Some Mistakes

      Где ты их достал? — спрашивает Канкуро, кривя лицо. — Отвратительно.       — Жуй, — смеётся Киба, — на это и расчёт. К Неджи наведались двоюродные и постоянно хотят играть. А он эти соплежуйки ненавидит и потихоньку избавляется от конфет, сплавляя нам.       Канкуро продолжает недовольно жевать.       — Красное было что? — уточняет он.       — Либо кровь, либо вишня, — отвечает Киба с довольной миной.       — Хочу выплюнуть.       — Неа, давай до конца. Я так и думал, что ты звонил по пьяне бывшей.       — То есть вот так мы будем, да? — старший вызов принимает и на размышление он тратит ничтожно малое количество времени. — Я никогда не был... девственником в семнадцать.       — О, иди в жопу, — бурчит Киба, хотя в глубине своей темной души знал, что у Канкуро есть в запасе эта и тысяча других подобных утверждений.       "Я бы тоже мог не быть уже", — думает про себя Киба незло, но чуть раздражаясь. — "Если бы кто-то шары свои вылупил и заметил меня раньше".       — Бери оранжевую.       — Давай хотя бы право выбора оставим за собой, — жалобно гнет свою линию младший.       — А ты мне его дал? У меня до сих пор этот ужасный вкус во рту. Бери оранжевую, Киба, — режим "серьезного", и слов в противовес не находится.       — Ну блять, ладно!       Киба ему назло решает, что даже если это и будет плохо, он будет силиться держать лицо. Ибо нефиг. Но когда во рту застревает вкус рвоты, он еле как давит в себе позывы.       — Крыса ты, а, — жмурится он, сведя брови к переносице, быстро-быстро дожёвывает, а потом молниеносно проглатывает конфету. Гадость редкостная. Оранжевый в топку.       Канкуро выглядит в меру удовлетворённым.       — Твоя очередь, — говорит он.       — Я никогда не... прыгал в озеро голышом.       — Не особо в это верю.       — Ладно, пиздеж. Никогда не...никогда не... весил больше нормы.       Канкуро хохотнул: "Ща отхватишь".       — Ладно, так и быть, бери голубую, — щадит его Киба. Он ещё раз приближает практически полную упаковку злосчастных конфет, чтобы удостовериться, что у голубых ещё приемлемые вкусы: мятная паста или черника. Ну сказка. Киба помнит, как в детстве выжрал полтюбика зубной пасты в одну харю, уж больно она ему понравилась, за что потом отхватил увесистого леща.       Канкуро настороженно берет ее, подносит ближе и разглядывает. Конфета проходит негласную проверку, и он принимается ее заинтересованно жевать.       — Черника?       Киба кивает.       — Ну тут и альтернатива неплохая была. Давай дальше.       И здесь Канкуро задумывается. Словно не хочет тратить попытку на глупое, итак ему известное утверждение. Младший чуть напрягается в плечах от затянувшегося молчания и долгого размышления.       — Я никогда не... влюблялся в парня до тебя, — слышит он тихий, вкрадчивый голос старшего.       Канкуро внимательно изучает его после, а Киба не сдерживает лёгкой усмешки. Теперь он понимает, что ничего о своих прошлых симпатиях и не говорил толком. Это Канкуро успел душу наизнанку вывернуть, а Киба не уставал талдычить, какой он нереальный и другие ему нафиг не всрались, что, к слову, самая настоящая правда.       — Итак, какую конфету я беру? — спрашивает Киба, в прямом смысле говоря: "Да, был влюблён". Но он думает, что излишне говорить, что то, что он чувствовал ранее, и в подмётки не годится тому, что Канкуро делает с ним сейчас.       — Бери любую, — просит старший, а Киба чует лёгкую перемену настроения в голосе: с нейтрального на ожидающий.       Инузука выбирает зелёную конфету и внутренне радуется, когда чувствует на языке кислый лайм, а не горькую траву. Канкуро даже не спрашивает о вкусе, а просто смотрит, будто даёт повод заговорить первым. Киба даже на мгновение думает уйти в драму с многозначительным молчанием, но с его нулевым опытом отношений и от силы тремя мимолётными влюбленностями даже начинать смехотворно. Поэтому он рассказывает про самый первый случай проявления такой симпатии ещё в начальной школе. Ничего примечательного, только то, что мальчишка сидел через парту и умел сносно рисовать персонажей из его любимых аниме. И да, помнится, он был очень симпатичным.       — А потом что? — хмыкает Канкуро.       — А потом он подстригся, — Киба старается вложить всю боль и печаль от пережитого в эти несколько слов. Канкуро глядит в один зрачок, другой и сокрушительно фыркает, рассмеявшись.       — Перебил мою драму в пух и прах.       — Да... это всегда тяжело рассказывать.       — И сколько же тебе было?       — Восемь.       — Слишком рано для такого потрясения.       — Да, согласен.       И все же, Канкуро выглядит так, словно услышал не то, что хотел. Его лицо принимает более задумчивое выражение, а шестерёнки в голове выстраивают только ему известные вопросы.       — Неужели никто не нравился в более осознанном возрасте? — наконец спрашивает он.       — Что ты пытаешься у меня выпытать? — подтрунивает Киба.       — Интересно просто. У тебя так много друзей среди парней, неужто никто..?       Выражение лица Кибы вмиг сменяется на удивлённое, а неверящая улыбка растягивается на пол-лица:       — Ах, вот оно что! Так мы собственники? Оцениваешь риски?       — Я просто спросил.       Киба прекрасно понимает, что не "просто" далеко, но не хочет спугнуть его в момент откровения и не даёт сомнениям Канкуро заселиться глубоко внутри, пустив корни.       — Мы слишком долго знаем друг друга для подобного дерьма. Но многие объективно очень даже ничего.       Канкуро на это не отвечает, изучая его глазами, а после по-лисьи щурится:       — Да, согласен.       — Сучка, — Киба давится в притворном возмущении и слабо пихает того в плечо. — Мне нравился учитель химии, если уж совсем честно. Ему и тридцати не было, но кольцо на пальце все портило.       — А он, случайно, не стригся?       — Нет, но он благополучно покинул нас, съебавшись в другую школу.       — Ясно. Что ж, я теперь буду тщательней выбирать парикмахера.       — Не-не-не, тебя это не касается, солнце моё. Тебя я приму хоть лысым. Но лучше оставайся с волосами, пожалуйста.       — Ага, как же, — слабо верит Канкуро. — Твой черед, — возвращается он к игре, а Киба быстро чмокает его в губы, мол "правда-правда".       — Я никогда не..не..ссорился с отцом, — выдаёт Инузука.       — Это просто нечестно, — хмыкает Канкуро. Какие поводы для ссор могли быть у ребенка и отца, который кинул семью раньше, чем первый начал строить сложные предложения?        — Бери ту разноцветную, — протягивает упаковку Киба, зная, что худший исход там – вонючие носки.       — Мм, вкусно, — довольно жуёт старший.       — Да пошел ты. Почему тебе так часто везёт?       — Не завидуй. Итак, я никогда не ставил лайки на то, что не хотел. Даже случайно.       — Бл, да быть не может!       — У меня руки из нужного места растут, ты-то знаешь.       — Ой, отстань, а, — отнекивается Киба. — Ну и какую мне брать?       — Вон ту черную.       Киба быстро бегает глазами по надписи.       "Струя скунса — Лакрица"       — Твою мать, даже не знаю, что хуже, — негодует младший.       — В свою защиту скажу, что этого не знал, — усмехается Канкуро. — Понадейся на удачу.       Удача поворачивается к Кибе своей огромной задницей, иначе он не знает, как описать, тот вкус, который стремительно заполняет его рот через долю секунды. Его лицо остаётся неизменным, но глаза вдруг становятся стеклянными. Киба перестает жевать. Канкуро настораживается, сведя брови.       — Настолько плохо?       — А тебе так интересно? — еле выдавливает из себя Киба практически через боль. — Иди сюда, расспробуешь.       — Отвали! — Канкуро успевает увернуться от рта, который норовит припечатать его в поцелуе. — Съебался!       Киба настроен решительно. Они валятся вдвоем на подушки и начинают смеяться с дебилизма происходящего, один — пытаясь подступиться, второй — усердно отталкивая вытянутыми руками!       — Отошёл!       — Ну уж нет!       Бой разворачивается нешуточный, Киба не намерен проглатывать это во что бы то ни стало, а Канкуро – поддаваться. Они перекатываются туда-сюда несколько раз, прежде чем Киба идёт на хитрость. Он, подмяв Канкуро под себя снова тянется к нему. Тот закономерно вытянув руки, резко его отстраняет, а младший пользуется положением и тут же щекочет его по ребрам. Чужие руки норовят защититься от юрких пальцев, А Киба, не тратя ни единой миллисекунды, примыкает к губам, взяв в плен его лицо.       Канкуро вымученно стонет, потому что это дерьмо действительно едкое и сильно чувствуется на языке. Горечь приедается, и он мог бы и оттолкнуть, если откровенно, но это же Киба. Делать этого не хочется. Паршивец, мелкий. Он первый и отстраняется, а Канкуро выплёвывает гадость в салфетку на тумбе.       — Я, блин в ахуе, ты реально это сделал.       Киба ухахатывается на подушках.       — Щенок, — слабо пихает его ногами Канкуро, но смех слишком заразительный, чтобы долго играть в возмущенного, тем более, следующая конфета попадается ему вполне съедобная.       Вкус конфеты, которую съедает Киба следом, он не афиширует. Он скорее выглядит задумчивым, нежели умирающим в агонии, как с той роковой черной. Инузука вновь тянется к чужим губам, а Канкуро вздрагивает.       — Киба, клянусь, если она опять такая же...       — Нет, иди сюда, мне нравится.       И от чего-то хочется верить. Губы принимают к губам совсем осторожно, не как в прошлый раз. Их мягкость обволакивает, вкус попкорна отдает сладостью карамели, и Канкуро сам берет мягкие скулы в ладони, чтобы прижаться теснее. Киба с сытой улыбкой отстраняется и находит на кровати цветную упаковку.       — Все, хватит с этим дерьмом, — убирает конфеты Киба. Черные он клянётся выкинуть все до единой.       — Хочу отвезти вас на море завтра. Как на это смотришь? — Канкуро лениво, совсем неспешно пропускает волосы Кибы меж своих пальцев. Младший заметно обмякает, прикрывая разом потяжелевшие веки.       — Отлично.Ты мне должен, — слышна улыбка во вновь повеселевшем голосе. Грудь Канкуро еле дёргается в смешке.       — Чего это я тебе должен? — интересуется он, не прекращая невесомо касаться волос, заправляя прядки за уши.       — В тот раз, когда мы, — прерывается он, — черт, надави так ещё, — в тот раз, когда мы задерживали дыхание в воде, я смотрел на тебя секунд сорок. И жуть как хотел поцеловать. Так что ты мне должен.       — Почему ты так любишь все эти избитые клише? — тихо посмеивается Канкуро, приятно давя на затылок.       — Да блин, — тихо шипит Киба от приятной волны, накрывшей его из-за чутких пальцев, — Сотни тысяч книг и столько же фильмов. Мне кажется, уже нет вещей, которые не клише. Так что кому не похуй. Делаю, что хочу.       — Поцелуй в воде красивый только в кадре. Вкус соли, вода в нос, песок в уши, не видно ни черта, а после дождей так вообще...       — Ты сейчас серьезно динамишь меня?       — Конечно я поцелую тебя, придурок. Но дай мне иногда понудеть.       Следующим же днём они собираются с самого утра – не хотят терять часы жаркого дня уходящего августа. Киба наспех складывает все необходимое в рюкзак и подключается к Хане, которая делает заготовки для снеков на кухне. Брата она встречает лёгкой улыбкой, и дружеским тычком в плечо.       — Ну как оно? Все хорошо? — интересуется Хана с озорством. А Киба не дурак, смекает, что она вновь про них с Канкуро. К счастью, таить нечего, приукрашивать тоже, да и все кажется запредельно очевидным между ними двумя.       — Да, — коротко отвечает он, выдавая смущение в опущенном взгляде. — Сам не ожидал, насколько.       — Это отлично, Киба, — улыбается Хана, — не забудь, пожалуйста, положить что-нибудь для Акамару и найди мне пластиковые тарелки. Не знаю, куда мама их убрала.       — Тарелки берет Темари, еду уже взял. Тебе помочь с чем-нибудь еще?       — Нет, садись в машину, буду через минут пять. Не думаю, что Темари ещё готова, а Канкуро один заскучал, небось.       — Ой, отстань, — фыркает Киба, но вздернутый кверху уголок губ выдает стеснение, — я пошел. Мы ждём вас.       Первым делом, как садится в машину, Киба хлопает дверью, хватает Канкуро за голову и приветственно целует. Целует крепко, от души, в удовольствии зажмурив глаза. Лишь по лаю подмечает присутствие Акамару и хмыкает в губы, мол "все ты там видел".       — Доброе утро, — шепчет старший, чуть отстранившись, а Инузука секунду смотрит как его язык проходится по губам и вновь исчезает.       — Доброе, — довольно вторит младший, а его глаза находят чужие, полные тихой, чисто канкуровской нежности. Сам он чувствует слишком много, чтобы описать, поэтому может только догадываться о том, каким влюбленным выглядит со стороны.       — Мы едем на другой пляж, вам должно понравиться.       О, Киба не сомневается. Не помнит, чтобы в чем-либо, предложенном старшим, разочаровывался. Кажется, что это попросту не представляет быть возможным.       — Я за музыкой!       — Кто бы посягнул, — ухмыляется Канкуро. — Пристегивайся, я вижу девчонок.       