Бусинка на злате

Чон Чонгук – по происхождению человек, молодой альфа, командир небольшого пехотного отряда, возглавлял несколько сражений в войне с эльфами и удостоился наградной печати в области груди на латном доспехе. И этим утром получивший приказ найти и уничтожить сердце дракона. Приказ на верную смерть. В их краях на протяжении множества веков обитает один-единственный Дракон. Каждый месяц и люди, и эльфы, и гномы, и ведьмы с волшебниками, и гоблины с лесной нежитью, и феи с разнородными жителями неприметных, укромных уголков, негласно входящих в покровительство, идут к величественной горе, неся накопленные ценности, чтобы кинуть их в «жерло» – задобрить зверя, лишь бы не взревел и не обрушился на головы истребляющим до пепла полотном из недр глотки. Чонгук, сколько себя помнит, тоже исправно ходил вместе с папой и бросал на усладу твари скромную плату за мирное небо – то воровством добытую цепочку, то впроголодь нетронутые монеты, то доставшиеся от прадедушки вылитые из благородного сплава часы... Подобно шли годы, Чонгук рос, и мирное небо окрасилось алым благодаря тому, от кого не ждали. Правитель эльфов, Аваллонэ, объявил всем народам войну, возомнил эльфийскую принадлежность высшей, снарядил армию, повёл подчинять, разорять и... Папу Чонгука убили, сам Чонгук добровольцем вступил во всенародное сопротивление. Война длится второй год. Эльфы — врождённые обладатели завидных ловкости, силы, скорости — стремительно штурмуют крепости и города, одерживают победы. Казалось бы, все забыли о горе и чудище в ней... Отнюдь. Каждый месяц в «жерло» покорно сыплются новые и новые богатства, все помнят, кто на земле настоящий бог, и не хотят представлять, что случится, разгневайся он. Массовые подношения – неизменная обязанность. Чонгук, получается, станет таковым, одним из. Уже имелись в истории счастливчики на участь найти и уничтожить драконье сердце. Конечно, им не удавалось: отправлялись и боле не возвращались. Участь на самом деле в ином – быть сожранным Драконом за наглое, немыслимое, своенравное вторжение в его святыню. Посылали туда не с недюжинной верой в успех, а так, на авось, мало ли, вдруг... Пытать удачу – дразнить смерть; это заведомо дорога без возвращения. Посылали и будут посылать исключительно альфу или особь мужского пола, ни за что – девушку, омегу, ведь Дракон ни в коем случае не должен зачать себе потомство. Чонгук – подтверждённый альфа с шестнадцатилетнего возраста. Чонгук – следующая не драгоценная прикормка для пышущего огнём монстра. *** Из «жерла» веет обжигающим теплом, как если держать руки у печи или над всполохами костра. «Жерлом» называют бездонную, отвесную, большого диаметра дыру в скале, в кою и летят бесчисленные подношения. Поговаривают, что дна взаправду у неё нет; Чонгук трясущимися руками опирается на подобие выдолбленной из камня перилы, наклоняется и смотрит в чёрную, стремящуюся вниз пустоту. Чонгук с чего-то уверен – дно есть, почему же ему не быть. Вероятность расшибиться всмятку тоже есть. Никто не ведает, глубока ли длина, все, кто могли бы ответить, давно обглоданные скелеты. Наверное, обглоданные – тождественно неподтверждённое допущение. За спиной раскинулась на ладони вся долина, подчёркнутая горизонтом. Солнце высоко в небе, слепит до потери зрения и вовсе невыполнимости раскрыть веки, взглянуть ровно и гордо, в последний раз разглядеть, попрощаться. Чонгук брёл из родной халупки и поднимался на десятки, сотни метров по очертаниям крошащихся ступеней закоренелой привычкой. Путь сюда знает каждый с пелёнок, потому это место не отталкивает и не внушает страха. Суть же не в горе, суть в её сердце – драконе, вот она и оберегает его неприступными, непробиваемыми утёсами, даёт вековую защиту и жильё. Так и дракон прячет и охраняет уже своё собственное сердце. Чонгуку поручено найти, затем уничтожить. Бред. Нереально. Спалишься раньше того, как хотя бы посмеешь подумать. Свои сердца драконы берегут лучше золота – об этом также слагают легенды... Слагают, что они распарывают грудь и вынимают его, самое хрупкое, самое ценное, прячут его, дабы никто никогда не убил, дабы жить вечно, и холят, лелеют. Легенды, им нет доказательств; Чонгук точно не станет тем, кто прольёт свет, Чонгук сгорит заживо задолго раньше. Сигануть в «жерло» – прыгнуть прямиком в пасть? Иного прохода нет, по крайней мере о нём неизвестно; Чонгук упёрто вглядывается в зияющее пространство и решается. Ему нечего терять, не за кого бороться против эльфов, у него приказ, сбеги он – вместо пошлют другого, Чонгук не желает подставлять, перекладывать ответственность, трусостью и низостью выписать кому-то смертный приговор. Это заклеймится непосильной виной, неискупимым грехом на нечестно добытую жизнь. Чонгук не готов к такой ноше, легче преодолеть «ограждение» и с чистой совестью пасть от дракона – не худшая смерть, очень даже благородная, героическая. А перед этим, напоследок попытаться... найти то самое... То – самое драгоценное, вернее, бесценное... Тело не слушается, барахлит проржавевшим механизмом; Чонгук перебрасывает ногу, вторую, свешивает в маленькую пропасть и, не удостоив себя ни секундой на слабость, соскальзывает в свободное падение. Эти мгновения не отражаются чем-то осознанным, сплошная потеря в реальности, потом — бам! — Чонгук грудой мяса валится на нечто жёсткое и кубарем катится к... к подножию? А от него со звоном расходятся бороздой- Вытаращив в ужасе глаза: отовсюду слепит не солнце; под руками монеты, под ногами монеты, под ним монеты, везде монеты... Чонгук ненасытно дышит, не верит, не уложит в уме, вертит шеей то туда, то сюда, то обратно. Несметные сокровища... Любая казна в подмётки не годится. Тут тонны, не пересчитать. Целый океан богатств в горе. Условно отдышавшись панике и вдоволь проморгавшись, тихо осел на колени и обернулся. Позади, откуда он свалился, косая горка, «растущая» от скалистой породы, высотой в несколько этажей. Похоже на то, что подношения, падая, со временем умножались и под тяжестью расползались в стороны, образовав эдакую махину, по которой он без последствий, не переломав кости, съехал до низа. До низа ли? Здесь сглаженные золотом ярусы, уходящие глубже и глубже под землю. Чонгук на относительной плоскости, близкой к «жерлу». И тишина. Если бы именно дракон искал его никчёмное маленькое человеческое сердце, то это было бы проще, чем найти здесь ту же самую монету в десять па, – настолько остервенело клокотало в груди, зверь бы сразу выдрал. Чонгук сглатывает – оглушает. Кроме него, никто и ничто не издаёт ни шороха. Застоявшаяся в недрах непревзойдённой горы тишина, будто тут вовсе никого в помине и не было. Превозмогая себя, Чонгук встаёт, снова оглядывается. Он без понятия, как выглядит то, за чем он пришёл, и как искать; жизни не хватит перерыть проклятый драконий клад, да и кто вообще утверждает, что главная ценность запрятана среди посредственной? Будь Чонгук драконом, не прятал бы подобно. Виновника торжества не видно-не слышно, от того ещё настороженнее и невыносимее. Чонгук стоит, хмурится, чая подвох, жестокую западню. Он-то настраивался без промедлений столкнуться с зубастой огнедышащей пастью, по итогу же глупо застыл. Пот по виску. Чонгук вдруг ощутил себя странно, в животе что-то подскочило и перевернулось... Оно от нервов. М-м... Сердце. Да, сердце. Нужно для галочки попытаться. Сердце. Сбитый с толку потоптался, обернулся вокруг своей оси, затем вправо, влево, на сто восемьдесят, вмиг получив в затылок, словно караулили именно его спину: – Так, так, та-ак. – ... – Чонгук вздрогнул натянутым напряжением и поспешно крутанулся на голос. На достаточном расстоянии от него... – Какая симпатичная бусинка угодила ко мне в этот раз, – бархатно продолжили. – За, – умеренно тянут гласную, – сердцем, я полагаю? – ... – не торопится реагировать, отвечать, опаской проходится по незнакомцу с чёрных волос — по расписанной узорами накидке с объёмными рукавами — до босых стоп, едва выглядывающих из-под полов. Ему не препятствуют, позволяют изучение. – Кто вы? – осмеливается вопросить хрипотой, сдавливает пальцы в кулаки. – Кто? – насмешливо. – А ты ожидал много кого здесь увидеть? Какой хмурый, – подражательно копируют сведённые брови, впрочем, быстро разгладив лицо в прежнее расслабленно-игривое выражение. – Понимаешь ли,.. – паузятся, кидают выразительный, блестящий взгляд. – Имя. Твоё имя? – Чон Чонгук. – Понимаешь ли, Чонгук, мы, драконы- – ... – всё ухает в пятки. Тело бесконтрольно отшатывается на шаг. – -имеем три ипостаси, – игнорируют чужой очевидный страх. – Я предстаю перед тобой в полностью людской. Моё имя Ким Тэхён, бусинка. В ноздри резко попадает яркий, давящий запах. Чонгук в открытую поводит носом, уловив дерево, сталь и землю; нечто природное, первозданное, необузданное, неподвластное. Голову простреливает и перед глазами мутится, кратко темнеет. Данное списывается на незримое драконье влияние, тот наверняка способен как-то воздействовать, не то чтобы Чонгук знал, всё-таки в первый — и в последний — раз нарвался на что-то вековое, бессмертное. Хмурится значительнее, концентрируясь на ином – Ким, Ким, Ким... Тэхён? Ким Тэхён?.. – Род, – робко заговаривает, лихорадочно забегав взором по отливающему сиянием «полу», – Кимов? Старейший из ныне существующих родов. Официально назначенный соправитель короля? Ким Тэхён. Вы? – носящее в себе «неужели прав?». Эти имя и фамилия в точности, как и гора с драконом, известны всем. Род Кимов – древнейший, обогатившийся до такой степени, что считается богаче королевского, во владении километры пахотных полей, общественных заведений и счетов в банках. Ким Тэхён – прямой, чистой крови потомок, добившийся доверия короля и возведённый до статуса соправителя, хотя распространены слухи, что король давно не на троне, всем с тыла заведует Ким. Чонгук, естественно, осведомлён о нём, однако не знал лица; развешивать портреты высших чинов на улицах городов не принято, на торжественных мероприятиях в Центре не доводилось гулять. – Верно, – самодовольно подтверждают. – И вы..? – И я? – Дракон, - ошеломлённым открытием. – Дракон, – кивают с улыбкой. – Видишь ли, – цокают, картинно дуют губы, – мы, драконы, охочие до власти и богатств. Натура такая, – закатывают глаза, мол, не попишешь, само, заложено. – Драконы с тысячу лет примерно у всех на виду, в обществе. А ты ставил на спящую громадину под золотом, Чонгук? Ещё тысячу лет назад оно бы и было, но скучновато перманентно спать, вот мы и повылезали из гор, приспособились, зажили обычной жизнью. Добиться верха не составляет особого труда – натура, – вторят, мол, чертовка, никуда от неё не деться. – Зна- – неожиданно обрываются и глубоко вдыхают в ширь лёгких. – Ты альфа, Чонгук, – утверждением. – ... – еле стерпливает отличное от предыдущего внимание – пронзительное, сканирующее догола. Даже в голове опять покачнулось. Чонгук воспринимает по-своему: – В этом, значит, нет смысла, в посылании именно альф. Раз драконы давно среди всех, то без проблем сыскивают себе пару. – ... – Ким вздёргивает подбородок, не опровергая и не соглашаясь. Вперился пожирающе, хищно. Молчит прилично, Чонгук на этот странный промежуток заиндевел, не представляя последствий, благо дракон оторвался от него. – Ты альфа, Чонгук. Участвовал в войне? – Да. – Был ранен. – Отку- – Вижу – стоишь не прочно. – ... – стискивает кулаки. Его ранение – прилагающаяся причина, почему не суждено выйти отсюда. Предположи, что несбыточным чудом, невесть как удастся убежать от дракона – у Чонгука физически не получится. – Вы имеете власть, да? – рискует перевести тему в параллельное русло. – На троне. – ... – не прерывает, разрешает. – Почему вы не вступаете в войну? Драконом. Вступи вы за нас, против эльфов, война бы закончилась, не начавшись, – безотчётно напыживается. Под непрочно накатившим недоумением пропускает застекленевший, жадно-накалившийся на его слабую претензию взгляд и глубокий вдох, которым явно стремились уловить побольше его, Чонгука, запаха. – Ты обвиняешь меня в бездействии? – приспустив напускного мирно-дружелюбного образа, вынуждая-таки поубавить щенячьего недовольства и не забывать с кем и где ведёшь диалог. – ... – не отнекивается, коль успел ляпнуть. Чонгук пугливо, да научился смотреть в глаза опасности и не нестись прочь при каждом шансе. – Как правитель я делаю всё возможное в этой войне, как дракон я не намерен принимать чью-либо сторону. Это война народов и эльфов, но не эльфов и драконов. Если драконы — хотя бы один — вступят, эльфийский род развеется в пепел. Забудь про эту войну, Чонгук, она теперь не твоя. Твоя – прямо сейчас и прямо перед тобой, и я порядком обескуражен, бусинка. Ты заявился в логово к дракону в одной только кольчуге. Доспех, оружие? Совсем не собираешься бороться или настолько самоуверенный, что победишь голыми руками? Настал час – зверь в человеческом облике плавно засеменил вперёд, неумолимо преодолевая метры. Чонгук медленно, загнанно попятился; он пойман, он в своеобразной клетке, на территории самого опасного существа в истории. О какой победе идёт речь? – В доспехах и с мечом против дракона не менее глупо, чем без них вовсе, – просипел сквозь нарастающий гул, кровь в жилах закипела, забурлила от жути, отдаваясь болью в темечке и белым шумом в ушах. Жар охватил от бьющегося рядом пламени – это дракон приближается. – ... – ему улыбаются оскалом. И всё бы ничего, так оно и развивайся до кульминационной сцены с кровью на золоте, но Ким внезапно столбится изваянием. Чонгук воспроизводит – вкапывается, готов к участи, пока мышцы пресса не сокращает совершенно внезапным единым спазмом и пищевод не охватывает агония, расползающаяся от... от низа живота, выше и выше, до гортани. Ощущение, аки внутри формируется адское пламя и оно вот-вот извергнется наружу, сжигая жертву от органа к органу. Чонгук болезненно стонет, покачивается в полусогнутом положении и с бешеным испугом, смешанным с непониманием, втемяшивается в неподвижного дракона. Такова смерть? Пламя съест, иссушит изнутри, дабы не запачкать драгоценности? И всё бы ничего, так оно и... Но Ким не скрывает удивления, уставившись с идентичным непониманием, цепко, подмечая детали до истины, нахождение коей тоже отражается во вновь расцветшем безумном оскале. – Что, – язык ворочается еле-еле, – прои- исходит? – новая судорога, сводящая пах и... Анус сжимается мышечным спазмом, разжимается, выпуская мокроту. Чонгук едва не валится, напоровшись на торчащий ободок бокала. – Я доминантный, бусинка, – звучит рёвом, отбиваясь от дюжих стен. – Ты альфа, Чонгук, и меняешь пол для меня. – ... – стонет на чужой голос и поддаётся... вперёд, к Нему, словно бы жаждет