«Друзья уже не те, что раньше, Они не одиноки, нет, Хотя немного и устали, Я не совсем там, где мне надо быть, Но всё же кажется, что близко, Вместе с призраками гуляю в мираже». TECHNO WESTERNS | TIME LOOP
В итоге Эдди умирает. Не умирает Ричи; что самое странное — такой исход он даже не рассматривал: он казался невозможным. Билл — конечно, Бев — возможно. Блять, да даже Стэн вышел из игры, и думать об этом было чертовски грустно, но то, что умрёт Эдди — такой вероятности в мыслях не возникло, даже когда Ричи, стоя в парке перед клоуном, впервые подумал: «Блять, я нахуй умру здесь». Он проводит пальцами по длинной вертикальной линии буквы «Е», которую только что закончил вырезать. Вообще-то, в детстве он неплохо постарался: буквы аккуратные. Эдди бы понравилось. Он всегда ворчал на дерьмовый почерк Ричи. — Не знаю, как пошутить, — говорит он вслух, обращаясь к инициалам. «Ты вообще не умеешь шутить, придурок», — отвечает голос Эдди в его голове, но этот Эдди — призрак. А вот буквы перед ним — они настоящие, они вырезаны, но когда Ричи спрашивает, как смириться с зияющей дырой, что осталась от настоящего, мёртвого Эдди Каспбрака, они не отвечают. Конечно же, нет.***
Ричи возвращается в отель, чтобы собрать свои вещи. Он молча сидит в китайском ресторане, позволяя Бену нависать над ним, и сбагривает клецки ему на тарелку. Он позволяет Биллу сжать его затылок и обещает, что да, он будет поддерживать связь. Да, он приедет на любое долбаное воссоединение, которое они устроят, лишь назовите дату. Да, я люблю тебя. Да, я позвоню. Да, я обещаю, да, я серьёзно, да, ради бога, вы что, ребят, моя мать? Мне пора на самолёт. Он будет в порядке, думает Ричи. Будет грустно, он напишет пару шуток о том, как ему грустно, и тогда... тогда, в конце концов, ему станет легче. Всё можно пережить — это и есть главная человеческая черта. Это упрямство, которое заставляет вставать день за днём и отпускать что-то, как бы сильно ни хотелось удержать. Как бы сильно ни хотелось оставить рану открытой, потому что рана — это то, что вы любили. Но именно так и работает скорбь. Так скорбь действует на всех, независимо от того, кого вы потеряли, и независимо от того, как они ушли. В самолёте он принимает снотворное, смотрит в окно и, когда солнце садится, думает, что оно немного похоже на идеально круглый красный воздушный шар.***
А потом Ричи Тозиер просыпается.***
— Ты кричал, — говорит его мать странно мягким голосом. — Очень громко, милый. — Извини, — машинально отвечает он и смотрит, как его рука сама по себе тянется к её щеке. — Прости. Дерьмо. Мама? Она моргает, глядя на него сверху вниз. — А кем ещё я могу быть? — спрашивает она, прежде чем взъерошить ему волосы, встать и, не оглядываясь, выйти из комнаты. В дверном проёме на неё падает свет из кухни, и Ричи видит, как серебрятся её волосы. Ричи это помнит. Он точно помнит год, когда она начала седеть, а её глаза иногда казались бездумными и остекленевшими. Он помнит, как она то и дело поглядывала на него, словно понятия не имела, кто он такой. Он помнит, потому что ему снились кошмары: что однажды он найдёт плакаты «ПРОПАЛ» с собственным лицом, а когда заплачет: «Мама! Мама! Это же я! Я здесь!», она посмотрит ему в глаза и не узнает. — Мам, — зовёт он дрожащим голосом. Она останавливается в коридоре и оглядывается, склонив голову под странным углом. — Какой сейчас год? Она хмурится, и между бровями у неё залегает обеспокоенная складка. — Малыш, — смятенно говорит она, — разве ты не знаешь, что сейчас восемьдесят девятый год?***
Ричи бежит всю дорогу до Эдди. У него был велосипед, но он никак не может вспомнить, где тот стоит. Всё кажется реальным, ощущается реальным — гравий больно впивается в босые ноги, лёгкие горят, потому что он уже выдохся, порез на подбородке немного жжёт. Это кажется реальным, но всё всегда казалось реальным с подачи Оно. Плакат в его руке казался реальным; кровь в ванной Беверли казалась реальной; то, что он вырвал ему ногу, казалось реальным. Нельзя доверять тому, что ощущаешь или видишь. В этом суть напускаемого Оно страха. Что всё реально и ничто не реально, и всё это может убить. Ричи карабкается по водосточной трубе и распахивает окно Эдди. Он боится заглядывать. Он боится того, что Оно приготовило для него. Но ничего страшного там нет. Это всего лишь Эдди — маленький, молодой, что всё ещё ходит с гипсом. Он спит, свернувшись калачиком на боку, а под головой тот