Спустя мгновение машина колесит по асфальту. Приподнятое настроение Кибы, кажется ничем не подавить, и Акамару под боком Ханы его подхватывает. Погода стоит пречудесная: небо ясное, воздух, чистый и свежий, вдыхать одно удовольствие. Хочется обнять всех сидящих в машине разом, а заодно и весь мир. А потом расцеловать одного конкретного и снова всех заобнимать. Киба чувствует себя достаточно комфортно, чтобы не стыдиться музыкального вкуса, что он сам считает, говорит о многом, поэтому он не отказывает себе в удовольствии вспомнить старые песни братьев Джонас, Биг Тайм Раш, а после – заставку Короля Шаманов.       — Итак: а теперь легенды, — торжественно объявляет Киба. В динамиках заиграли веселые ноты одной из песен One Direction.       — О Господи! — радостно восклицает Темари.       — Уход Зейна из группы был вторым самым шокирующим событием в моей жизни, — делиться тяжёлым Хана.       — А у чего тогда первое место, боюсь спросить? — возмущается Темари.       — Абсолютно уверен, что это тот момент из Сумерек, когда все думали, что Карлайлу действительно снесли бошку, — уверяет всех Киба.       — Ты слишком хорошо меня знаешь. Но это было слишком предсказуемо, — отвечает Хана.       — Я бы ещё поставил на появление Эндрю в третьей части "Паука", но ты итак знала, что он там будет, поэтому мимо. — Да, спасибо за спойлер, я думала, прибью тебя. — Да брось, Хан, об этом знали все. Поэтому здесь однозначно Карлайл. — Они бы все равно не убили никого из главных, — вступает в диалог Канкуро. — Знаешь, что Канкуро нравится Чарли? — между прочим, сообщает Темари. — Я не фанат саги, но он самый приземлённый и не выебистый из них всех, вы не можете меня осуждать.       "Мать вашу", — думает Киба про себя. — "Ты просто не мог быть лучше".       — Он горяч, так-то, — соглашается Киба. — Настолько горяч, насколько может быть обычный мужик средних лет без каких-либо вампирских способностей в фильме, где все полубоги.       — Да, именно, спасибо.       — Никто не спорил так-то, — отвечает Хана.       — Всем тихо, моя любимая часть! — восклицает Киба и начинает подпевать. Громко, в голос, как в последний раз. Словно они сейчас взлетят на воздух, а его последнее желание — допеть песню, иначе финита, прошла жизнь зря: Lost my senses Я лишился рассудка, I'm defenseless Полностью беззащитен, Her perfume's holding me ransom Ее аромат держит меня в плену,       "Ее" он без всяких сомнений викидывает и заменяет на "его", намеренно повышая голос, чтобы перекричать оригинальную дорожку. Канкуро заходится в предательской улыбке, жмурится и на секунду смещает взгляд на Кибу, который читает в нем "пожалей меня, я за рулём".       Дело ясное, жалеть никто не собирается.       "Слушай и внимай" — говорит Киба языком тела, когда в ход идут руки, которые он время от времени вскидывает то вверх, то к старшему для пущей выразительности. Sweet and sour Кисло-сладкий, I devour Я вдыхаю полной грудью, Lying here I count the hours Лежа здесь, я считаю часы.       Эффект достигнут. Темари посмеивается с театра одного актера, а Хана открыто улыбается, поглаживая Акамару, который настороженно дернулся, возможно, подумав, что с Кибой что-то случилось. Третий месяц как случилось, ага. Waking up Я просыпаюсь Beside you I'm my loaded gun Около тебя, словно заряженный пистолет, I can't contain this anymore Я уже потерял контроль, I'm all yours I got no control Я весь твой, я больше не могу себя сдерживать, No control Не могу себя сдерживать.       Канкуро меняется в оттенке лица. Локоть его подпирает открытое окно, а ладонью он старается хоть немного закрыться от смущающего напора Кибы. Но он бы соврал, сказав, что ему это не нравится. Более того, он ждал, пока Киба что-нибудь да выкинет – уж слишком хорошо он спал прошлой ночью и энергии его через край, что, по большей степени, заслуга Канкуро, который таки уговорил его лечь пораньше. Powerless Ты лишаешь меня последних сил, And I don't care it's obvious И мне все равно, если это очевидно, I just can't get enough of you Я не могу насладиться тобой досыта, The battle's done my eyes are closed Битва закончена, я закрываю глаза, No control Не могу себя сдерживать.       