в объятия. – Этого нем- Не бывает. Не... Мутит до тошноты и бессвязности речи. Небываетнебываетнебывает... Это в сказках, в легендах... – Бывает, бусинка. Если бы твоё тело не могло, то никогда бы и не стало. Это значит, что в тебе с рождения дремлет самка дракона. И она наконец встретила своего самца. Причём ты не просто меняешь пол, ты меняешь его сразу в состояние течки – самка чувствует себя в безопасности со своим драконом, в недрах его горы, среди его золота, поэтому не против сцепки. Не будь ей комфортно, не потекла бы, течка – самое уязвимое состояние. Ты мой, Чонгук. Ты для меня. Стон. Всё в нём отозвалось, разгорелось пожаром от произнесённых слов. Чонгук не во власти себя успокоить, унять, дикое желание нарастает против его воли. Это творит с ним не дракон, это творит его собственное тело. У Чонгука не выходит противиться: в сознании кавардак, перемешано и расплавлено, колени дрожат, подгибаются, жарко, ужасно жарко, кости ломит и подкатывает блевануть. Его организм меняется, подстраивается под доминантного, под пару. Чонгук применяет колоссальные усилия на одну лишь балансировку в вертикальном положении, не хватает опоры, облокотиться бы или сесть. Или чтобы плотно удерживали Его руки... Чёрт! Жмурится отогнать наваждение прочь, проясниться хоть на мизер, вместо – подступает волна головокружения, пульсация интимных мышц, сокращение и следствием новая порция выделений. Дьявол! Не может быть, не может! – Либо оба твоих родителя были драконами, либо мама, – забалтывали тем временем, подкрадываясь. – Ты сказал, мы, драконы, легко обзаводимся парой. Нет. Дракон-самец не способен зачать ребёнка-дракона и продолжить род от обычной девушки или омеги. Исключительно от самки-дракона. Самка-дракон же способна родить чистокровку практически от кого угодно. – Папа, – выдавливает, – был человек. Человеком. Мама... не видел. Маму я не видел. – Мама, – задумчиво отзеркаливают, мол, ну элементарно, вот кому обязаны. – Вы – наше главное сокровище, бесценнее всего этого золота, бусинка. Я ждал тебя веками, – опаляют не огнём, а теплотой дыхания губы. Чонгук проворонил, когда зверь изловчился предстать прямо перед ним, к тому же взяв в тиски щёки – не отстраниться. Обычные глаза пугающим представлением модифицируют в неестественные, зрачок из точки преображается, вытягивается. Кроме этих поглощающих остальное пространство глаз, нет мочи непокорно взглянуть куда-то ещё, Чонгук приворожён и обездвижен грубой хваткой, его сжигают иначе, нежели он воображал. – Пахнешь, – вышёптывают откровенное с заминкой, – родным. Чонгук проглатывает постыдный стон, разбуженная омега в нём откликается на любое от своего альфы. Чонгуку не отвести взгляд, он только чувствует, как человеческая ладонь, блокирующая его челюсть, тоже преображается в нечто массивнее, впиваясь — не до порезов и не до крови – острыми когтями в кожу. Чонгук отдалённо думает, что рад дурману, ибо не желает узреть другие метаморфозы в чужом обличье. К сожалению, его желания не учитываются – чудовище раскрывает рот, демонстрируя отрастающие ряды клыков. Данное зрелище отрезвляет, Чонгук птичкой в клетке пару раз дёргается вырваться, и в третью жалкую попытку успешно отшвыривается взад – ему уступили, сделали великодушную поблажку. Потом бежит. Глупо, безвыходно бежит. Отсрочить. Без надежды, ноги автоматически несут. Монеты под подошвой скрипят или со звоном отпрыгивают. – Ты же пришёл сюда за моим сердцем? – раздаётся рычанием в спину. – Ты его найдёшь, – за ним, судя по звукам, подрываются поймать. Не серьёзно, на потеху. Чонгук проскальзывает, аки по льду, с небольшого наслоения вниз, за колонну, прячется без отчёта в действиях, однако совершенно не предугадывает – за колонной крутой склон на более нижний ярус; не удерживается, кубарем сметается, приземляется, славно пропахав коленями и локтями драконьи «пожитки». Отдача падения сковывающе пронзает, сил встать нет. В боях против эльфов силы были всегда, даже когда едва не раздробили ногу, так оно и бывает – под выбросом адреналина боль, страх и прочее теряются на фоне. У Чонгука небезопасно грохочет в груди, по лбу и спине течёт пот, конечности пробирает дрожью, незадачка – всё это добро, почему-то, не подстёгивает энергией на дальнейшее поднятие, оно в принципе делается невыполнимым – его придавливают лицом в холодный металл тяжёлым весом сверху. В волосы зарываются пальцами, гладят. – Красивый цвет, подстать, – урчанием в шею. Папа всё детство прозвал его «златовлаской» из-за блондинистых, переливающихся на солнце волос, в маму. Дракон тоже расценил по достоинству. Чонгук плохо себя толкует, не хочет неизбежного, а противиться не может, тело попросту не слушается, в нём правят инстинкты и гормоны, вынуждающие бессильно стонать и течь для сноски с доминантным партнёром. Какой-то отдалённый, не сломавшийся краешек мозга протестующе вопит, стоит острым когтям выпутаться из волос — вес тела пропадает — и подцепить пояса штанов с нижним бельём, без попущений потянув долой. Чонгук неразборчиво пикает да загребает в кулаки монеты с затесавшимися перстнями и колье. Его унизительно покроют и сожрут. От принятия гадостной участи затрясло разительнее. – Ну-ну, – успокаивающей интонацией, словно глупому ребёнку, стаскивая тряпьё и ботинки со стоп и отбрасывая за ненадобностью в сторону, – чего так опечалился, бусинка? Я чувствую тебя: твои страх, горечь и возбуждение. Чонгуку война не привила сдаваться, потому в протесте, ломанно, еле-еле привстаёт на четвереньки с идеей фикс улизнуть из-под носа древнего хищника. Странствует байка, что драконы убивают своих самок, ведь не любят делиться хоть с кем-то накопленными богатствами. – Ты меня сожрёшь после всего? – натужено дышит, умудряясь вихлять, опираясь на локти и колени, в которые резью вдавливается жёсткий, свербящий в глазах металл. – Ум-м, – неопределённо. Следом Чонгука по-хозяйски цапают за услужливо поднятые бёдра, дабы не рыпнулся, задирают кофту с кольчугой и утыкаются носом в мокрую поясницу. Запах чистой половозрелой течной омеги, способной выносить здоровое драконье потомство. Ким натурально урчит, зубы ноют от терпкости и сладости, печёт укусить – пометить, присвоить. – Ты меня невнимательно слушал, – огорошивает. Чонгука конвульсивно встряхивает, не от страха – ему нравится, он изнемогает от откровенных действий и не в здравости осмыслить чужой вывод. Стонет высоко, поверженно бахнувшись лбом «оземь», когда зверь отпрянул, но ладони переместил с бёдер на ягодицы – раздвинул, пригнулся на уровень, громко втянул воздух у сокращающегося прохода. Чонгук загорелся не от пламени, а от стыда. Тэхён же вдоволь наслаждался и запахом – насыщенный, манящий, будоражащий, именно здесь самый яркий, и видом – влажная в смазке ложбинка, уже порядком самостоятельно растянувшееся красноватое отверстие, периодично сжимающееся-разжимающееся, на очередном раскрытии расширившееся ещё на чуть-чуть прямо на глазах. Тело омеги готовится к принятию нечеловеческого партнёра. Чонгук воет, борется то ли с самим собой, то ли с драконом. Незаурядно взбрыкивается на свободу, дёргается, ревёт в голос; его порыв пресекают бесхитростным пройденным способом – придавливают, обездвиживая. – Тш-ш. Всё хорошо, маленький. Не бойся, – горячими заверениями. Доверчиво вслушиваясь, Чонгук подавно не акцентируется, как нечто