Еду по России - не доеду до конца

— Сколько раз можешь отжаться? — спрашивает Иннокентий Александрович. — Сколько надо? — задает Ульян встречный вопрос. Физрук усмехается и подходит ближе, нарушая личное пространство. — Здесь я вопросы задаю, Кожевников. Отвечай на поставленный. Уля смотрит ему в глаза с вызовом, вздернув подбородок. Новый учитель бесит до зубовного скрежета одним своим надменным взглядом, и Уле очень хочется поставить его на место, положив болт на субординацию, вежливость и инстинкт самосохранения. Поэтому он вспоминает, что норма — сорок два раза, и говорит: — Шестьдесят. Федя оборачивается на него с немым ахуеванием, мол, ты, Уль, совсем двинулся, у нас впереди еще сорок минут физкультурного ада, какое шестьдесят, но Ульян не реагирует на его молчаливые призывы взяться за ум, глядя в глаза своей локальной катастрофе. Катастрофа довольно ухмыляется и говорит: — Продемонстрируй. Остальные разминаются. Ребята расходятся по залу для выполнения упражнений, а Ульян оборачивается на Ритку с Федей инстинктивно, и опускается на пол. Принимает нужное положение, вдыхает и принимается отжиматься. Иннокентий Александрович считает медленно, словно нехотя, и Уля старается не беситься, но получается так себе. Поначалу выходит легко, но потом становится тяжелее, и физрук, точно почувствовав это, начинает считать быстрее. Отжавшись сорок раз, Уля чувствует, что переборщил с заявлениями, потому что руки начинают подрагивать, а Иннокентий Александрович только ускоряется, вынуждая его выполнять упражнение быстрее. После пятьдесят четвертого отжимания Ульян замирает, потому что руки нехило так уже трясутся и отказываются держать. — Чего замер, Кожевников? Ручки устали? — насмешливо спрашивает Иннокентий Александрович, и Уля мысленно проклинает его, но возобновляет упражнение. Всего шесть раз осталось — не может же он сдуться у самой финишной черты? После того, как его катастрофа произносит заветное «шестьдесят», Уля тыкается носом в пол, потому что руки отказывают. Физрук присаживается на корточки возле, должно быть, чтобы окончательно доконать его своим мерзким голосом. — И это все, Кожевников? — спрашивает. — Я ожидал большего. — Я обещал шестьдесят — я отжался, — буркает Ульян, совладав с дыханием. Потом с трудом отлипает от пола и сердито смотрит в насмешливые бледные глаза. Катастрофа выдерживает паузу, разглядывая его покрасневшее лицо, а потом резко поднимается и спрашивает у класса: — А вы чего застыли? Теперь кросс. Десятиклассники стонут разочарованно и нехотя выползают на стылую утреннюю улицу, а Рита с Федей подбегают к Уле и берут его под локти. — Ну и чего ты на рожон лезешь? — спрашивает Федя. — Он же психованный, с ним лучше не спорить. — Уля просто не может не показать, что у него з-д-о-р-о-в-е-н-н-ы-е яйца, — тянет Рита и звонко смеется на Улино возмущенное «эй». Они оказываются в самом хвосте кривоватой шеренги и, пользуясь тем, что Иннокентий Александрович в самом её начале, так и идут втроем, не разбиваясь на пары. — Я не виноват, что он мудак, — бурчит Ульян, — кто ему разрешал на нас так смотреть? — Как? — не понимает Федя. — Как на дерьмо, — смеется Рита. — Ну, а чего ты хочешь. Он же мистер Вселенная, вокруг него вертятся все планеты в нашей галактике. Федя прыскает, и Уля тоже не удерживается от смешка, хотя все еще злится. В парке, куда они приходят бежать кросс, пахнет осенней сыростью и гравиевые дорожки блестят от налетевших красно-рыжих листьев. Иннокентий Александрович останавливается у условной черты, с которой начинаются круги их ада (на деле — кривые овалы) и говорит: — Два километра. Я засекаю время. На счет три… Школьники готовятся стартовать, а Иннокентий Александрович подходит к Ульяну и спрашивает: — Сколько можешь пробежать? Улины брови ползут вверх, демонстрируя всю степень ахуевания своего хозяина. — Вы издеваетесь? — Значит, бежишь три километра. — Что? Почему? — возмущается Ульян. — Потому что задаешь тупые вопросы. А теперь приготовились! Три, два, один! Ребята срываются с места под пронзительный визг свистка, а Уля все еще стоит на месте, глядя на физрука рассерженно. Иннокентий Александрович сверлит его своими бледно-голубыми, не скрывая злорадства. — Чего встал, Кожевников? Ноги в руки и вперед. Или слабо? — Мне?! — Ну не мне же, я и десять могу пробежать. Уже тридцать секунд прошло, кстати. Уля давится возмущением и наконец стартует. Черта с два он уступит этому гондону! Еще и первым к финишу прибежит, чтобы у него челюсть до груди отвисла. Так он думает, пока бежит первый круг-овал, вмещающий в себя пятьсот метров. Покончив с первым километром, он все еще думает так. К концу третьего круга в голове пульсирует только «воды» и «воздуха». В грудной клетке жжет нестерпимо, во рту пересохло и дыхания не хватает катастрофически. Толкать себя вперед получается по одной лишь инерции. «Только не четвертый круг», — думает Уля, заходя на четвертый круг. Начинает болеть голова и дышать получается только через рот. Уля прерывается на шаг периодически и уже не пытается никого обогнать. Когда он принимается за пятый круг, кто-то уже валяется на влажной траве, а кто-то все еще бежит четвертый. К концу пятого Уля понимает, что, если он сейчас же не остановится, его стошнит. Он падает на гравий рядом с Иннокентием Александровичем и замирает, стараясь удержать рвущийся наружу завтрак. — Кожевников, если ты заблюешь мне кроссовки, я заставлю тебя их отмывать, — говорит эта бесчувственная скотина, за каким-то хреном подавшаяся в учителя. Уля не отвечает. У него бешено колотится сердце, грудную клетку рвет на части, и все тело трясет. — У тебя еще шестой круг, ты помнишь? — спрашивает Иннокентий Александрович. Уля мотает головой отрицательно, обняв себя руками и почти уткнувшись лбом в колени. Уля д-ы-ш-и-т, и это уже достижение, потому что он всерьез вознамерился откинуться в свои шестнадцать, к концу пятого круга — без сожалений. — Двойку ведь поставлю, Кожевников, — почти ласково говорит Иннокентий Александрович, присаживаясь рядом. — Ставьте, — хрипит Уля. Физрук усмехается. — Похоже, придется заняться твоим физическим воспитанием. Ульян резко поднимает голову, таращась на него во все глаза. — Зачем? — выдавливает из себя сипло. Иннокентий Александрович смотрит насмешливо, но беззлобно, по-отечески даже как-то, и Ульяну кажется, что он все-таки помер, не добежав, и попал в какую-то параллельную Вселенную, где его учитель вполне себе сносный мужик. — Ну, как зачем? Чтобы вопросы отучился задавать дурацкие. — Не дурацкие они. — Вставай, Кожевников. Говорю же — шестой круг еще. Пока не пробежишь, в школу не вернемся. «Показалось, — понимает Уля, с трудом поднимаясь на дрожащие ноги. — Все-таки он редкостный гандон». И стартует. Что остается-то?