные, хлопковые. То время, что делят жизнь друг на друга, дракон определённо изменяет шику и лоску в одежде, вместе с парой нося непримечательные — оттого не менее дорогие — вещи и ожидая, когда Чонгуку пошьют наряды. Впрочем, не о том, любая одежда снята, а высота сдана обоими – Тэхён приседает, заостряясь и зверея без перевоплощения, ибо перед ним раздвинули колени. Для Тэхёна спусковой. К благодарственной ласке. Чонгук и пикнуть не успел, как меж ног резво расположились и принялись покрывать внутреннюю поверхность бёдер поцелуями. Снова пикнуть не успел, когда без предпосылок — ну он не воспринял предпосылками поцелуи — присосались к… туда. Не совсем. Да, чем нет. То есть- Чонгук приподнимается и лицезрит Тэхёна меж ног, у паха, будто до этого были сомнения. Губы там, да не там – под яйцами, на чувствительном шовчике, по которому ведут языком. Чонгук заслоняется локтями, дракону и ни к чему, увлечён иным. Давно грозился вылизать – дорвался. Пикает Чонгук на оглаживание ануса. Тот пульсирует под настойчивостью пальцев, сокращается, течёт, расширяется. Тело знает обязанности и не отлынивает, прилежно подготавливается к совокуплению. Бесстыдный драконий рот отрывается от укромного местечка. Чонгук открещивается смотреть. Он согласился разделить с драконом ложе, не мысля, что дракон будет вытворять подобное. А дракон да – вытворяет и смотрит вовсю: пальцы без мышечного сопротивления макаются в пропитанную влагой узость, вытесняют и влагу, и узость, замирают в них же. – Чонгук, Чонгук-и, Гук-и, – томно зовёт бесстыдный драконий рот. Бесстыдный драконий взгляд же вздевается с эпицентра сочного бесстыдства на заслонённое локтями лицо. Траектории взгляда кое-что мешает, к чему тут же припадает рот – к соблазнительно-поджатым яйцам. Дракон пробует их на вкус и на вес по очереди, аки назревающие ягоды; осыпает поцелуями, затем вбирает во влажную узость рта, оттягивая. Чонгука дважды прошибло дрожью со стонами, и вставленные пальцы не облегчили, наоборот, слегка вдолбили по мягкой нутренности. – Гук-и… – гнусавит Ким, наигравшись. – Не поговоришь со мной? – … – гудит-скулит отрицательно. Любит же дракон разводить на трёп, Чонгуку совсем не до ляляканья. – Как бусинка моя пожелает. «Нет» беседам – «да» остальному. Чонгук не усвоил урок с близости на золоте. Едва не уткнувшись в распускающуюся, словно бутон цветка, дырочку носом, вдыхает концентрированный запах Чонгука. Чонгук сгорает со стыда. И сдвинуть бы ноги, пресечь безобразие… Никак, разъезжаются просторнее, поощряют драконьи ласки, кои не заставляют себя ждать: благоухающую и сочащуюся дырочку пронизывает язык, а воспалённо-изнывающий контур накрывает жаром рта. Здесь невероятно податливо – пальцы и язык принимаются без натуги. Язык-то человеческий, но изменяющийся прямо внутри, длина «раскручивается» сантиметр за сантиметром, по итогу превосходя длину пальцев. Пальцы вынимают, руками обхватывают бёдра, предотвращая рыпанье, и присасываются жадным драконьим ртом. Чонгук взвыл. Открылся не только коленями, и лицом – сгрёб не золото, подушки и одеяло. Кстати, о золоте. Чонгук – золотая бусинка, золотая не исключительно волосами, вся и везде, в чём Тэхён упоённо убеждается. Погружать язык в его нутро всё равно что в жидкое золото – также обжигает, также обволакивает, также поддаётся. Или дракон сходит с ума, упиваясь естественными соками. Языком проникает с краёв до неприличной глубины — не глубже драконьего члена, — туда-сюда, с причмокиванием и воспевающим мычанием – бусинка по вкусу, иначе и быть не быть. Надавливает на верхнюю полость, та послушно проминается, увеличивая пространство, отчётливо ощущается на сфинктере; натирает там же, поверху, давит-давит, в том числе спрятанный бугорок железы. Действо хлюпает в Чонгуке, из него же с хлюпами вытекает в подставленный рот дракона и мимо. Сам Чонгук сотрясается и задушевно хныкает, упёршись пятками в матрас и поджав пальчики. Он на пределе. Тэхён понял раньше, считывает свою самку вдоль-поперёк. И вылизывает её вдоль-поперёк. Выдержку не ждал, в течку правила течка, Чонгук держался долго по указке гормонального всплеска. Ныне состояние стабильно, и Чонгук совершенно неопытен к аппетиту древнего зверя. Аппетит не утолить. Драконы ненасытны в отношении своих самок. Вот Тэхён и не насытится, вжимаясь в отзывчивое нутро, будто обгладывает добычу. На практике ни грамма боли. Чонгук боится боли, соответственно, Тэхён не смеет оную причинить. Да и не обгладывает, а лижет, пробираясь к сочащейся мякоти. Да и добыча скорее он. Через несколько имитационно-поступательных толчков язык стискивает в предоргазменных сокращениях. Нечто стукает дракону в голову – отсасывается от нутра и присасывается к чувствительному шовчику, под яичками. Чонгук обильно кончает, аки держался вечность минимум; дракон облизывается на это зрелище, собирая длиннющим языком слюну и выделения с подбородка. Вылизал самку. Наконец-то. Не с пяток до макушки, однако. Когда-нибудь исполнит и с пяток до макушки – собственное желание. Главное, чтобы оно сочеталось с желанием бусинки. Сегодня надкусил, попробовав лакомый кусочек. Бусинка явно не была против быть вылизанной в её дырочку. Быть вдетой бусинка тоже не против. Бусинка на то и бусинка. Против быть не под. И дракон бы рад вылизать член и живот, но естество завопило о потребности омеги спрятаться; подтягивается, налегает, полностью укрывает собой, наблюдает: омега слепо клюётся под ключицами и настраивает дыхание. Маленькая бусинка. Дракон – самая прочная шкатулка для вечного хранения своей единственной настоящей ценности. Ювелирно заперебирал золотую россыпь волос, на что к нему прислонились губами, к области заполошно стучащего сердца, и распахнули дезориентированный взор. – Ты обладаешь пленяющим драконьим шармом, хотя пока считаешься дракончиком заочно. Что же будет, когда ты расцветёшь в моих объятиях? Я паду к твоим ногам, но прежде положу к ним и весь мир. Первозданное драконье признание в любви. Сердце дракона у Чонгука, бьётся в нём, за рёбрами. А к фальшивому, но не менее чуткому, Чонгук жмётся щекой и ладонями, под учащённый стук растворяясь в подаренном блаженстве. Пелена сходит как-то резко, сдёрнуто. Потребность спрятаться утолена, потребность в наполненности – нет. Не течка, но член хочется до слёз. На думы не вычесть минуток, вместо интуитивно заёрзал ягодицами по покрывалу, там и до дракона недалеко, буквально впритык – затёрся обласканным пахом, обхватил бёдрами по талии и закинул стопы. – Аккуратней, – альфа отводит руку назад и проверяет больную лодыжку, драконы те ещё заботливые параноики. С лодыжки неожиданно ныряет рукой меж ними к призывно твердеющему члену Чонгука. Мурчит: – Я же говорил, очаровательный. – … – отвлекаемый наглаживающими прикосновениями, с опозданием ловит суть. Дракон опять про..? Чонгук рыкает, и это вызывает у дракона исступление. – Показываешь не выросшие клычки? Какой опасный. Давай и я тебе покажу, бусинка моя. Перевернёшься на животик? – … – отлично понимает, чего дракон покажет. Или нет. Зачем переворачиваться? Вдруг снова язык? Чонгук хочет не язык и дракона не в ногах, а выше: – Я хочу под тобой. – И будешь под. Для вершин