Для души и тела

      — Опять всю рыбу в обход нас ловить собрался.       — А что такое, пернатый? Велика ли разница, кто улов принесёт — я или ваша братия? Большому Грифону любая рыба по душе придётся. Он у вас её любит, словно чайка какая, а не грифон.       — Вот ты это ему в лицо и скажи.       Извилистая узкая дорожка уводит их всё дальше от Каэр Серена, к скалистому берегу. Место это Коту очень нравится — и совсем не потому что множество птиц обустраивает гнёзда на утёсах, и не из-за живописных пейзажей повисских краёв. Движет Котом азарт, ему всё нужно с Грифоном соревноваться. Не с главным, конечно же, не с соотечественником, ибо тот нынче в крепость еще не вернулся. Не нравится Эрланд Коту, потому что на Хиндарсфьялле, как известно, одни святоши живут и молится клан Хеймайев лучше, чем топором орудует. Сам Кот родом с Фарер, оттуда, где лишь сосны шумят да волны разбиваются о камень. Зато всем известно, что сосны эти самые лучшие, что срубят их корабельных дел мастера и сделают из них добрые драккары, жёны их вышьют на парусах скрещенные гарпуны и воины отберут всё нужное у тех, кто не в состоянии своё добро защитить должным образом. Таков и сам Кот — хоть и ведьмак, а корней не забывает в отличие от прочих братьев.       Треска и морской окунь бомб боятся, потому отплывать приходится всё дальше и дальше. В гроте, пахнущем тухлой рыбой, среди сгнивших снастей и поросших илом крабовых ловушек прячется хлипкая лодчонка. Вдвоем с Грифоном, стоя по колено в соленой воде, Кот вытягивает её с камней. Слышит призывный шум прибоя снаружи, усмехается довольно, посверкивая желтыми глазами. Уж давно забыл, казалось, что такое море.       — Что, с удочки ловить разучился? — посмеивается Кот, щурясь. Ссоры ищет.       — А что мне твоя удочка? — фыркает пернатый. — Бомбу кинь — вся добыча вверх всплывёт.       — От твоих бомб и крабы на мелководье вылезать не хотят.       — И на крабов управа найдётся.       Грифон пахнет солью и травами, колется бритым виском, когда Кот, усаживаясь в лодку, как будто бы невзначай трётся об него щекой. Хитёр Кот, провоцирует умело, но своего всё никак не добьётся.       Живут они с Грифоном, впрочем, по-прежнему — как два враждующих соседа, у которых зимой кончается вяленая сельдь, а они и начинают делиться друг с другом кто чем может. Лишь бы не подох, думают оба, потому как одному без второго скучно станет, а скука — вещь страшная. В один день собачатся, в другой день за добычей плавают — и всё признать никак не хотят, что вдвоем всяко лучше, чем порознь.       Море с утра холодное, раскачивает их неказистое судёнышко. Вот-вот, казалось, на скалы бросит. Скал здесь полно — Кот, глядя на них, всё вспоминает детство на Фарерах, замерзшие ручьи и лежащий до поздней весны снег, искрящийся под солнцем. Помнит Кот самые разные мелочи — вкус похлебки с угрём, свист ветров и аромат хвои. Самое важное только вспомнить не в силах. Собственное имя.       — Гляди-ка.       Грифон движением ловких пальцев поджигает фитилёк на вынутой из сумки бомбе. Кот следит, ухмыляется уголком рта.       — Ну и чего я тут не видел? Игни твой простенький?       — Ишь какой, — топорщит тот перья. — Выйдем на берег — я тебе не простенький покажу, все штаны засрёшь.       Грифон, хоть не из храбрых, а похвалиться умеет и любит. Швыряет бомбу в глубокую пучину, да подальше от лодки, чтобы взрывной волной не перевернуло.       Каэр Серен возвышается темной, замшелой громадой. Кот, глядя на него, невольно вспоминает Стиггу — на мгновение только, не больше, прежде чем головой встряхнуть. Лодчонку покачивает, круги идут по вспенившейся воде, тут и там в красноватых расплывшихся пятнах крови всплывает заветная треска. Одна, вторая, третья — её много, видно, целый косяк положило. Грифон посмеивается, потирает руки, одним взглядом всё повторяет, мол, смотри, как я хорош, как искусен в ведьмачьей рыбалке, никто лучше меня в том не смыслит. А Кот опять вспоминает — как ходят на китов летом, как расцветает сенжигрон в запутанной чаще, как…       — Я дальше тебя заброшу, — скалится он, обнажая островатые зубы. — И покрупнее выловлю, а эту мелочь сейчас заберём.       