***
В темноте почему-то оказывается ужасно громко, и его бесцеремонно лупят по лицу. – Сарп! Сарп! Очнись, шайтан тебя раздери! Чудовищным усилием воли он заставляет себя открыть глаза. В тусклом свете бледное лицо то приближается, то отдаляется, и Сарп узнает ее не сразу. – С-с-сем-ма?.. Он вообще-то не уверен, что комиссар ему не мерещится. – Ты должен встать. Кто-то сбоку подныривает под его локоть, и Сарпа тянут вверх. Тело отзывается такой острой болью, что подкашиваются ноги, и он почти отключается. Голос Семы, звучащий откуда-то сзади, привычно строг и непривычно напряжен: – Сарп, послушай! Парни забрали Мерта, но ты слишком тяжелый. Тебе придется идти. Ты слышишь?! Он кивает. Да, он слышит. Слышит. Не понимает. Не понимает, почему ад выглядит точно как проклятый коридор с потеками крови на полу, почему вокруг так много знакомого народа, кто такой Мерт, и почему в этом аду нет подонка Джеляля, который заслужил тут самое почетное место… Голова дергается в сторону, и Сарп запоздало соображает, что его снова ударили по щеке. А еще что он, кажется, все-таки не умер. И что полиция здесь неспроста. И что Мерт, которого забрали, – это… – Дойду, – цедит Сарп сквозь зубы. – Я дойду. Неважно как далеко. Он дойдет.***
Тридцать восемь минут под вой сирен навсегда останутся самыми длинными в жизни Сарпа Йылмаза. Он точно знает, что их было именно тридцать восемь: он машинально отметил время на панели, когда садился в машину и когда вылезал из нее. Точнее, когда его туда запихивали и оттуда доставали. На заднем сидении авто Семы душно. Сарпа начинает тошнить от мельтешения огней за окном, от ударов виска о дрожащее на бешеной скорости стекло и от кисло-горькой смеси запахов бензина, пота и крови. Тошнит оттого, что патлатая голова лежит на его бедре и что губы Умута перепачканы кровью с его, Сарпа, ладони: он не убирает руку от лица брата, боясь перестать чувствовать слабое дыхание… Он некстати вспоминает, как не столь давно так же держал раненую Мелек и чем это закончилось, и тошнота становится невыносимой. – Ты там держишься? – спрашивает Сема, выжимая из мотора все силы, какие есть. – Да. Сарп не врет – он держится. Держится за побелевшие костяшки комиссара, вцепившейся в руль; за начальника в соседней машине и закованного в наручники Джеляля там же; за дергающую боль и ощущение, как отнимается вся левая сторона. За младшего братишку, который жив, который обязательно должен жить… Он держится. Целых тридцать восемь минут.***
– Ха-ха-ха-ха! Смех Джеляля гремит со всех сторон, но куда бы Сарп ни повернул голову, вокруг только темнота. Плотная, осязаемая и склизкая, она заползает в горло, вызывая рвотный рефлекс, и Сарп не может сдержаться. Он сгибается пополам, подносит ладони к лицу и чувствует, как по губам течет вязкое и горячее с привкусом металла. – Са-арп, ты не туда смотришь! Джеляль кричит прямо в ухо, и Сарп пытается разогнуться, но не может. Пытается вдохнуть, но вместо воздуха легкие заполняются парализующим страхом. – Ты вовремя, сынок, – с издевкой и злорадством шепчет Джеляль, и его шепот смертельным холодом обдувает липкий от пота затылок. – Я как раз закончил разделывать это мясо. Горло сжато спазмом, по венам течет ледяное отчаяние, и Сарп падает на колени, вслепую шарит рукой в кромешной темноте, но впустую. – Какую часть брата отдать тебе на память? Хочешь голову? А хочешь, я вырежу для тебя его сердце?.. Сарп задыхается паникой, захлебывается кровью и сворачивается в клубок посреди ничего. Голос Джеляля отдаляется, превращается в писк, и, когда он наконец замолкает, в наступившей тишине Сарп слышит редкие угасающие удары своего сердца и то, как где-то рядом – совсем рядом и в абсолютной недосягаемости – рыдает его Умут…***
На этот раз в темноте тихо, тепло, и нет боли. Это похоже на рай для не очень праведных парней вроде него, и Сарп не хочет отрывать глаза, чтобы не увидеть, что снова ошибся. Он помнит Джеляля, стреляющего в Умута, Джеляля в наручниках и Джеляля, предлагающего ему брата по частям, – всех троих в равной степени – и малодушно не хочет знать, кто из этих кебабщиков был настоящим, на ком из этих Джелялей на самом деле закончилась их бесконечная гонка. У него просто не осталось сил. Впервые в жизни он признает, что у него больше нет сил бороться, бежать, трястись и… Темнота слева внезапно проседает, боль фейерверком взрывается в одной точке, мгновенно заставляя почувствовать тело. Сарп морщится, и голос, знакомый, несмотря на ужасную хрипоту, произносит рядом чуть слышно: – Прости. И Сарп понимает, что открыть глаза все-таки придется, потому что он ни за что, никогда, ни за какие блага или кары мира не позволит своему брату считать себя в чем-то виноватым. Даже если этот Умут – ненастоящий, даже если он всего лишь игра окончательно подвинувшегося рассудка, даже если он… …бледный, растрепанный и заплаканный, на фоне белого больничного потолка, смотрит на него и улыбается. – Я умер? – Сарп задает самый глупый и самый важный из всех вопросов. – Не надейся так легко отделаться от меня, брат, – смеется Умут, заходясь кашлем. – Нет, ты не умер. Мы не умерли. – Правда?.. Секунду или две он ожидает, что его ущипнут в качестве доказательства, но вместо этого Умут наклоняется, касается его скулы обветренными губами и вздыхает. – Правда. И Сарп верит. Верит и думает, что все это просто замечательно, и вновь надвигающаяся темнота уже не пугает его, как прежде. Потому что, закрывая глаза, Сарп чувствует, как его брат опускает голову ему на плечо, и знает, что это – реально. А все остальное не так уж важно.