плотное бархатисто обвивает его правую ногу по голени и отводит чуть в сторону, удерживая в заданном положении, пока левая остаётся неудобно перепутанной с ногами Кима. Одновременно большие ладони — определённо больше, нежели человеческие — гладят талию, бока, плечи и всё-всё, до чего дотягиваются и чего позволяет позиция. Гладят неспешно и ювелирно, где-то невесомо. Губы же занимали шею, загривок. Чонгука приласкивают. И оно работает – душевный бунт немного гаснет, паника выравнивается, она не пропадает, но не бушует, её умело усмирили и посадили в угол. Под крепким телом, полностью закрывающим, защищающим от внешнего, от потенциальных опасностей, становится проще. Чонгук – новообращённая омега, для него это неизведанно, он не умеет противостоять влиянию, а то и происходит – манипулирование его проснувшейся омегой, которая и без того вся рвётся к альфе. Его, затихнувшего, «освобождают», любуясь недвижимой покорностью, затем побуждают перевернуться на спину, так и удерживая ногу... Чонгук заторможенно примеряется к облику и ему... совсем не страшно и не противно. Дракон обмолвился о трёх ипостасях перевоплощения, это одна из? Нет? Чонгук бы охарактеризовал какой-то промежуточной стадией: участками проступила чёрная, рисующаяся жилистой бронёй пластинчатая чешуя – от выточенных скул по шее, под расписную шёлковую накидку, также чешуя на внешней стороне рук до кончиков пальцев; руки же почерневшие, располневшие, более громадные, более животные, однако не до конца деформировавшиеся, застывшие именно где-то посередине; Чонгук признаёт длинный, шипованный — удивительно не наносящий царапин — хвост, обвивший лианой его ногу. Ким поощряет осторожный, пугливый интерес: чешуя слегка трепещет, дыбится кверху, под ней светит разгорающийся фиолетовый жар – и накидка вспыхивает, расползаясь лоскутами, догорая, обнажая бугристые мышцы. Чонгук инстинктивно скукожился, покорённо наблюдая зрелище. Тоненький лоскуток спланировал на него, Чонгук было айкнул от ожога, осечка – ткань спокойно сгорела до песчинок пепла на покрывшейся мурашками коже, фиолетовый огонь не тронул, не опалил. Не успел он отойти, как отвлёкся – чудище предстало во всей красе, выражая статной фигурой мощь и надёжность. Чонгук видит ту же чешую, несокрушимо покрывающую грудь самым лучшим в мире доспехом. Удивительно, что торс закрыт лишь частично, открывая линии пресса; разве брюхо не уязвимо? Или дракон защищает не вырванное из груди сердце?.. Чешуя ведёт за спину, вероятно она покрыта ею вся, помимо – шипы с хвоста тоже стремятся куда-то туда, Чонгук догадывается, что они струятся ровной линией по позвоночнику. Ноги, как и руки, наполовину драконьи, наполовину людские, стопы отличаются колоссально – вылитые звериные лапы со сморщенными толстыми пальцами и крючковатыми когтями. После данного снова подстегнуло блевать, в животе прокололо, будто туда впились теми самыми когтями. Чонгук в пограничном состоянии между вывернуться желчью и умолять его быстрее взять. А уж неподготовленно взглянув на драконий пах, отрицательно замотал головой, поддавшись приступу плача, слёзы кинулись по вискам в рассыпанные жидким золотом волосы. – Тш-ш, - запели старую песню. – Ты очень красивый, бусинка. Не плачь. Я делаю тебе больно? – забалтывают, отвлекают. – ... – противится молчанием ака последней обороной. Вздёрнул подбородок, нарочито не смотрит. Партнёра этот ход явно не прельщает, потому действует подлостью, то бишь укладывает ладонь в дразнящей близости от сокровенного — к слову, Чонгук возбуждён исправно, с сигнального звоночка дрянной перестройки в течную омегу — и безмолвно намекает перейти к более масштабно-интимному, если беседой будут пренебрегать. Чонгук ведётся: вылупленно втемяшивается в чужую ладонь, бдит за ней, проникается обидой от озарения, что какой-то потерявшей рассудок долей он мечтает, чтобы его коснулись, утешили... – Я делаю тебе больно? – настойчиво вторят. – Нет, – огрызается за неимением выхода. – ... – улыбается. Кима его хиленький гнев забавляет. Какая агрессивная бусинка угодила в «шкатулку», так бы и вылизать с пяток до макушки, дабы не храбрилась ещё даже не выросшими клычками, а молила невыдранной сучкой. Чонгук отныне не альфа и никогда не вернётся в прежний пол – скоро он это усвоит. – Тогда зачем плачешь? – ... – Я не желаю твоих слёз, – поочерёдно мажет по вмиг зажмурившимся векам, собирая влагу. На такую вольность Чонгук не отвернулся, только вжал шею в плечи. – Поверь, будь они моей целью – я бы вёл себя иначе и делал совершенно иное. Например, зажарил бы до хрустящей корочки или вспор- Парам-пам-пам, – стопорится, признав не те обстоятельства вещать о своих возможностях. – В общем, хотел бы сделать больно – давно бы сделал. А раз не сделал до сих пор, то и в дальнейшем. Поэтому не плачь, бусинка. Я о тебе позабочусь, – ладонью не прекращал наглаживать, переместившись в зону побезобиднее, под косточки выпирающих рёбер. – Почему... – У? – Почему ты медлишь? – отважился озвучить волнующее вслух. – ... – Тэхён облизнулся, неспециально рассекретив раздвоенный язык, вынудив затаить дыхание. – Ты ещё не готов, твоему телу нужно время на перестройку, оно же не может трансформироваться за секунду, понимаешь, бусинка? О, да, кто-кто – Чонгук-то понимает буквально всем своим нестабильным организмом, особенно животом и задницей. Его выкручивает наизнанку, меняются некоторые внутренние органы – это и представить жутко. Над – мчащиеся ввысь кривые своды горы. Масса колонн, выдолбленных из векового камня, повидавшего, может быть, сотворение мира. Чонгук внезапно ощутил себя пылинкой в сравнении с окружающими его вещами. Раздави - его останки затеряются среди формирующей вечности, станут ничтожной её составляющей. Чонгук не размышляет, что, вообще-то, именно под ним покоится хвалёное вековое золото с разных уголков света, что оно брошено к его ногам, а над ним не своды, над ним тот, кто уже подарил ему всё это – и золото, и гору. Чонгук не пылинка, он властитель этой вечности. Ладонь тем временем мазнула по рёбрам — сдвинула одежду к ключицам — и добралась до плоских полушарий груди; Чонгук издаёт невнятное, когда та проезжается по соску, ещё, ещё, ещё... вереницей настойчивой стимуляции, переходит ко второму... Импульсами рикошетит в анус, признательно выделяющий больше естественной смазки. Чонгуку некуда деться, ёрзает и хнычет. О нём действительно заботятся: Тэхён не спешит, даёт достаточно форы на перестройку, знакомит с отличными от когда-либо бывавших прикосновениями, позволяет привыкнуть, принять. От груди к пахучей железе на шее, чересчур нежной и слабой, там прокусывается метка. Оттуда касанием вдоль к защитно сведённым коленям, на сим своеобразная пытка прерывается. Хвост развивается — прежде аккуратно передав свою персональную ношу в ту самую ладонь, — проталкивается под спиной и обвивает корпус. Правая нога – пострадавшая от снаряда на войне. Её предусмотрительно берегут на протяжении всего этого времени не травмировать по неосторожности и не причинить- Откуда дракон выведал, что правая нога – загадка. Факт – он выполняет свои слова касательно боли. Чонгук не переносит боль, боится боли после того, как ему латали ногу наживую. Откуда дракон… Загадка. С поцелуем в изуродованную шрамом лодыжку Чонгука пушинкой поднимают в воздух. Ким посудил, что его самка должна лежать безапелляционно открытой на его сокровищах: ноготь задевает вороты и кольчуги, и поддоспешника, перерезая; кончик хвоста цепляет сзади и избавляет от неугодного. Чонгук не смел препятствовать, попробуй тут, когда одним ногтем створками распахнули сплетённые железные кольца... Его укладывают, хвост распрямляется, подсовываясь под шею... для удобства. – Раздвинь для меня ноги, – правую Ким терпеливо держал, ему бы не составило труда раздвинуть самому, но он необъяснимо ждал выполнения от омеги. То, пусть не последовало непременно, таки исполнилось, чем сполна поживились – заняли почётное «между». – Голый и на моём золоте – ты выглядишь просто великолепно. Тебе здесь самое место, чтобы я любовался и упивался тобой каждый день. Первозданное драконье признание в любви. Чонгук слишком истощён верить в подобный исход поиска и уничтожения драконьего сердца. Чонгук нашёл? И получил? Немножко в другом формате... О, да – в другом. Его заслоняют, налегая, укрывая. Нашаривают запястья и заводят, переплетая пальцы. На фоне хищника руки Чонгука — весь Чонгук — крохотные, хрупкие, точно вот-вот сломаются, но ломается выдержка под испытанием контакта лицами – уводит голову в бок, не то чтобы спасает. Его обнюхивают под подбородком. Чонгук тоже не отстаёт – наполняет лёгкие густым, оседающим в носоглотке и кружащим крупицы трезвости запахом альфы. Его альфы. Его! Альфы! Его! Свой! Собственный! Омега внутри визжит от восторга. Упс. Чонгука настигает запоздало – он провизжал в реальности. Тэхён, смотрящий лукавым прищуром в комплекте с гаденькой ухмылочкой, доказывает. – Моя бусинка повеселела и больше не плачет? – мурчит не драконом – травоядным зверьком, и обескураживающе трётся щекой о щёку. – Чувствую твой восторг, – довольно добавляет. – Не поделишься причиной, м? – ... – вновь заделался немым да покраснел, хотя куда, из-за стремительных метаморфоз тела температура повышенная, он красноватый ещё и благодаря этому. Треугольный «наконечник» хвоста заведённо бьёт по металлу около их голов, подуспокаивается и размеренно виляет из стороны в сторону. Дракон, должно быть, в не меньшем восторге. – ... – Ким на развёрнутый поток изречений не надеялся, ему достаточно знания, что его мальчик сдаётся и, помимо трепета от страха, к нему в душу затёсывается и взыгрывает приятное. – Моя маленькая бусинка, – жмётся сухими губами в лоб. Громче слов. – Закинь на меня больную ножку, чтобы не потревожить, – неописуемо нежно. Затем по щелчку распалённо: – Раздеру того, кто это сделал. Чонгук закидывает. Его подкупает. О нём пекутся и его ото всех защитят, не дозволят дотронуться, упасть волоску, тем более раздробить вторую ногу или, к примеру, руку, ещё раз невыполнимым приказом выслать на смерть. Чонгук боле не один. Он отдаётся — продаётся — за заботу, за защиту, за любовь и теперь ни на дюйм не краснеет, за это ему не стыдно, всё же у всех своя цена и у него она такая, не низкая, достойная, за такую многие хоть в огонь, хоть в воду. У Чонгука первый вариант, а огонь не обугливает кожу, преданно ластится. Чонгук пробует ластиться в ответ – слепо клюёт в челюсть, ему помогают, его направляют – и они клюются губами, по-детски, невинно. Тэхён изначально не гнал и не собирается, его малыш может примеряться и баловаться сколько угодно. Малыш оказывается не столь же благородно терпеливым под влиянием гормонов, набирающей обороты течки, запредельной близости – сам тыкается языком по губам. Тэхён и это допускает, забирая инициативу – сбивает язык омеги своим и настойчиво пролезает в рот, оттесняя поглубже. Язык-то нечеловеческий, раздвоенный, длинный... Поцелуй странный, скорее пожирательство изнутри. Всецело вёл альфа, не уступал и пресекал. Заворочался Чонгук, когда чужой — слишком — длинный язык обвил его, будто связав, а раздвоенный кончик начал до отвратного и щекотного вылизывать гладкое нёбо. Чонгук не впечатлился, безрезультатно залягался под зверем; выступили слёзы, протяжно заныл, не хватало кислорода, нос-то забит соплями. К нему не сразу прислушались, спустя неопределённое — по внутреннему циферблату невероятно черепашье — его язык распутали, но ещё повазюкались по полости... вычищая? Чонгук ни разу не сглотнул, слюны не было. Дракон со чпоком отстранился – во рту сухо, пустыня, не достаёт воды, его не сожрали, его аки испепелили изнутри. Смазанно из-за слёз вглядевшись в неприлично сытую и не сожалеющую о содеянном морду уличилась деталь – клыки втянули, потому без вкуса крови. Не надо родиться шаманом, дабы прочесть: – Совсем не понравилось? – хмыком. Ким отнюдь не расстроен. – Привыкнешь. Привыкнет. Не даром пара Чонгука переросток-ящерица – предстоят свои сложности и своеобразности. – ... – горько всхлипывает и неромантично шмыгает заложенным носом. Звук распространяется по «залу». У них мало романтичного, знакомство вон какое, про предпосылки лучше не заикаться. – Ну-ну, бусинка, – ободряюще; зарывается обеими руками в позолоченные волосы, массирует. Ему на жест доброй воли сдавливают плечи со всей потуги от перенапряжения. – Чего ты со мной нянчишься? – бухтит претензией в небезосновательном подозрении: могущественное существо высиживает его и кудахчет над ним, едва попку не подтирает. Ах, оно впереди... – Я не могу иначе, – смиренным спокойствием, мол: – Натура... – цокает. Дракон обожает закатывать с неё глаза. – Ты моя омега, – на это кривится и закатывает глаза уже человек. – Омега, Чонгук, – пригвождает неукоснительностью, – мотай на ус. В нас, драконах, природой заложено оберегать свою самку, заботиться, любить, кинуть к ногам мир и бла-бла. Я не могу причинить тебе боль, всё во мне жаждет баюкать тебя, если тебе грустно, смеяться вместе с тобой, если ты смеёшься... – выдыхает горячим потоком. Вместо лёгких у Кима печка, Чонгук уверен. – В общем, ты – мой, бусинка. Тоже мотай на ус. – Хах, – почти засмеялся. Примечательно, что драконий хвост тут же шевельнулся и застучал по звякающим деньгам, уловив толику изменения в чужом настроении. – Ты – мой. Мотай на ус, – возвращает. То ли напрочь растерял страх после такого-то признания, то ли... устал. – ... – осклабился. Хвост задубасил активнее – Тэхёну понравилось. – У драконов есть усы? – невзначай интересуется и так же невзначай ведёт ладонью по чешуе — исследует, — которая наощупь... Прочнее нет на белом свете. – Зависит от вида. – У тебя есть? – У-у, – отрицательно. Ладонь сползает до грудной клетки. Тук-тук-тук-тук... Значит не распарывают и не вырывают?.. – Опять плачешь? – помешали чуткому «созерцанию». Слёзы взаправду скатываются мизерными волнами. Чонгук и не заметил, кивает с оттяжкой. – Почему? – Болит, – плаксивым изнеможением, жалуется, доверяется. Чонгук просто с потрохами вымотан, иссяк, а ведь далеко не конец. – Где? – ... – кусает губы, решается. – Живот. Внизу. Под пупком трогает лапища с когтями. Чонгук позорно скулит, в красках воображая, как заточенные когти продавливаются в мясо и разрывают на клочки... Да, Чонгук невнимательно слушает Кима. Чонгук – новоиспечённая течная омега, ему простительно. Заместо воображаемого лапища стремительно разогревает низ живота, тепло расходится по всему животу, к паху, ягодицам, по ногам; Чонгук не мешкает и воображает, как ткани плавятся, проседают, сам он вопит в агонии... На самом-то от тепла, словно от мощной грелки, подотпускает