Кольцо Гонтов

После прекращения химии Мэнди стало несколько лучше. Начали отрастать волосы, она даже немного поправилась и ее больше не рвало каждое утро, а на пополневших щеках появился румянец. Так продолжалось недолго, месяца полтора, пока однажды утром Фрэнк не открыл глаза и не увидел испуганное лицо жены. — Молодой человек, что вы делаете в моей спальне? — в голосе Мэнди сквозила паника. — Мы что, переспали прошлой ночью? — Мэнди, это я, Фрэнк, — сказал тот сиплым после сна голосом, саму же сонливость как ветром сдуло. Сладковатый запах, едва уловимый ранее, значительно усилился. — Мы женаты. Ты… ты не узнаешь меня? На какое-то время на её лице мелькнуло недоумение, но затем она просто мотнула головой, как бы стряхивая наваждение, и сказала, улыбнувшись: — Конечно, дорогой. Я помню, кто ты. Просто решила подшутить над тобой. Ты же знаешь, какая я озорница, — нервно хихикнув, она пожала плечами. — Ага, — только и смог вымолвить Фрэнк, все еще пялясь на жену. — Дорогой, у меня что-то во рту пересохло. Принесешь мне стакан воды, пожалуйста? — Да, конечно, — сказал он и, хромая, направился на кухню. Фрэнк знал, что никакой это был не розыгрыш. Он лишь молился, чтобы подобное больше не повторилось. Он не хотел еще раз видеть страх непонимания в глазах жены. Через месяц такие эпизоды стали уж слишком частыми. Однажды она даже выгнала его из спальни заявив, что "посторонним мужчинам не стоит находиться в одной постели с девушками, если они не намерены на них жениться". Теперь Фрэнк спал на диване в гостиной. Несмотря на то, что в доме была другая комната, детская, у него не хватало храбрости зайти в комнату Вайолет. С того самого дня, как её не стало, он закрыл детскую на замок, чтобы сохранить такой, какой помнил, и не видеть пустую кровать, укрытую фиолетовым одеялом, не видеть разбросанные по полу бесхозные куклы, что дарил ей по праздникам. Спать на диване было даже лучше — не нужно было находиться в одной комнате с женой, которая тебя не узнаёт. Да и света здесь было значительно больше, чем в любой комнате. Двери веранды с большими стеклами выходили прямо в сад, который он так любил. Наравне с работой сад помогал Фрэнку отвлечься. Также в гостиной не было этого сладкого запаха, который мог унюхать лишь Фрэнк. Через месяц Мэнди переставала понимать, где находится. Уже через четыре месяца после прекращения химиотерапии она стала кричать от боли. Опухоль давила на здоровую часть мозга и причиняла адские страдания, которые заставляли Мэнди выть дни и ночи напролёт. Док выписал морфин. На какое-то время полегчало. Но Мэнди продолжала терять вес и просто таки таяла на глазах. Затем, когда организм привык к дозе, боли вернулись с новой силой. На просьбу Фрэнка выписать большую дозировку док сказал, что не может дать сверх нормы, иначе у него будут проблемы с законом, и что ему очень жаль. Фрэнк не помнил, когда спал последний раз. На шахте ему дали месячный отпуск, чтобы он смог проводить больше времени за уходом больной жены. Где-то далеко, в глубине души, куда он и сам боялся заглядывать, Фрэнк надеялся, что вернется на шахту гораздо раньше, ведь месяца может оказаться слишком много. Последние две недели прошли как в аду. Боли Мэнди стали невыносимым для них обоих — морфин закончился еще неделю назад. Так что теперь Мэнди просто материлась от боли, как самый настоящий уличный сапожник. Она произносила слова, которые Фрэнк никогда не слышал из уст вечно собранной преподавательницы арифметики и образцовой христианки. — Ë**нный х**сос! — кричала она, когда он менял ночной горшок. — Что ты на меня пялишься, выродок? Хочешь посмотреть на мои титьки? Так вот они! Гляди! Фрэнк знал, что это говорил рак, а не его Мэнди, и лишь крепко сжимал руку любимой, от которой остался один обтянутый кожей скелет, и приговаривал, как она когда-то: "Раз, два, три, боль, прочь уйди". Но, как и в случае с его коленом, боль никуда не уходила. За день до смерти Мэнди будто вмиг излечилась. Она сама встала с