Еду по России - не доеду до конца

— Покайся, сука, — говорит Кеша, ставя его на колени. — Будь хорошей девочкой. Он всегда формулирует так, хотя Ульян ни разу ни сука и даже не девочка. Кешу это не ебет от слова совсем, особенно, когда он бухой. А бухой он почти всегда. Ульян как-то пытался ему вломить, потому что, серьезно, даже Христос бы такого обращения не стерпел, но почему-то сам тогда оказался в нокауте и с расквашенным носом — не успел даже понять, как это вообще произошло. У Кеши с его пристрастием к бухлу, вроде как, должна была страдать координация, или еще там чего, но на деле страдали у него только мозги — крыша конкретно так протекла. Ульян, впрочем, не был уверен, что дело в алкоголе — водку Кеша принимал как антибиотик, как минералочку её хлебал оздоравливающую. А долбанутый всегда был, скорее всего. Нормальным его Ульян представить не мог совершенно. Кеша и нормальный? Несовместимые какие-то понятия. Наверное, поэтому он сейчас давит Ульяну на плечи, заставляя встать на колени, и самостоятельно складывает его ладони в умоляющем жесте. Ульян не хочет молиться, он не верит в Бога. Но Кешу это (внезапно) тоже не ебет. Когда Ульян сказал, что не верит, получил по лицу наотмашь (было больно). Поэтому проще было сделать, как хочет Кеша, и спокойно пойти домой. Кеша достает из внутреннего кармана потрепанной куртки черный томик и начинает читать со страницы с заломленным уголком. И говорит: «Повторяй». Повторяй, сука, будь хорошей девочкой. А Ульян повторяет, потому что терпеливый. До опиздинения, в общем-то, терпеливый — батя из-за этого всегда считал его тряпкой, о чем любил долго и со вкусом вслух размышлять, не позволяя матери вмешиваться в их «воспитательную беседу». Ты тряпка, Уль, знаешь? Ноги о тебя будут вытирать все, кому не лень. Че молчишь, а? Язык проглотил? Можешь хоть раз «нет» сказать? Или я прав? Батя любил распускать руки, пока был жив. Затрещину сыну вломить — это ж милое дело. В воспитательных целях, никакого насилия. Ну, чтоб тряпкой не был, ага. Чтоб мужиком наконец стал. Ульян отцу не отвечал никогда. Мать трогать не позволял, а за себя никогда не заступался. Может, это и делало его тряпкой, он не знал. Знал только, что лежачих не бьют. А отец был из таких — униженный, раздавленный, сам себя давно уже с грязью смешавший, но продолжающий еще скалить зубы и сына каким-то «правдам жизни» учить. Когда его в сугробе мертвого нашли, Ульян не горевал. Больно не было. Только мучительно стыдно было, что отец позволил себе закончить так, что он ему вообще был отец. Лучше бы не был. Но вслух Ульян этого никогда не говорил. Он говорил: «Господи Боже мой, Ты знаешь, что для меня спасительно, помоги мне; и не попусти мне грешить пред Тобою и погибнуть во грехах моих, ибо я грешен и немощен; не предай меня врагам моим, яко к Тебе прибегох, избави меня, Господи, ибо Ты моя крепость и упование мое и Тебе слава и благодарение во веки». — Аминь, — требовательно добавил Кеша. — Аминь, — покорно повторил Ульян. — Теперь можно встать? Холодно на снегу… — Ничего, Бог велел терпеть. — Кому велел? — Нам велел. — А почему я один тогда терплю, раз нам? Кеша не ответил, взял только за шкирку, как щенка, и поставил на ноги. Не пнул — уже хорошо. Потом Ульян пошел домой, а Кеша — за ним. Куда еще ему было? Он, конечно, не был бомжом, но хата его от помойки не сильно отличалась — Ульян как-то раз имел несчастье проверить. На Кешу тогда напал бес гостеприимства, он и схватил его за руку и потащил к себе, не спрашивая, хочет ли Ульян в гости. Ульян не хотел, но у Кеши хватка была бульдожья — хрен вырвешься. Проще было не спорить, он ведь не хотел снова остаться со сломанным носом. Оказавшись в крошечной захламленной квартирке, насквозь пропахшей любовью всей кешиной жизни, Ульян был усажен за стол (это точно стол, Кеш? Ты уверен? Может, я лучше постою?) и щедро приобщен к распитию драгоценных запасов водяры. Граненый стакан давно уже не был прозрачный — посуду Кеша мыть явно не любил, пусть её у него и так почти не было. А Ульян вот не любил водку — вообще как-то без трепета к бухлу был, из-за отца, наверное, который за них обоих вылакал целое море. Но отказаться возможности не было — Кеша хоть и был укушен бесом гостеприимства, добрее от этого не стал, силой практически в глотку ему залил целый стакан беленькой. От горечи аж в глазах заслезилось, в голову ударило резко и в жар бросило. Мир накренился, и откуда-то вдруг появился второй Кеша. Ульян лежал, кажется, на полу, и смотрел на Кеш во все глаза, не в состоянии понять, какой из них протягивает ему соленый огурец. Попробовал схватиться за левый, но пальцы прошли сквозь. Потянулся к правому — что за диво — тоже не нащупал огурца. Зато потом этих двоих растолкал третий Кеша и сам ему огурец в рот затолкал. — А спасибо? — возмутился чуть погодя, не расслышав благодарности за молчаливым хрустом, и Ульян промычал что-то неразборчиво, сам не понял, что, но Кеша остался доволен. Как потом вернулся домой, Ульян не помнил. Наверное, Кеша проводил. Читай: на себе доволок до подъезда его бесчувственное тело. Мама была в ужасе, но Ульяну было так дерьмово физически, что он впервые, кажется, оставил без внимания её причитания. Потом было стыдно, конечно. Но что он мог поделать? У него ж не было выбора. Так он себе всегда говорил. Когда нашел налакавшегося вусмерть Кешу в сугробе и дотащил его до скамейки зачем-то, не позволив подохнуть, тоже себе так сказал. Не мог же он пройти мимо, как мимо отца прошел, не узнав. Сделав вид, что не узнает. Отец помер, а Кеша вот нет. Восстанавливало ли это Ульяна как-то в глазах мифического Бога? Минус жизнь, плюс жизнь — ноль ведь получается. Значит, не было ничего? Можно начать с чистого листа? Когда Кеша спросил, почему он его спас, Ульян не стал скрывать, рассказал правду. Не мог больше молчать, держать в себе. И так уже от матери виноватый взгляд прятал больше года. Кеша слушал его сбивчивый рассказ внимательно, осмысленно даже. А дослушав, впервые заставил встать на колени, книжку свою достал черную и процедил: «Повторяй». Повторяй, сука, или в ад хочешь? За убийство отца там знаешь с тобой что сделают? Зона Раем покажется. Ульян к своим девятнадцати на зоне не был еще ни разу и не знал, как там, зато Кеша, похоже, знал. Поэтому Ульян подпирал коленями сырую землю, глядя на него снизу вверх, и повторял. «Господи Боже мой, Ты знаешь, что для меня спасительно, помоги мне; и не попусти мне грешить пред Тобою и погибнуть во грехах моих, ибо я грешен и немощен…»