Бег на месте

Джехен просыпается, уверенный в том, что у них с Доеном все так же хорошо, как и прежде, несмотря на вчерашнюю ссору. Но Доена не оказывается в постели, его нет ни в одной комнате, а разбитого телефона не оказалось на том месте, куда Джехен его вчера швырнул. И ужасное чувство холодного страха поселяется в груди, заполняя все пространство, и на какое-то мгновение Джехену кажется, что у него начали ныть суставы от навалившегося негатива. Это было похоже на то утро, когда Доен оставил его после того, как узнал о той самой тайне. И когда Джехен находит на кухне лист бумаги, то замирает на пару минут с закрытыми глазами, боясь увидеть содержание. Но он все же решается. "Я знаю, что поступаю подло и ужасно, ужасно жестоко, но ко мне пришло понимание, что я не знаю жизни без тебя. Я настолько зависим от тебя, что даже не смею посмотреть по сторонам, лишь бы не потерять из поля своего зрения тебя. Я знаю, как сильно ты любишь меня, а я люблю тебя. Да, я люблю тебя, но мне нужно время, нужно пространство, нужен выбор. Я должен понять, хочу ли я быть зависимым и дальше или же ты просто создаешь иллюзию прекрасного в наших отношениях. Поэтому, прошу, отпусти меня на время. Нам нужно расстаться. Доен". Джехен медленно перечитывает каждое слово, но смысл написанного до него доходит в полной мере лишь после того, как он прочитал письмо несколько десятков раз. И Джехен яростно сминает лист рукой, сжимая ее так сильно, что белеют костяшки пальцев. Сейчас он даже не мог понять, что чувствует, потому что в голове крутилась лишь мысль:"А что, если он не вернется??". Осознание того, что Доен попросил расстаться, еще и вот так неожиданно, уязвляет и делает слабым. Это чувство, даже мысль о слабости Джехен ненавидел, и это вводит его в ярость. Он с яростным криком бьет кулаками по каменной столешнице. Его лицо краснеет, а кулаки ноют, но ему все равно, потому что Доен совершенно точно его оставил. Это не как в тот раз. Но Джехен ведь сам обещал отпустить, если Доен несчастен, разве нет? Наспех собравшись, Джехен едет за город, в старый бункер, который находился под землей. Он не любил это место, но ему было просто жизненно необходимо выпустить свою ярость. Он оставляет машину неподалеку под ветхим навесом и, пройдя несколько метров вперед, останавливается у места, которое он сделал специально для себя. Джехен задумчиво шаркает тяжелым ботинком по земле, решая, спускаться вниз или нет, и когда ветер слегка сдувает еще слой песчаной пыли, то начинает виднеться обшарпанная крышка железного люка. И Джехен все же наклоняется, чтобы открыть ее. Крышка тяжелая, массивная и от времени поддается слабо, но Джехен все же тянет ее вверх, откидывая в сторону. Он медленно спускается по железным ступенькам и закрывает крышку за собой. Под землей темно, холодно и пахнет затхлостью, это заставляет Джехена брезгливо поморщиться, но он, спустившись, включает свет и идет по коридору. За дверью в его конце находится то, что так все эти годы тешило его самолюбие, его раны, его неуемную боль. Когда дверь с противным скрипом открывается, впуская свет из коридора, Джехен включает еще свет внутри своеобразной камеры и оглядывается. Увиденное заставляет его усмехнуться, и он протягивает: - Так, так... Вижу, без меня вы совсем заскучали, ребята. Но сегодня день везения, я вас развлеку, так уж и быть. Он берет стул из угла, ставит его перед прочной решеткой и садится, разваливаясь на нем. Джехен разглядывает то, что происходит за этой решеткой и морщится от нахлынувших воспоминаний. Это была одна из главных причин, почему он не любил сюда приходить, но все равно делал это, поскольку иначе не мог. Он чувствовал себя обязанным перед самим собой. - Знаете, без Енсу стало как-то скучновато, не думаете? Я в том смысле, что да, ты, Сынмин, очень даже милый и веселый парень, но все же Енсу веселил меня больше. В нем было как-то... побольше задора, не находите? Джехен наклоняется вперед, упираясь локтями в колени, но это простое движение заставляет людей за решеткой лишь испуганно замереть, прижавшись в стене. Это заставляет его лишь усмехнуться. - Так забавно наблюдать за вами. Неужели боитесь меня? Но я всего-то развлекаюсь, вам нечего бояться. Я за