постели, пошла в ванную, приняла душ, причесала отросшие наполовину волосы как следует, надела свежий махровый халат персикового цвета и направилась на кухню готовить завтрак, как делала это много лет подряд. Фрэнк проснулся от запаха жареного бекона и сосисок. Запаха, который он не слышал почти целую вечность. Когда он поднялся с дивана, чтобы найти источник такого аппетитного аромата, то увидел готовый классический завтрак на кухонном столе: яйцо, две сосиски, два ломтика прожаренного на сковороде бекона, пудинг и бобы с тушеными помидорами и грибами, а рядом с тарелкой стаяла большая чашка с ароматным кофе со сливками, таким, как он любил. Рядом с приготовленным для Фрэнка местом сидела Мэнди и держала в руках большую кружку с зеленым чаем и нежно улыбалась. Кольцо Гонтов, которое, как и всегда, находилось на среднем пальце правой руки Мэнди, блеснуло на солнце. — Дорогой, садись кушать — завтрак стынет. Фрэнк протер глаза — это был сон, не иначе. Машинально проведя рукой по заросшим темно-русым волосам, он поднялся с дивана и захромал к кухонному столу. — Я вижу, ты сегодня хорошо себя чувствуешь, дорогая, — с улыбкой заметил он, садясь за стол. Запах был божественным. Даже сладковатый запах из их спальни ушел на второй план. — Знаешь, значительно лучше, — ответила она, игриво сверкая голубыми глазами, в которых плескалась жизнь, радость и самое сексуальное, по мнению Фрэнка, — интеллект. Именно в эту женщину он был влюблен все эти годы. — Ты хорошо спал? — Да, — честно ответил он. Сегодня он и вправду выспался как нельзя лучше. — Ты у меня такой молодец, — сказала она. И в этих словах было всё: гордость за любимого человека и бесконечная благодарность за месяцы, проведенные у её постели. Завтрак прошел в абсолютной тишине, чтобы не разрушать магию момента. Когда же с завтраком было покончено, Мэнди провела левой рукой по отросшей бороде Фрэнка, в которой уже пробивалась седина. — Дорогой, пойдем в сад. Хочу посидеть на свежем воздухе в тени каштанов. Они провели в саду почти целый день, болтая обо всем. О своем детстве, о том, как встретились, о том, как поженились, как на свет появилась кроха Вайолет. Не говорили они лишь об одном — о раке. Солнце начало клониться к закату, и это напомнило Фрэнку ночь, когда он нашел Вайолет на чердаке дома Гонтов. Он усмехнулся. Как давно это было. Он, как и любой родитель, очень любил свою дочь, но еще больше он любил Мэнди. Он осознал это только сейчас. — Сколько времени, — вдруг сказал он после долгой паузы, — мы провели в заботах и работе, практически не замечая друг друга? Сколько времени было упущено? Сколько раз мы могли просто так сидеть в саду, болтать о пустяках, но не делали этого? Мэнди, — его голос дрогнул, — прости меня, пожалуйста. Прости, что… — Т-ш-ш, — прервала его Мэнди, приложив тонкий указательный палец к его губам, — я на тебя не в обиде, милый. Ты — самое лучшее, что было в моей жизни. Она наклонилась и поцеловала его почти бескровными губами со вкусом зеленого чая и зубной пасты. Сначала нежно и робко, а потом страстно, пробуждая в голове Фрэнка самое обычное животные желание. Кровь прилила к члену — Фрэнк уже не помнил, когда у них последний раз был секс, еще до того, как…. Он прогнал мрачные мысли и по-хозяйски схватил Мэнди за худые бедра и усадил к себе на колени так, чтобы её ноги оказались сплетены вокруг его спины. Они занялись сексом в последний раз на скамье летней веранды. Солнце зашло. Оставшуюся часть вечера они провели обнявшись, на диване в гостиной — Мэнди не хотелось возвращаться в затхлую больную спальню; Фрэнку тоже. Они так и уснули, прижимаясь друг к другу, как когда-то, когда им было по двадцать. От волос Мэнди веяло медикаментами, ромашковым шампунем и этим сладким запахом. Только сейчас Фрэнк вспомнил, где слышал этот запах. Так пахли свежие трупы, что тихо лежали в окопах на рассвете после боя. На следующее утро Мэнди не проснулась. А Фрэнк почувствовал то, за что корил себя всю оставшуюся жизнь — облегчение.