самый гипс в качестве худшей в мире подушки. — Охренеть, что это за чертовщина, блять, — выдыхает Ричи и, запрыгивая в комнату, бросается на Эдди. — Не кричи, не кричи, эй– Эдди! Эдди, заткнись нахуй, ты сейчас разбудишь свою мамашу. Это я. Это я! Эдди перестаёт кричать, но не брыкаться и толкаться, пока Ричи с глухим стуком не падает с кровати. Они оба замирают, прислушиваясь, не проснулась ли мама Эдди. В доме стоит тишина. — Какого хера, — шипит Эдди. — Какого хера ты здесь делаешь, придурок? Ричи внимательно смотрит на него, сидя на полу. Боже, какой у него высокий голос. Неужели его голос был таким высоким? Взрослый Эдди обладал своего рода низким голосом, но более глубоким. Ну, очевидно, думает Ричи, он же прошёл стадию полового созревания. Конечно, голос тринадцатилетки к набору взрослого не прилагался. — Я думаю, что я, блять, путешествовал во времени, — честно говорит Ричи, потому что в голове сплошная каша, и он не может придумать ничего другого, кроме правды. Эдди здесь. Эдди жив. На кой хрен быть умным, когда Ричи может просто сказать: — Пятнадцать минут назад мне было буквально сорок сраных лет, я уснул в самолёте, а ты умер, и... теперь я здесь. Блять. Охренеть. «Может быть, я умер», — внезапно думает он. Эдди пристально смотрит на него и шепчет: — ...Ты на наркотиках? Ричи, если ты, блять, накачался наркотиками и пришёл ко мне домой, я выброшу тебя нахуй из окна. — Я не на наркотиках, — огрызается Ричи. Боже, Эдди был таким говнюком в тринадцать лет. Он уже и забыл, что в тринадцать лет его симпатия к Эдди была завязана на сильном желании макнуть его головой в унитаз. — Я... Послушай, я знаю, что это звучит безумно, хорошо? Но я клянусь богом. Я клянусь Богом. Должно быть, что-то в его голосе убеждает Эдди, потому что подозрение с его лица сходит и сменяется чем-то другим. Он подползает к краю кровати и протягивает руку, за которую Ричи тут же ухватывается. Они садятся по-турецки напротив друг друга, Ричи — не в силах отвести взгляд, а Эдди — с явным подозрением в травме головы. — Ладно, рассказывай, — говорит Эдди. — Я тебе не верю, но всё равно расскажи. — Ричи только открывает рот, но тут Эдди поднимает руку, останавливая его, и слезает с кровати, чтобы взять блокнот и ручку со своего маленького стола, а потом садится обратно с раскрытой записной книжкой на одном колене, готовый писать. — Хорошо. А вот теперь рассказывай. Я всё запишу, а потом мы покажем это Неудачникам, и тогда решим, ты совсем слетел с катушек или тут что-то другое. Ричи нервно теребит покрывало на кровати Эдди. — Я не знаю, с чего начать, — признаётся он. — Хм, и ещё я многое забыл, эта история как будто длиною в тридцать дерьмовых лет. Итак– ладно, похоже, что мы победили Оно, но потом мы вроде как... забыли. Я переехал в Лос-Анджелес. Ты женился на своей маме– — Ладно, пошёл на хуй, — говорит Эдди, убирая блокнот. — Нет! — Ричи хватает его за запястье и останавливает. — Нет, извини, ты не... блять. Я не имею в виду, что ты буквально женился на своей маме, чувак. Ты типа... ты женился на женщине, похожей на неё, вот так. Извини. Это привычка. Извини, пожалуйста. Я клянусь. Её звали, э-э, Майра. Она не была твоей мамой. Эдди медленно возвращает блокнот на колени и записывает «Майра». — Я переехал в Лос-Анджелес и там был дерьмовым комиком. В смысле я как бы был популярен, но я– неважно. Билл, эм... блять. Билл писал книги, ужасы, и они тоже были дерьмовыми. По-моему, он тоже женился. Я правда не помню. Бен стал горячим, очень горячим. Я понятия не имею, кем он работал, потому что он был вот настолько горячим. Беверли... занималась чем-то, связанным с модой? — Он потирает лоб: воспоминания почему-то давались с трудом, а образы казались немного нечёткими и расплывчатыми, хотя всё это произошло только что. Всего несколько часов назад он был уверен, что эти события въелись ему в мозг навсегда. — Блять. Я херовый друг, я почти не слушал. Меня отвлекало... ну, я отвлёкся. Там много чего происходило. Заткнись нахуй. — Я и слова не сказал. — Неважно, всё равно пошёл на хуй. Э-э, Майк остался в Дерри. Он был... Ну, Майком, я думаю. А ещё Стэн– В горле встаёт ком. — Стэн не вернулся, — говорит он быстро, как будто сможет так умерить боль. — И– блять. Как, сука, трудно... в общем, мы вернулись, да, потому что Оно пробудилось, и мы попытались убить его, тебя ранили в щёку, а потом... а потом мы... у нас на самом деле получилось. Мы правда убили его. