Се ля ви

Шум, раздавшийся на улице, был непростительно громкий и резкий для провинциального городка. Он просто приехал сюда на выходные в надежде хоть где-то (конечно, помимо гробовой доски) найти вечно ускользающий из его сухих рук покой. Всю жизнь он только и делал, что отправлял отчеты, нехотя заходил в зал конференций, обсуждал малопонятные ему самому проекты. И сейчас, когда ему исполнилось целых двадцать шесть лет, собрав пару белоснежных рубашек, слегка потертых шляп и пошатанные нервы, он отправился на белоснежные берега Франции. Он был уверен в своей молодости и силе, однако его здоровье частенько давала сбои в виде трясущихся мускулистых рук, дергающегося глаза и хронического бессилия по утрам. Нельзя сказать, что он совсем не понимал происходящего, но любил успокаивать свой непослушный мозг планируемым уже лет пять отпуском. Стоило ему только устроиться в престижную компанию переводчиком, откуда он пришел из какого-то подвального переводческого бюро, то все, подумал он, тут и начнется жизнь. Тут он и выкинет свои рубашки, уже не отстирываемые на рукавах, заменит свои поцарапанные ботинки дорогой кожей, выпрямится в стане и будет чаще улыбаться. А по вечерам после работы обязательно будет ходить со своими коллегами, которые успели стать друзьями, в хороший ресторан ужинать жирной пастой с нежными кусками красной рыбы и хорошим, терпким вином, бьющим по носу, но не голове. Кто же знал, что коллеги его будут нервозными, а самому ему не будет хватать времени на красную рыбу и хорошее терпкое вино. Постепенно и он снял с себя личину наивной нежной молодости, заменив ее на скрытую мужскую нервозность, изредка прорывающеюся в виде гулкого баса. В основном же она жила где-то под ребрами и в зависимости от степени тяжести ситуации: либо щекотала солнечное сплетение, либо пыталась до крови соскрести кожный покров и накинуться со всей силой на собеседника. Во Франции он чувствовал себя уже спокойнее, но тревога не уходила. Она просто пряталась и ждала часа, когда можно будет снова занять почетное место в черепной коробке. Однако только заселившись в маленькую комнату с выкрашенными в белый стенами, он почувствовал облегчение. Все дольше находясь в безмятежной чистой белизне, прерываемой тонкими полосками потрескавшейся штукатурки, он мог вдохнуть чуть глубже обычного, отчего мозг его уже говорил спасибо. Небрежно кинув дорогой чемодан на пол, сняв белоснежную рубашку, чуть посеревшую у рукавов, он выглянул в окно. Шум стал сильнее.