тебе рановато – ни клыков, ни крыльев. Накатывающий зуд в анусе не стерпеть без сжатия истомившихся стенок. Чужие слова зажигают Чонгука спичкой и горячат кровь. Нравится, как зверь завуалированно «осаждает», без издёвки или насмехательства, с нежностью и властью, с покровительством и «всему наступит время». Чонгук неуклюже переваливается на живот, потребность спрятаться не маякнула, ведь отстранившийся в бок Тэхён всецело восполняет позицию большой ложки, загораживая от света белого. Чонгук под, в своём самом надёжном домике, потому максимально распарен и расслаблен, принимая слитный толчок до упора; не зажимается и не напрягается, напротив, раскрывается для альфы, принимая последующие размеренные толчки. Постанывая в подушку, Чонгук представляет себя горошиной, вернее, бусиной, маленькой-маленькой, не просто спрятанной, а потерявшейся под могучим зверем – от этого сносит крышу. Или от увеличивающейся амплитуды толчков. Размеры дракона Чонгук оценил везде – и скукожившись под ним, и изнемогая от распирающего нутро члена. Дракон наслаждается противоположным: быть неприступными опорой и защитой; и податливой узостью нутра. – Так хорошо меня принимаешь, – хвалит, прессуя хрупкое под собой в гнездо. – Потрогаешь? – зазывающе на шалость. Чонгук мило сложил лапки под грудь, Ким же вытаскивает лапку наружу и заводит к эпицентру общего удовольствия. Подстрекает искушающим шёпотом: – Потрогай. Там ты очень вкусный, послушный и созданный для меня. Пусть толчки вновь сбавили амплитуду, звучит более голосистый стон – от слов о принадлежности. Они истинные, они друг для друга. Навечные узы. Чон правда чурается вспоминать жизнь до, поэтому без памяти отдаётся. Там, где делят удовольствие, ужасно влажно от пота и выделений, рука пачкается, плевать. Тэхён специально замедлился и перестал входить по основание, дабы Чонгук почувствовал с иного ракурса. И Чонгук чувствует: свою дырочку вокруг толстого ствола, не оставляющего монотонных фрикций. Тэхён вдобавок оттягивает половинку попы, раскрывая Чонгука получше для самого же Чонгука, и упивается-облизывается уже лицом омеги с зажмуренными глазами и приоткрытым стонами ртом. А Чонгук трогает член, скользящий меж его пальцев в его дырочку. Хотел член – получил. Всё из того, что хотел, получил. И получит впредь – стоит лишь пожелать. Сейчас всё есть, продолжает хотеть член. Бросает трогать, подгибает ногу в колене, игнорируя причитания об аккуратности, заткнувшиеся, когда Чонгук активно заработал поясницей, насаживаясь самостоятельно, не под темп дракона, гораздо быстрее. Дракон подавился причитаниями, чуть приподнявшись и голодно вперившись в занимательное зрелище. В зрачках взбуйствовало фиолетовым, исторгнувшись и окрасив радужку; дракон задышал чаще, сгрёб не убранную под грудь лапку Чонгука и сплёл со своей. – Какой усердный… Он запамятовал, что бусинке подавай быть втраханной в богатства. И в гнездо, богатства-то в горе. Подстраивается под темп и тычется носом в златовласый затылок, вдыхает запах и кусает загривок. Бусинка под ним неразборчиво зашелестела, проглатывая писки: – Укуси- Уку… си в метку. Тэхён, подтверждая натуру, подбирается к обозначенному по-хищнически: собирает губами влагу по шее к спине, размашисто слизывает меж лопаток по позвоночнику и смакует солёность на языке — не перестаёт пробовать бусинку на вкус, — целует к плечу. Метка пестрит зажившими рубцами от зубов, организм Чонгука, несмотря на зарождающуюся стадию смены сущности, метку не отверг. Тэхён зализывает провалинки языком и присасывается не хуже, чем к дырочке между ног ранее. У Чонгука