справедливость, знаете. Сначала был ваш период веселья, теперь настал мой. Хотя вижу, что он скоро подойдет к концу. Все же за все эти восемь лет ваши ряды поредели. Было тридцать шесть, а осталось всего семеро. Как жаль, как жаль... Последние слова Джехен произносит с наигранной жалостью и неожиданно смеется, вскакивая на ноги. Он снимает куртку и вешает ее на спинку стула. За решеткой грязно, пыльно, ужасно пахнет, а люди, что стояли и не смели даже дышать, лишь жались к стене в отчаянной попытке скрыться. Но Джехен лишь отодвигает стул в угол и подходит ближе: - Что же... с кого начнем сегодня? Есть добровольцы? Сразу предупреждаю: меня лучше не злить, поскольку сегодня просто отвратительный, просто ужасный день. И я намерен прибегнуть к вашей помощи, потому что я живу в цивилизованном мире, мне нельзя срываться на других людях. Но ответа так и не следует, и Джехен закатывает глаза. - Ладно. Тогда начнем просто по очереди в хаотичном порядке. В любом случае вам всем придется пройти через это. Он открывает дверь и, вытащив пистолет из-за ремня, наводит на первого попавшегося мужчину. Джехен указывает пистолетом на выход: - Вперед. И чтобы без глупостей. Мужчина тихо произносит: - Лучше убей меня сразу. Я так больше не могу. - Ты сейчас серьезно, Сынмин? Захотелось поговорить об этом? Сынмин не унимается, впадая в истерику, - его итак севший голос хрипит, и он со слезами на глазах произносит: - Мы уже здесь восемь лет, Джехен. Сколько еще мы должны вынести, сколько еще здесь просидеть, сколько еще потешить тебя, чтобы ты, наконец, успокоился и перестал это делать?! Мужчина пронзительно кричит, когда Джехен простреливает ему бедро. Он скрючивается, хватаясь дрожащими руками за ногу, а Джехен, тяжело вздохнув, все же входит в камеру и, сбив его с ног, наступает прямо на рану. Остальные пленники испуганно жмутся к противоположной стороне. Сынмин кричит, пытаясь выползти из-под ноги Джехена, но тот лишь давит сильнее, глядя в упор прямо на его лицо. Глаза Джехена темные, пугающие и настолько безумные, что это заставляет все внутри сжаться в страхе в очередной раз. - Хочешь знать, когда это все прекратиться? Так вспомни сначала школьные годы. Помнишь, Сынмин, а? Помнишь? Помнишь те дни, те моменты, когда ты окунал меня головой в унитаз? А помнишь тот день, когда вы все сделали это со мной? Что я тогда говорил? Не можешь вспомнить? А я напомню в очередной раз. "Прошу, остановитесь! Прошу, не надо! Зачем вы это делаете со мной?! За что вы так со мной?! Прекратите! Остановитесь! Умоляю! Я сделаю, что угодно, только прекратите!". Я, тот, кто никогда никого ни о чем не просил, умолял вас остановиться, сжалиться надо мной. Но никто из вас хотя бы на секунду не подумал о том, что поступает ужасно. Когда ты только прибыл сюда, я обещал, что ты будешь умолять меня о смерти. Но ты сдохнешь самой отвратительной, самой мучительной смертью, потому что это именно то, чего ты так заслуживаешь, Кан Сынмин. Как и все остальные тридцать шесть ублюдков.

***

Отчаянные, полные боли, душераздирающие крики доносились из другой комнаты почти до ночи. Джехен их выводил и заводил по очереди, пока в конце концов не истребил свою ярость. Его руки были в крови, грязи, одежда тоже запачкана, но это было именно то, что приносило ему удовлетворение хотя бы на немного. Но легче все же не становилось. Доен ушел от него, и это было именно то, что так ужасало его, что заставляло все самое темное, что было внутри, вот так выходить наружу - во много, в миллиарды раз сильнее и интенсивнее обычного. Доен придавал ему сил, уверенности, дарил спокойствие и удовлетворенность, он приносил облегчение - не временное, а длительное, бесконечное. Джехену было хорошо с ним просто находиться рядом, даже дышать он мог с ним без той боли в груди. Но сейчас все не так. Сейчас почему-то все было даже не так, когда Доен уходил пять лет назад. Сейчас Доен делал это не потому что Джехен его обманул, а потому что почувствовал себя несчастным и ограниченным рядом с ним. Значит, Джехен не приносил ему больше счастья, и это было то, что так доставляло боль. Еще более сильную, всеобъемлющую и пронзительную. И Джехен боялся, что без него приведет сам себя к ужасному концу.