Канкуро на секунду косится влево, чтобы узреть реакцию людей в проезжающих машинах. Становится чутка веселее. После взгляд машинально опускается к боковому зеркалу, где он пересекается глазами с Ханой, и та, беззвучно посмеиваясь, ведёт бровями, словно говоря "принимай, каким есть, чё уж". Канкуро смущённо хмыкает, но взгляд долго не задерживает, уголки губ сами стремятся к краснеющим ушам и как же ему не хочется быть уязвимым, но он попросту не привык ко всему этому: к такому большому проявлению привязанности и нежности, к такому вниманию. Powerless Ты лишаешь меня последних сил, And I don't care it's obvious И мне все равно, если это очевидно, I just can't get enough of you Я не могу насладиться тобой досыта.       И все же... он улыбается. До своих милых ямочек на щеках. Так, как Киба любит, так, как Киба хочет, чтобы он улыбался всегда и в частности, из-за него. Голос громче, взгляд выразительнее, даже надрывая связки, Киба звучит хорошо, но Канкуро уже вслух просит его угомониться, хоть и смеётся сам – сзади уже кто-то сигналит раз третий. Левая рука остаётся на руле, а правая норовит закрыть сорванцу рот. Попытка удается, но Киба, настырный, все равно допевает песню, бубня оставшиеся строки: The battle's done my eyes are closed Битва закончена, я закрываю глаза, No control Не могу себя сдерживать.       Когда песня завершается, Киба хватается рукой за чужую кисть и плотнее прижимает ее к губам, чтобы оставить поцелуй на внутренней стороне теплой ладони.       — Паршивец, — усмехается старший и вплетает пальцы в волосы с трепетом проводя по отросшим прядям, опускаясь к затылку.       — Вы просто невыносимые, — констатирует Темари, — конкретно.       Канкуро не обманул. Местность выделяется красивой береговой линией из белой гальки, чистой прозрачной водой, абсолютно безмятежной и спокойной, и ясным бесконечным небом. Ступать по каменистому пляжу чуть сложнее, чем по песчаному – в этом он убеждается, когда пару раз спотыкается, залюбовавшись изумительным ландшафтом. Из стоячей воды тут и там чуть поодаль поднимаются морские скалы от маленьких до более увесистых. Людей на пляже не очень много, но они все соглашаются с тем, что к обеду их будет сильно больше.       Хана с Темари не спешат заходить в воду, что не скажешь о двух других, которые шаг за шагом привыкают к прохладе, осторожно передвигаясь по каменистому дну. Многое кажется похожим на предыдущую поездку, но только лишь на первый взгляд: теперь Киба может смотреть, может открыто хотеть, или хотя бы дать понять. Частые пересекающиеся взгляды ускоряют кровь, и как же кружит голову осознание того, что он в этих чувствах не один.       Они не хотят быть вызывающими, не хотят быть очевидными, внимания не ищут и подавно. Но редкие ухмылки, намеренные смазанные прикосновения и дистанция, явно меньше взятой за приличную, слабо способствуют выше перечисленному. Зоркий глаз сразу приметит очевидное, но никто особо не всматривается, и даже если бы, Киба клал, а Канкуро – вдвойне.       Он и отплывает все дальше и дальше, не сводя внимательных глаз с младшего, словно дразня, зазывая. А Киба прекрасно помнит про обещанное и ведётся добровольно: подплывает одним слитым движением, оказываясь практически нос к носу.       Сердцебиение усиливается в ушах, а в глазах пляшут черти, несмело пока так, разогреваясь. Киба тянется к губам, быстрее, чем успевает об этом подумать, но натыкается лишь на разочаровывающую действительность – Канкуро снова отплывает на метр, полтора и растягивает в ухмылке губы.       Инузука уже еле как касается дна, когда совершает вторую безуспешную попытку придвинуться ближе, а стоит ему подплыть в третий раз, теряет опору и держится на плаву лишь усилиями ног и плавными движениями рук, слегка покачиваясь вверх-вниз.       Киба следит за движением капель, текущих по чужому лицу и бьющихся о воду, так красиво падающих с волос, ресниц, острой челюсти и подбородка. Хочется провести языком по влажным дорожкам, пройтись губами по скулам и укусить эти губы. Канкуро больше не уплывает, а глазами ястреба блуждает по его лицу, но Киба зря верит этой ложной доступности: когда он вновь тянется за поцелуем, старший уходит под воду, до последнего не разрывая зрительного контакта. Киба тихо смеётся и расслабляет тело, давая воде потопить и себя.       