сводит таз, распространяясь сковывающей паутиной по бёдрам; вгрызается в наволочку, предрекая оргазм. Не настигает, зато настигает укус в метку, и Чонгук, точно пойманным зайцем, мигом сбивается с темпа, чем без зазрений пользуются – ускоряются, вбивая в гнездо без возможности двинуться и выбивая скулёж сверху и шлепки с хлюпами снизу. Дракон не щадит и не перебарщивает. Считывает – его самка на пределе. На особо грубую череду толчков из Чонгука непроизвольно вырывается рычание, будоражащее драконью натуру. Тэхён отрывается от метки и поражает ухо коротким, однако более пронзительным, громким и внушающим рыком. Чонгук сотрясаясь кончает в гнездо. Сквозь застилающий вакуум не прекращаются напористые толчки, выжимающие досуха. Тэхён выпутывает руку из хватки и сдавливает щёки, поворачивая профиль омеги на мизер сильнее. Хрипит: – Я бы тебя вечность трахал, клянусь. Но для начала отрастишь клычки хотя бы. Это дракон сам себя призывает остановиться. Его самка вдоволь удовлетворена и устала, трижды не сможет. Запечатлев кривой поцелуй на губах, вновь переплетает их пальцы и разрешает себе расслабиться. В конце концов теснота нутра располагает поскорее наполнить её семенем, а вид самки — разнеженной, потной, неотразимой, доверяющей тело, с короной из золотых волос — завораживает и лишает хвалёной драконьей выдержки. Толчки вышибают воздух из лёгких, Тэхён спешит восполнить концентрированным запахом Чонгука и изливается глубоко-глубоко под стон, не то собственный, не то самки, обожжённой в нутренность семенем. Практически улёгшись на Чонгука всем весом, восстанавливал ориентацию в пространстве. Чонгук не возникал, по душе такая тяжесть, и вообще в сон клонит, он же привык именно спать под драконом, такая тяжесть укачивает и укачивает уже в этом смысле. Медленно выйдя до формирования узла, Тэхён всё-таки подсползает в бок для переноса веса и слышит протестующий бубнёж. Раздавить бусинку нельзя, у них слишком значительное отличие. Компенсирует утраченную часть тяжести поцелуями в щёку. – Почему без узла? – разморенно, морща нос, с улыбкой. – Отрасти клычки, бусинка моя. Тебе хватило и без узла, – смалчивает, что узел они непременно будут практиковать, попозже, Чонгуку надо освоиться. Воркует: – Самочувствие хорошее? – Хорошее, – блаженно. – Было бы хорошее, не слезь ты с меня. Пресекая тему, дракон рыкнул прямо как тогда… А Чонгук счастливо хмыкнул сквозь улыбку, в смущении зарывшись лицом в подушку и вдавившись телом под дракона. *** Сторожа покой Чонгука несокрушимой бронёй, Тэхён перебирает отливающие золотом волоски, разглядывает умиротворённый лик, чертит кончиком пальца, точно пером, ровную линию по раскинувшейся под ним обнажённой красе – от шеи по спине, к выемке поясницы и возвышенности ягодиц, вильнув с копчика на округлость. Линию по ногам перенимает упивающийся взгляд, достигает скрещенных стоп, задерживается на больной лодыжке и ведёт в обратном направлении… Дракон над златом чахнет. Над своей золотой бусинкой. Бусинка не спит. Снова вжимается под дракона и, поймав за щекочущий палец, повесомее натаскивает на себя. Бусинка сама тянется к дракону. И сама желала найтись, любое желание подвержено исполнению. Потому нашлась. Или же дракон нашёл? Чья заслуга? Да без разницы. Главное, что легенды о драконьем сердце не лживы. Переиначено лишь одно.

«… они распарывают грудь и вынимают его, самое хрупкое, самое ценное...»

Драконы-самцы рождаются без сердец и ищут их по всему свету. И находят, вернее, мнят заслугой. И берегут. А свои сердца драконы берегут лучше золота – об этом слагают легенды…