и болит меньше. – Ты очень напряжён, – заключает Тэхён, выпрямляясь и тем самым возвышаясь над своей измученной самкой; под ладонью отчётливо твёрдо, – расслабь мышцы, пропусти через себя, – подсказывает. – Не противься. Это редкий, но естественный процесс. Ничего страшного в нём нет. Ты в любом случае меняешься – с упрямством или без него. Почему бы не упростить, не облегчить? Чонгук честно прислушивается, вредить себе самолично в планах не метилось, к тому же он вроде бы давно сдался на милость: вдыхает-выдыхает, вдыхает-выдыхает,.. пытается совладать, настроиться, сложно, его тело какое-то деревянное, не подчиняется а-ля не его вовсе. – Вот так, – хвалят. – Умница. – Там всё, – запинается, мило утыкаясь в драконий хвост, – зудит. Тэхёну конкретика излишня, незанятой рукой подхватывает здоровую ногу под коленом и уводит к груди, обеспечивая себе обзор на самое-самое; Чонгук закрывается локтями, он не в силах терпеть этот... это... такое. Идти на смерть к дракону – несопоставимо разное с распластаться перед ним на груде злата нараспашку и течь на это же злато. Дурацкие монеты! Тупые! Воспалённого контура касаются подушечками пальцев, обводят. Проклятые! Бесячие! Скопищем упираются в спину, лежать на них сплошное неудовольство! Чонгук рефлекторно сжимается – не сжимается, мышцы таки расслабились усердием хозяина и впредь отказываются напрягаться. Плюсом они максимально растянуты, тело всё это время не зря готовилось к принятию нечеловеческой пары. Чонгук злостно хлопнул по никчёмному золотишке. Одна монета — в отместку — «пристала» к указательному. У некоторых квадратные выемки посередине, чтобы надевать на верёвку и носить на шее, не терять. Он раздражённо тормошит кистью, сбрасывая гадину. Дракон на представление заберендил кончиком хвоста, который, на минуточку, находился в поле поражения смертоносного всплеска эмоций. Не перепало бы... Ту-пы... пые. Тупые. Монеты. Думает Чонгук и индевеет. Выдохся, выплеснулся до дна. Кара невиновного прошла хорошо, непринятие происходящего растворилось. Смотрит на свой бесстыдно выпяченный зад, руку чудовища у прохода и молится, хоть бы без секущих кольчугу когтей. Тэхён принимает молитву, точнее, не удосуживается проверять его готовность пальцами – приставляет член, перед этим проведя парочку раз по тяжёлому, налившемуся стволу. Мотив – первое, что войдёт в девственное нутро, будет именно член и ничего другого. Пусть Чонгук сразу почувствует именно его. – В, вте, – хоронится дар речи, – в меня не влезет, н... – заполошно защебетал птичкой в пасти хищника. – Тш-ш. Будь ты альфой – бесспорно, а ты омега, причём не обычная, и ты пока не знаешь возможности своего преобразовывающегося организма. Не недооценивай его. Поверь, ты прекрасно справишься, – произносят не то поддержкой, не то предвкушением грядущего. Чонгука отделяет мгновение от крика и новой порции изворачиваний на волю, он не успевает, в него... без помех вторгаются слитным, размеренным толчком и, не удостоив промежутка пообвыкнуть, продолжают вбивать короткими, мягкими фрикциями под хлюпы в достатке образовавшейся смазки. Вспышка! Чонгука гложет иррациональным. Он бесконечно счастлив! Благодарен! Они наконец-то вместе, едины. И ему так хорошо! Не больно, нет-нет. Его выгибает и кидает обратно об жёсткий металл, плевать, он не здесь, всё затрепетало от порочного слияния с доминантным истинным. Проливаются очередные слёзы. Тэхён наклоняется, обеспечивая своему мальчику то, во что разрешено вжаться – Чонгук соединяет их сердца — ах, сердца-сердца, — втемяшиваясь без свободного пространства, и то, что разрешено расцарапать – Чонгук впивается в его лопатки, откуда специально втянули чешую и шипы. – А сейчас чего плачешь? Настолько нравится? – ... – Чонгук не в ладах с собой для ответа. Он слышит-то урывками. – Чонгук? – допытываются, заключив в тиски челюсть, фиксируя вертлявое личико, и замедлившись тазом. – Слышишь? Не пропадай. Чонгук. При слиянии связи иногда случается выпадение из сознания. Чонгук отголосками улавливает своё имя сквозь толщу, концентрируется, и его точно выталкивает из зыбучего водоворота. Первая осознанность – дракон увлечённо поцапывал его по кромке уха, кончиками раздвоенного языка пробираясь во впадинки и вылизывая. Чонгук не проникся отвращением, его, напротив, взбудоражила и возбудила эта ласка, скопившись «лишним» весом в яичках. Они только начали, а он уже дрейфовал на пределе. – Д-да-а, – заплетающимся звонким стоном. – Что «да»? – Да. – ... – прыскает. – Нравится? – Да. Да, нравится. На откровенность затарабанил хвост. – Так хорошо принял и принимаешь, – низко хвалит зверь. Входит-выходит, входит-выходит... Выверенно и не навредить. Стрекочет глоткой от удовольствия. – Молодец. Моя идеальная бусинка, – с маниакальным благоговением оглаживает провалы скул и переходит на тонкую шею – ломай-не хочу; смакует растерянность, неподдельную отдачу, проступающую первобытную дикость; любуется распахнутыми в щедрых выкриках губами, обильной испариной, расползшимися зрачками, румянцем, распущенными веером волосами. Чонгук красивый. Тэхён не наглядится. – Тебе идёт. – ... – заинтересованно мяукает. – Подо мной. А ты ещё препирался. Стр-роптивая бусинка, – игриво клацает зубами у кончика носа. – Вытр-рахаю за спесь, – интонация схожа с угрозой об убийстве, Чонгука не печёт, он не в приемлемом состоянии. Его наполняет до предела, до, казалось бы, невыполнимого, распирает, невыносимо, самое страшное в их соитии – Чонгуку заведомо — да, да, да! — нравится. Из-за вырвавшейся сущности омеги? Течки? Влияния дракона? Чонгуку некогда копаться и анализировать, он горазд на пищать и изнывать, и покорно принимать в пульсирующий вокруг толстого диаметра анус. Раньше и не зарекался... Он принимает в себя дракона, член дракона, его берёт дракон, берёт на грудах сокровищ. А Чонгук без памяти отдаётся: стонет, стонет, стонет... Отпружинивает от выдолбленных породистых стен. Он безбожно раскрыт – левая стопа по-прежнему задрана и зафиксирована их грудными клетками, проникновения благодаря тому отчётливые и по основание, по раз за разом хлопающей о половинки мошонки. Чонгук забылся в моменте, где его присваивают, любят и не намерены отпускать. Сводящая принадлежность. Как он жил без? Не помнит, не хочет вспоминать; обнимает тисками – тоже не намерен отпускать. Через короткое, непрерывно доводящее до чего-то большего монотонностью толчков, принюхивается, зарывшись под подбородок — чешуя «впитывалась» куда бы он ни сунулся, — озадаченно сипит и озаряется, что запах дракона перестал угнетать, свинцовые нотки испарились. Чонгук принюхивается ещё, спускаясь под кадык, к провалинке ключиц, в бок и под неопознанным наваждением вгрызается всей шириной рта. Ким над ним утробно смеётся, при том ускоряя темп; завилял хвост. – Бусинка моя, ты пока не отрастил клычки пить кровь. Со временем, не дуйся. Бусинка не распознаёт о чём ей молвят, оно второстепенно, Чонгук хочет кусаться – и точка! Хочет... попить, утолить жажду. Наперекор вгрызается повторно обычными человеческими зубами, с нажимом и с животной одичалостью. Кожа рвётся не везде, но достаточно, чтобы с упоением лакать ранки языком. Тэхён и не поморщился, не укус – смех. – Упрямый, – со скрытой похвалой. – А что будет, если я укушу? – ненавязчиво отрывает от своего плеча, поймав дезориентированный взгляд. – Весь уляпался, грязнуля, – с этим Тэхён без зазрений приступил вылизывать по периметру и сами губы, дразняще проезжаясь между. Чонгук вскоре повёлся, словив и заволоча в поцелуй. «Вкус пустыни» по прошествии даже не показался таким же ужасным, как впервые. – Отрастут клычки – тогда разрешу вдоволь накусаться, договорились? Его предложение пропускают мимо, брыкливо приникнув к успевшей выступить крови. Ох, Тэхён его балует... С бусинкой иначе никак, Тэхён непомерно долго ждал, искал и желать не смел, дабы та сама любезно упала к нему в гору на злато. Тэхёна пронзило иглой – кто-то в его священном месте; гора давно не славится домом, она скорее источник энергии, кучкующейся силы, то, что было с ним с рождения и по настоящее, то, что будет до неблизкой, эфемерной смерти, то, с чем у него есть духовная нить судьбы. Тэхён нутром ощущает кипение жизни в каждом миллиметре скалы, слышит шушуканья монет и всяких побрякушек друг с другом, шум ветра на вершине, шелест и скрип деревьев на обрывах, змею в траве... Гора – его мама, папа, сестра, брат, друг, подруга. Гора была всем для него до Чонгука. Чонгук... Чонгук потеснил с пьедестала на ступеньку пониже. Тэхён и не прочь, он счастлив – встретил, дождался, и уже одаривает накопившимися за столетия любовью, заботой, поддержкой. Тэхён обязан беречь своё главное сокровище лучше золота – и он клянётся в этом в своём личном священном месте. Он кладёт под ноги Чонгука гору и подношения в ней. Чонгук же должен будет предложить разделить всё это вместе. Навеки вдвоём. Новый укус обрубает поток мыслей. Кусачая бусинка, вы посмотрите! Тэхён за данное зарядил по самый пупок, ещё-ещё... С взошедшей умеренной грубостью. Чонгук очаровательно… завопил. О-о, его малыш весь очаровательный, с пяточек до кончиков волос. Так старается для него, для Тэхёна: вбирает в себя, обильно течёт и искренне наслаждается всем, что ему дают. Чонгук меняет пол для него, пусть и не совсем добровольно, однако вины кого-либо из них тоже нет, было велено природой. Поэтому очаровательный. Совершенный. Смелый и храбрый. Красивый. Его-его-его полностью, с тех же самых пяточек до кончиков волос. Тэхён счастлив и благодарен, не отпустит, влюбит в себя. Впрочем, волноваться нерезонно, они были скреплены на небесах, всё образуется само собой рано или поздно. Оба счастливы и благодарны. – Медленнее? – уточняет альфа на особо срывающиеся крики, что Чонгук аж отстал от его «растерзанного» плеча. – Не- нет. – Видишь. Я же говорил, – забивает пожёстче, вырывая отрывистые писки, умасливающие привередливый драконий слух, – ты отлично справишься. Тэхён не сомневался, что его самому-самому мальчику хорошо в равной степени, как и ему, убедился на всякий случай. Будь иначе, то драконья натура подстроилась бы под Чонгука, под его желания – оберегать свою самку и угождать ей. И при всей своей благородной, джентльменской драконьей натуре Тэхён не может устоять от поддразнивания, точнее – он таки замедляется, сильно, до ленивого. Хвост игриво зашебуршил туда-сюда, сметая собой деньги, в предвкушении реакции пары, коя выдалась красочной: сначала бусинка явно не прознала, гулко постонав остаточным эффектом, затем распахнула глаза, немножко сориентировалась и лягнула коленом больной ноги в бок, мол, эй. Тэхён от внезапности поперхнулся выдохом. – Ух какой боевой, – шипит сыто, шалость удалась. – Что-то не устраивает, бусинка моя? – наигранной участливостью. – ... – омега прищуривается пытливо, будто догадывается. Потом, правда, теряет воинственный настрой, заметавшись под укрывающим её фантастически большим и несокрушимым телом хищника. – Быстрее, – заскулила в прямом требовании, забрыкалась, ударяя кулаками по металлу. Тэхён блаженно наблюдал, проглотив «ух какой грозный». Под горячую руку всё же попадается неповинный хвост: Чонгук схапал и потащил к себе подмышку, только вот... – Ащ, ащ, притормози, бусинка, я не могу его так складывать, — объяснил и просто вытянул вдоль туловища, тесно-тесно, впритык, доходя кончиком до талии. Вышло довольно интересно, именно – хвост огибал омегу практически целиком, создавая подобие барьера: от поясницы Кима в сторону, преграждая пару с одного бока, просунут под шеей вместо подушки и опускается до талии другого бока. Чонгук заныл, взбесившись, громче. Тэхён понял, что тут замешано неладное. От запустившегося детального анализа отвлёк результат шалости – Чонгук стал на пробу вскидывать бёдра, насаживаться, сам, руша установленный альфой ритм; Тэхён усмехнулся, но оценил, насколько его малышу подавай быть грубо втраханным в богатства. Усмехнулся потому, что получалось нелепо-забавно, нежели эффективно – Чонгук не в той позе, чтобы работать самому, к тому же опыта ноль не причинить себе случайной боли при резких и хаотичных вскидываниях уже и без того вскинутого таза. Его не успевают пресечь, он останавливается, очевидно, тоже разочаровавшись в попытке; вновь заскулил, воззрившись намокшими глазами. – Тш-ш, ну чего ты, Чонгук, не плачь, маленький. Щас будет, – допустить слёз от по идее безобидной шалости непростительно, пора сворачивать лавочку. Чонгук не несёт ответственность за устраиваемое, он не в себе, он, да, до слёз хочет член глубоко-глубоко и хочет быстро-быстро до... до слёз, чёрт побери. – Давай чуть подвигаемся, твоя ножка наверняка затекла, – зверь прерывает любые фрикции, предоставляя передышку, выпрямляет корпус, боле не закрывая собой — Чонгук тут же жмурится, точно его ослепило ярчайшим солнцем, — и нежно «ставит» его таз и ногу, после чего Чонгук сполна вкусил действительно очумевшие поясницу и мышцы ноги. Тэхён решает не мудрить с экзотическими сложными позами, это перебор для их первого соития, потому возобновляет порочное — с ходу размашисто, выйдя до головки и войдя в горячее, влажное от естественной смазки и его предсеменных выделений нутро грубым, жёстким, без сюси-пуси толчком по яйца. Лишь бы его бусинка не плакала, всё для неё, — удерживает нечеловеческими ладонями за трогательные тазовые косточки, насаживая на себя до предела, дабы плотно-плотно, тютелька в тютельку. Чонгуку пришлось по душе, заголосил тонко, срывающеся и иногда хрипотой. Единственная проблема: он не может открыть глаза, всё вокруг внезапно какое-то пёстрое, вычурное, белки жжёт от перенасыщенности цветов, Чонгук хочет под надёжное «укрытие», под тело его могущественного альфы, спрятаться, скрыться, затеряться – никто-никто никогда не сыщет. Чонгук не интерпретирует эмоции, не распознаёт, для него они незнакомы, посторонний мир, ему ужасно некомфортно, тревожно, банально как-то не так, до... до слёз. Зато Тэхён доанализировал и сложил полученные детальки – Чонгук гнездился под ним, хвост подтащил к себе по этой же причине, сейчас вон нашаривает золочёную рамку для фотографии и подтягивает к огораживающему его хвосту, плачет, ибо рамка и всё неисчерпаемо собранное в горе — тупое золото! — не подходит для тёплого, мягкого гнезда, ещё и Тэхён «покинул» его, больше не заслоняя. Его мальчику не хорошо, вить гнездо в течку нормально, и если не обеспечить Чонгука им или хотя бы подобием, то он впадёт в истерику. Тэхён не мешкает, из спины прорываются и разрастаются громадные крылья, обхватывая их с обоих ракурсов, сплетаясь, образовав некий кокон. Чонгук гнездился под ним, в объятиях. Его прелесть… Чонгук разлепляет