А потом с силой выдыхает в воду, когда его тянут за шею и растворяются с ним в поцелуе. Уши закладывает, голова пустеет, а сам он словно в вакууме, но чувствует себя чертовски живым, беря чужое лицо в ладони, припечатываясь сильнее. Надолго их так не хватит – знают оба, но хочется продлить момент всеми возможными способами. Киба чуть разделяет веки и видит, как развеваются волосы Канкуро, преломляется в воде свет и как пузыри воздуха притягиваются к поверхности практически стоячей воды. Вмиг смекает, что Канкуро изначально не собирался так далеко ехать, но решил выбрать более подходящее для этого место и мысленно улыбается, очерчивая скулы большими пальцами.       Сильные руки смещаются к талии и тянут к себе, Киба ощущает твердое, рельефное тело своим и чувствует дикий необузданный трепет. На языке вкус соли, в волосах чужие пальцы, Киба им всецело подчиняется и склоняет голову для удобства, для более чувственного поцелуя. Ему хочется вновь наполнить лёгкие кислородом, чтобы не прекращать, чтобы остаться здесь и забыть про других, щелчком опустошить берег и целовать–целовать–целовать до сорванного дыхания и учащеного пульса.       Ближе к вечеру, Канкуро устроившись на пледе на каменистом берегу, помогает Хане с организацией второго перекуса и подкармливает вечно голодного Акамару. Временами он бросает взгляд на Кибу, который ещё плещется неподалеку будучи в восторге от такой чистой в меру прохладной воды и еле улыбается, когда младший это замечает. Темари, зашедшая в воду гораздо позже, с тех пор в ней и остается. Ее тело распластано по воде, а дыхание глубокое, хорошо ей контролируемое, глаза прикрыты, а лицо расслабленно. Киба, конечно, пару раз подумывает нарушить ее покой какой-нибудь пакостью чисто от скуки, но вовремя берёт себя в руки с мыслью "ладно, живи".       Где-то под закат к ним обращается девушка лет двадцати на вид с просьбой поделиться салфетками и пластиковыми тарелками. Канкуро оборачивается на голос, и встречается с заинтересованными глазами, которые тут же опускаются. Хана запасами делится, говорит, что у них ещё много их, а девушка благодарит, сообщает, что они сидят в пяти метрах и сами готовы помочь в случае чего. Кто "они" Канкуро так и не узнал, не стал высматривать.       Ещё через пять минут к ним подходит девчонка помладше года на три-четыре, снова благодарит, но уже от себя и предлагает красиво нарезанный арбуз в глубокой миске. Выясняется, что они сестры.       — Какая прелесть, — улыбается Хана, — у нас пирог, присоединяйтесь, на ещё двоих хватит.       Канкуро поднимает глаза к Хане и чуть сдвигает брови, а та совсем незаметно, только для него, машет рукой, мол "да ладно тебе". На том и порешали. Канкуро чуть сдвигается к краю, чтобы освободить немного места, и поворачивается к девушкам хотя бы для приличия. Хана начинает разговоры с малого: спрашивает кто они, откуда, про работу, учебу и прочее не особо интересное для парня, слушающего все вполуха. Пару раз он тоже улыбается, вернее сказать, дёргает уголок губ вверх, чтобы придать себе более дружелюбный вид. Нет, Канкуро не мудак далеко, просто людей ему и на работе хватает, а новые знакомства он заводит с меньшей охотой, чем та же самая Хана. А ещё он улавливает вполне однозначный интерес к себе старшей. И ладно бы только это(она ничего не говорит и не делает, словно пока на стадии выжидания), но младшая оказывается поразговорчивее и без всякого стеснения садится ближе к Канкуро, закидывая его разными вопросами:       — Он же с вами, да?       Канкуро даже следить не нужно за направлением ее взгляда, чтобы понять, кого она там так усердно высматривает.       — Да, — сухо отвечает он, уже в голове прикидывая сопутствующие вопросы.       — Симпатичный, — тянет она чуть игриво, и если бы он не знал, что у нее ни единого шанса, вероятно, ну самую малость Канкуро бы сжал челюсти и напрягся.       — Ага, — выдыхает он и пытается взглянуть на Кибу чужими глазами. И там хоть какими, везде хорош.       — Сколько ему?       — Семнадцать.       Она, как оказывается, на год младше. Это и ещё некоторое количество фактов, которыми она решает его осыпать приводят в замешательство и лёгкое, пока что, раздражение. Канкуро не знает, что ей там невербально показала сестра позади них, но ее трёп в момент прекращается, за что он, без преуменьшений, благодарен.       Хана начинает разливать напитки, а Канкуро, чтобы избежать затянувшегося молчания разрезает пирог и раздает девушкам. Только он думает о том, что стоит позвать и Темари с Кибой, как второй появляется сам. Вода стекает по молодому подтянутому телу, и девчонка бегает по нему глазами с очевидным восторгом. Но Киба лишь мажет по новым лицам недоуменным взглядом и задерживает его на Канкуро, выискивая только ему понятное нечто.        Старшему нужно совсем немного, чтобы различить хорошо подавляемую ревность, но он, Канкуро, совершенно не заинтересованный кем-либо из них делает ее совершенно беспочвенной. Однако, ухмылку все равно не скрывает – отчасти приятно. Досадно лишь то, что Киба может относиться настороженно буквально ко всему его окружению. Канкуро думает, что обязательно отобьёт все эти мысли из его очаровательной черепушки так или иначе.       Киба коротко здоровается, знакомится с новенькими и садится на камни рядом со всеми – не хочет никого теснить и заливать морем плед. Хана мгновение роется в сумке и кидает ему его же полотенце, которое тут же перехватывают и накидывают на плечи.       Акамару к нему льнет, Киба его кормит сам, а девчонки начинают переговариваться о девичьем, чему парни безмерно рады, предоставленные сами себе. Только Инузука некомфортно из-за время от времени стреляющих глаз младшей, не имеющей чувство такта, видимо, от слова совсем. Канкуро это тоже замечает, но тихо ждёт, пока темы себя исчерпают и они мирно разойдутся. Говорить что-то малознакомой девчонке не хочется ни одному, ни второму. До определенного момента.       — Ты с кем-нибудь встречаешься, Киба?       Канкуро на это хмурится, а у самого Кибы ползут вверх брови. Темари с Ханой нервно переглядываются, а старшая сестра беззвучно материт свет.       — Встречаюсь, — сухо отвечает Инузука, а звучит это как "отьебись, пожалуйста". Должного эффекта это, к сожалению, не возымело.       — И у вас все серьезно? — почти что с издёвкой звучит в ответ.       Киба думает, как бы помягче послать ее к ебеням, но его опережает Канкуро, который говорит лишь одно слово:       — Да, — четко и ясно, смотря в пустоту перед собой. И вроде бы, что есть слово? Ничего информативного же. Но в нем чувствуются угроза, предупреждение и явное недовольство.       И все словно затихает. Теперь уже младшая чувствует себя неуютно, стоило ее окатить осознанием. Старшая все поняла, еще когда Киба из воды вышел, поэтому они надолго с ними не задерживаются. Она благодарит их всех за пирог и встаёт, многозначительно зыркнув на сестру. Мелкая секунду мнется и тоже уходит, вяло попрощавшись. Канкуро только раз оборачивается, чтобы удостовериться, что они не вернутся, а когда возвращается к прежнему положению, видит Кибу, обманчиво спокойного. Он, совсем притихший, буравит его карими глазами, словно вот-вот завалит и расцелует.       Но делает он это только дома, захлопнув дверь и сразу прильнув к губам долгим, упоительным поцелуем. Кровать сильно скрипит под двойным весом, а они целуются-целуются-целуются. Крепко, слабо, мягко, кусаче. Киба нависает сверху, но до чёртиков боится прижаться вплотную – себе он этого не позволял до сих пор, знал, что возбуждение его с головой выдаст. И как он только держался, кто б знал.       Канкуро под ним это замечает – так-то он замечает всегда и многое каким-то только ему понятным образом — и прижимает его к себе одним резким движением. Киба испускает глухой мычащий вздох, когда его бедра оказываются прижатыми к крепкому торсу, а ноги – расставленными по обе стороны от него. Он сильнее смыкает губы, поглаживая горячую шею с взбушевавшимся пульсом и сам медленно глохнет от стука сердца в ушах, в темноте ощущения в разы обостряются.       У Канкуро ладони большие и горячие, норовят охватить Кибу целиком, рот влажный и требовательный, язык юркий, но податливый, вздохи тяжелые, прерывистые. Кибе бы впору закричать от бессилия, но он давит сей порыв ощутимым укусом куда-то в ключицу, а после в плечо. Нет никакого шанса, что он себя сдержит, ни малейшего. Не тогда, когда его приятно сжимают, мнут ниже спины, проводят пятерней по изгибам и намеренно вдавливают сильнее.       Киба чувствует себя наполненным жизнью, кровь несется по венам на самой большой скорости и бурлит, бурлит где-то внутри, в висках, в сердце. Лицо пунцовое от осознания: он твердеет. В первый раз, чтоб вот так откровенно, прижавшись к кому-то целиком, даже сквозь джинсы. Хочется впечататься, зарыться носом в шею и двигаться, двигаться... И, конечно, Канкуро чувствует. Не может не. Старший целует глубже, напористей, но Киба видит: еле сдерживает улыбку, за которой следует:       — Не надо стесняться себя.       Киба слышит, внимает, чуть отстраняется, смотрит на малиновые губы и дуреет. Дуреет мозгом, телом, теряет всего себя, когда толкается на пробу, а Канкуро намеренно напрягает мышцы пресса, чтоб усилить, мать его, трение. Дыхание сбивается быстро, Киба не смеет поднять глаза, потому что итак слишком. Он не знает, он не привык, он чересчур влюблен, чтобы остановиться и больно неопытен, чтобы что-то предпринять самому.       "Ну же, Канкуро, что мне делать?" — думает он.       Он чувствует себя довольно бесстыдно, волнами толкаясь вдоль его тела, сдерживает шумные выдохи, давится, а после держит рот соблазнительно открытым, нависая сверху, опираясь на подрагивающие временами руки. И хоть бы это не смотрелось настолько неловким, насколько чувствуется. Хоть бы.       Киба не хочет в очередной раз быть смешным, хочет полностью довериться, хочет, чтобы его направили, хочет... Хочет перестать настолько плыть от происходящего, немного остудить себя, напрячь одурманенную голову, спросить, что же нужно самому Канкуро. Киба себя пересиливает и цепляет взглядом чужой, хочет найти ответ, но попадает в бездну омутов, темнее обычного. В разы. И осознание окатывает такой нужной спасительной водой: Канкуро здесь не помощник – ему самому нужна помощь не меньше.       — Ох бля, — шепчет он горячо, у самого лица, — Киба, черт бы тебя побрал.       И черт берет целиком: Канкуро одним движением меняет их местами и вдавливает мальчишку всем своим потрясающим весом –Киба это любит, он сам признался не так давно. Результат взаимного желания ощущается крайне остро, когда бедро отчаянно врезается в бедро, Кибу от этого тянет взвыть. Его стон почти вымученный, не хочется наводить шуму, но сдерживать звуки – выше его мизерных сил. Движения бедер Канкуро – это что-то непозволительно запредельное, по-змеиному плавное, но очень сильное, нечто отточенное настолько, что Инузуке впору об этом задуматься. Снова.       Ну да, сука, будто он и раньше не знал, что он опытен поболе, чем многие из его знакомых и приятелей когда-либо будут. Киба думает об этом, когда целует ревностно и страстно, не перестает думать, когда сам подстраивается под ритм и ведёт руками по рельефной спине. А потом ловит губами тихие хриплые полустоны и шлёт все в пизду рейсом в один конец. Теперь мой, думает Киба, нахер остальных, кому перепало. Им просто повезло.       Движения резче, поцелуи крепче, и вот уже Киба давит в себе всхлипы, мычит Канкуро в горячую шею и по кускам собирает себя заново после каждого толчка. Он испускает длинный судорожный вздох, стоит старшему вцепиться руками в изголовье кровати и толкнуться особенно сильно. И еще. И еще.       Потолок плывет или его так нещадно шатает – Киба выяснять не хочет. Что он хочет – вцепиться сильнее, урвать больше кожи и впитать этот запах. Киба на губах чувствует море, а в глазах стоят звезды. Во рту сухость Сахары, он его не закрывает в немых вскриках и горячих выдохах, пока Канкуро пылко выцеловывает шею.       Нещадный жар тела, сильные эмоции и крайне сильное возбуждение не дают этому продлиться долго. Киба заламывает брови, когда чувствует себя на пределе, и его задушенный скулеж в губы доводит до ручки и самого Канкуро.       Они так и лежат какое-то время, восстанавливая дыхание, Киба даже думать не хочет о том, чтобы столкнуть его с себя – ему дико нравится ощущать безумный стук сердца в чужой груди. Единственное что, он чувствует неприятную влагу в своих джинсах, но это уже так, мелочи. А ещё, он ощущает себя нашкодившим ребенком и не сдерживает глупой ухмылки.       — Позорище, — улыбается Канкуро ему в шею, словно прочитал мысли. Плечи его подрагивают в беззвучном смехе, и Киба не помнит, когда он чувствовал себя настолько идеально.       — Ахеренно, — довольно выдыхает Киба, когда зарывается тому в волосы. Он проводит языком по опухшим губам и снова даёт улыбке озарить в темноте лицо. Сегодняшний день он запомнит вкусом соли.