В речь Грифона как ни вслушивайся — невозможно догадаться, кто он и откуда на самом деле прибыл. Ведьмаки ведь народ странствующий, почерпнут оттуда или отсюда, некоторые до того доходят, что учатся говору каэдвенцев или лирийцев. Но этот пернатый словно бы ни там, ни там не бывал. Волос у него темно-русый, жесткий, выбритый на висках, глаза черные, кожа смугловатая. Сказать бы — южанин и есть, да только ни черта он не южанин, хоть и говорит грубо, отрывисто, ну точно в их манере. А всё не оттуда. Кот гадает, однако молчит. Любопытно ему, кто из этой игры выйдет победителем.       Дно лодки усеяно мелкой рыбёшкой — эта пойдёт на засолку, сегодня им надо чего покрупнее. Поверхность воды, всколыхнувшаяся было от брошенной бомбы, успокаивается, холодит едва пальцы, стоит Коту наклониться, чтобы подхватить еще одного морского окунька, ускользнувшего от внимательного взора.       — Вот я заметил, — говорит Грифон, подбрасывая на ладони бомбу. — Что-то мы друг друга всё зверьми кличем, а живем-то уже не первую зиму под одной крышей. Не хочешь назваться?       Кот, подмечая его забаву, сверкает яростно змеиными глазищами. И вопрос игнорирует.       — Ты что творишь? Не тряси это!       В словах этих невольно чувствуется что-то вроде «я старше, по-хорошему тебе приказываю, не то подожжёшь еще ненароком и костей не соберём». Грифон сжимает бомбочку в руке.       — Поскучнее своих будешь.       — Ты Котов-то хоть встречал?       — Я? — Грифон усмехается. — Не-е. Мы от вас далеко. Мы охотимся от Повисса до Цинтры. Дальше не ходим.       У Котов, конечно, территории нет — они идут туда, где им заплатят. Оттого так непривычно слушать рассуждения пернатого о каких-то там границах, правилах да честной делёжке заказов. Непривычно еще и потому, что Кот знает — Грифон не из честных, хоть честными, можно сказать, и воспитан. Странно это всё.       — Вот и молчи, — фыркает он, скользя пальцами по воде. — Думаешь, у нас там ведьмачий цирк? Ничего ты не знаешь. Ни о Котах, ни об их повадках.       — А ты расскажи, — Грифон встаёт, чтобы поправить парус. — Твою-то мать, хлопает…       Кот едва ведёт носом, чувствует запах соли.       — Ветер усиливается. Если дальше пойдём, порвёт полотна к чертям, так что спускай. На вёслах попробуем.       — Лениво.       — Тебе всё лениво, а парус спускай.       Думает, может, хоть гребля Грифона займёт и от расспросов отвлечь сможет. Как бы ни так.       — Ну так как, назовешься?       Кот отвечает честно.       — Не помню.       — Ладно тебе заливать, сказочник. Чтобы имя своё не помнить — это как жить надо?       — Да вот, знаешь, лазал как-то по крышам в Ард Каррайге и упал. С того момента ничего и не помню.       — Брешешь, Кот, как пить дать брешешь.       Грифон на деле и сам не уверен — потому что не раз доводилось наблюдать, как играючи, легко и просто не то сосед, не то враг гулял по карнизам да толстым бельевым верёвкам, на которых развешивали тяжелые рубашки всей братией. Считали, выпендривается незнамо перед кем, а потом поняли — Коту ходить по краю нужно примерно так же сильно, как нужны людям свежий воздух и пища.       — Не брешу, — отвечает тот. — С крыши-то я и впрямь свалился, лет восемь было. Родители обо мне и не спрашивали — те скорее о бутылке водки позаботятся. Ну, нянчить её станут…       Они отплывают подальше, работают вёслами — Грифон поактивнее, потому как сил больше, а Кот только помогает. Где-то под толщей волн уже представляет серебристые косяки рыб да крабов, что лакомятся на дне чем придётся. Пернатый молчит — только глазеет всё на него внимательно, пробуждая где-то на дне сознания слепую злость. Что смотришь, хочется спросить, не видел ни разу таких, что сваливаются прямо под копыта ведьмачьей кобыле, не видел тех, что предпочитают за таинственным незнакомцем в капюшоне да с желтыми зенками последовать, нежели возвращаться в отчий дом? Всё это, конечно, выдумка — всё было не там, не в Каэдвене, и совсем не так, как Кот рассказывает. То история выдуманная и наизусть выученная, чтобы не задавали лишних вопросов.       — Бросай уже, — бурчит Грифон. — Ходок по крышам сраный.       Кот криво улыбается. Клювом пернатый щелкает, да глаза не выцарапывает.       Подожжённая бомба с плеском падает в воду, стихает шипение, но видны показывающиеся на поверхности пузыри.       Кот выжидает, скрестив руки на груди. И вдруг слышит за спиной тихое:       — Пиздишь ты, Кошак. Да еще и жутко нескладно.       Он смеётся.       — Это отчего же?       — Говор не каэдвенский.       — А где бы тебе его слышать? Вы, Грифоны, только до Цинтры ходите, а если на восток — так до Лукоморья.       Впрочем, здесь с ним поспорить трудно — Кот никогда и не пытается копировать чей-то акцент, списывает на долгие странствия, мол, давно всё позабылось.       Но зато выдаёт другое. То, как управляется он с парусами, как ловко удит рыбу без помощи бомб (и, признаться, способ этот ему намного ближе, хоть и не столь быстрый). Ничуть не хуже, чем орудует мечом против всякого, за чью голову готовы заплатить.       — Но ладно уж, — осклабившись, признаёт он. — Наврал я тебе слегонца, пернатый. Из Цидариса я.       — Точнее, — не отстаёт Грифон.       Лодку с силой качает, подбрасывает на волнах силах подводного взрыва и толчок этот, невольно напоминающий землетрясение, неожиданностью своей с ног сбивает. Надо было не вставать, думает Кот и с каким-то обреченном спокойствием, словно зная, что так и будет, приземляется прямиком на Грифона. Их крутит, вертит туда-сюда, вот-вот перевернёт неспокойное течение — рыба всплывает тут и там оглушенная, поскрипывает дерево и спущенный парус хлопает на ветру бесформенной тряпкой. Кот лежит поверх кряхтящего и жутко ругающегося тела, раскинув руки в стороны — и жмётся крепко-накрепко, пережидает вызванный ими небольшой шторм. Наверное, нас со стен отлично видно, крутится в голове почти безразличная мысль. Угораздило же устроиться под носом у наблюдателей, высматривающих корабли. А с другой стороны — на деревянном дне хорошо, брызги едва долетают, холодные порывы не добираются до тела сквозь одежду. Только тепло чужой груди жжёт слабо и дыхание оседает у бьющейся жилы.       Кот думает, что Грифон сам по себе не так уж плох — даже когда вопросы задаёт назойливо, не зная меры.       Грифон же думает, что Коту пора бы перестать нарушать его личное пространство, не доводя дело до конца. А иначе в чем соль? Пусть женщин он предпочитает больше, в жизни надо пробовать всё.       — Бомбы ты кидаешь как ди… — ему дышать тяжело от чужого веса, что уж тут о словах думать. — Ди…       Дилетант, договаривает за него мысленно Кот.       Я, может, специально так бросил, хочется ответить ему. Он скалится.       — Что ты, до берега не доплывёшь? — шепчет с издевкой.       — Рыбу жалко.       — Хер бы с ней, с рыбой. У нас чайки есть. Пробовал жареных чаек, пернатый? Их еще можно грибами начинить, с укропом и луком.       — Слезь с меня уже, ты…       Лодку всё качает и качает, уже до подступающей к горлу тошноты, а они встать не могут, ждут.       Хоть вопросы задавать перестал, думает Кот. Его очередь.       — Ну, а ты? Ты-то своё имя помнишь? Про город уж не спрашиваю…       Они смотрят друг другу в глаза, словно пытаются найти и прочесть в них ложь как можно раньше, до того, как она слетит с губ.       — Алейд. А ты снова брешешь, как и всегда.

***

      Два сонных Грифона, присланных на смену предыдущим часовым, чтобы высматривать корабли со стен, стоят, привалившись друг к дружке, и спят почти с открытыми глазами. Воробушки на холоде, не иначе. Одному растрепанные волосы напарника начинают щекотать щеку и он мотает головой, пробуждаясь от дремоты — а перед ним, прямо меж каменных зубцов, вдалеке, покачивается на волнах совершенно пустая лодка со спущенным парусом.       — Бартел? Ба-а-артел…       Но Бартел не слышит, дрыхнет крепко и сладко, уронив голову на чужое плечо. Вот уж кому точно нет дела до всяких необычностей — ему лишь бы под одеялом сопеть и горя не знать.       Второй несколько секунд сонно таращится на одинокое жалкое судёнышко. Никого — ни своих, ни чужих. Плавает себе и плавает. Что ради него прерывать отдых?       — Чертовщина какая-то… — раздраженно бормочет под нос проснувшийся Грифон, прикрыв веки, словно прячась под крыло, и прижимает Бартела обратно к себе грубой ручищей.