реснички, не жмурится, присматривается и вроде бы одобряет, с каждым толчком успокаиваясь и расслабляясь, без остатка погружаясь в один лишь акт. Он в домике, он изолирован, глазам не доставляется дискомфорт, наоборот – им приятно отливает от чёрной кожи, не то что от противного золота. И- – ... – не в силах стонать отзывается перманентными попискиваниями. Расставляет стопы просторнее, цепляется поверх рук Тэхёна своими, создавая дополнительный телесный контакт. И его дракон так- Чонгук в эйфории от того, как правильно его наполняют. На него обрушиваются оползнем комфорт, усталость, удовлетворённость, безопасность, погребают до темноты неподъёмным грузом – сам для себя неожиданно кончает, изливается сливочными струями на конвульсивно сокращающийся в потугах, выпячивающийся и проседающий к позвоночнику, перепачканный предэякулятом живот. Суматошно дышит, дышит, дышит... Стискивает толстые запястья альфы. Эйфория не спадает. – Умница, молодец, – хвалят низким тембром, с собственническим обожанием впитывая в подкорку образ пары на момент пика; щекотно выводят пальцами узоры на выпирающих подвздошных косточках. – Недостаточно, да, бусинка? – проницательностью. Плавно двигаются в распухшей, не менее возбуждённой дырочке. Заключают в кулак неопавший маленький член — Чонгук натянулся тетивой, запрокинув голову, вдавив пятки до врезавшихся в них обточенных краёв и поджав пальчики. Ему правда не хватило, — растирают щёлку уретры, проводят по плоти к яичкам, перебирают, «взвешивают». Чонгук свистяще выпускает воздух сквозь зубы, когда ласки прекращают, и не задаётся вопросом почему, а зря: Ким заласкал у основания уже своего члена, где- – Так и будет мало, бусинка. Тебе — нам — не нужен пустой оргазм. Я повяжу тебя – и тогда... – не договаривает. – Не на шею, но, – хохотнул от остроумности. Драконы те ещё шутники по натуре. Чонгук ничего не вынес из чужих слов, оно не критично, ведь ему дали вынести на практике: в какой-то пропущенный промежуток эрекция истинного застопорилась в нём на всю длину, однако на анус стало напирать, проминать его и вторгаться внутрь нечто крупнее и без того нечеловеческого члена древнего существа. Чонгук вытаращился туда, на центр их единения, аки окатили ледяной водой из колодца, даже в мозгу проскрипело включившимися шестерёнками от оказываемого разрывающего давления. Он слышал, что у некоторых видов на основании члена при занятии сексом набухает узел, у гоблинов и обитателей лесных племён, например. Вот узнал, что и у драконов - и испытывает на себе великолепие. Закричал. Это за гранью. – Тш, тш, тш, тш, – Тэхён неотрывно следит, аккуратно проталкивая до конца — повреждений по ободку нет, — и в облегчении несдержанно кончает порцией, затворяя с помощью узла. Насладиться ему не перепадает, Чонгук обалдевши завертелся и рыпнулся слезть с члена; его припечатывают сверху — всё, как в прошлом мечталось, — предотвращая выпад и фиксируя неподвижно. – Узкая бусинка, еле вдел, – в этот раз не хохочется, драконья натура — цокает да попутно управляется с бунтующей самочкой — была обязана сострить, пусть весьма не подходяще. Положительный знак – Чонгук не плачет; он в шоке, слишком много событий для дня, который окрестил последним в жизни. – Тш-ш, Гук-и. Всё хорошо, ты привыкнешь, твоё тело может, оно создано для этого. Для меня. Тш-ш... Чонгук оцепенел, теперь боясь пошевелиться, вдруг порвёт. В него выплёскивается... Его... Его наполняют спермой. Он обречённо провыл и уткнулся альфе в шею, насупленно сопя. Узел он же... для гарантированного оплодотворения? Выделяет семя порционно, через промежутки и запирает его в омеге для зачатия? Дракон хочет от него ребёнка?.. Тот точно угадывает тематику мыслей: – Моя доминантность означает не только то, что ты сменил пол для меня, но и то, что ты понесёшь для меня. И со временем, употребляя мою кровь, тоже обратишься в дракона. Хотя, – целует в лохматую макушку, – скорее в дракончика. Чонгук должен был найти сердце и уничтожить, с ним, соответственно, дракона. В итоге Чонгук родит потомство, то есть продолжит род, и сам будет в роду самкой этого дракона. Несусветно. Исключено. Нет-нет-нет-нет... Чонгук на острие срыва, от шока спирает дыхание. Между ягодиц раскалено, дерёт и одновременно немеет. «Гнездо» не успокаивает. Чонгук не может терпеть. Устал. Хватит. Хватит! Сдуру бьёт Тэхёну ступнёй по спине и протестующе взъёживается на финальном издыхании. – Тш! – шикает в светлые волосы. – Мы бережём эту ножку, не забывай, – сплошной мягкостью. Задирает под коленом, боле не допуская, дабы его мальчик травмировался. – Чонгук, слышишь? – терпеливо ждёт запаздывающей реакции. Ему бухтят нечленораздельное и, наверное, ядовитое. – Не забывай, – строже; умещает на свою поясницу. – Чтоб держал так, понял? Не смей опускать. Опустишь – накажу, – Тэхён умышленно отвлекает его внимание с сцепки на побочное. Чонгук паинькой не опускает ногу, но всё равно необходима «приманка» посущественнее. Тэхён судорожно соображает,.. выпускает когти себе в плечо, разрезая до продолговатых царапин, вынимает с: – Пей, бусинка, – поддерживая под затылок, аки младенца; Чонгук покладисто присосался с характерным чавканьем, приём удачно переманил. Акцент направлен на животную сущность Чонгука, омежью, потому как инстинктивно его влечёт к крови доминантного партнёра, в подсознании высечено, что, регулярно вкушая её, он перевоплотится в дракона, станет эквивалентен истинной паре. Омежьи клыки прорежутся позже, без них трудновато кусать, потому он не способен отказаться от предоставленного ему лакомства, упиваясь голодно, жадно и всласть. Подобно вычитаются минуты. От очередной порции тёплой спермы, обжёгшей где-то неприлично глубоко внутри, Чонгук рефлекторно сжался, вырывая блаженное мычание из альфы и вследствие сжатия узла ещё один выплеск. – Получше? – заботливо вышёптывают, потираясь о висок. – ... – Чонгук сыто облизывает окровавленные губы — про подбородок и упоминать не стоит, — причмокивает, укладывается на хвост и вяло моргает. Выгорел до пепелища. Не помешает отдых. Проход стягивает неприятно, оно вполне сносно, потихоньку, песчинка за песчинкой легчает. Кивает совсем уж заторможенно, веки слипаются. – Напился? – Тэхёну кивают. – Моя очередь, малыш. Потерпи последний разок, хорошо? Потерпишь для меня? – чмокает в оба сомкнутых глазика. – ... – Чонгук снова, не раздумывая, доверительно кивает. Он потерпит, Тэхён может делать с ним что взбредёт, Чонгук не против, согласен, бери-бери-бери всего, на – твой. Дракон капельку отклоняет его подбородок, открывая соблазнительное горлышко. Припадает, проходится раздвоенным языком... Перегрызёт? Острые клыки, потрошащие на ошмётки противников и возомнившихся героев, погружаются в еле нащупываемое уплотнение на сгибе; Чонгука поверженно парализует, отнимает частички силы, он изнурённо выдыхает и почти вырубается в небытие. Дракон заклеймил, пометил, связал судьбы в одну. По венам заструилась нерушимая вечная связь. Отстранение и бережные зализывания, порция спермы никак не ощутились. – Хочу спать, – не шёпотом, тише, на исходе. – Поспи. Не беспокойся, я позабочусь о тебе, бусинка моя. Чонгук верит. *** Чонгук не помнил завершение их сцепки. Ему снилось, как он клубочком спал в лапе дракона, пока тот нёс его по небосводу в свой неземной дворец за облаками. Снилось ли?..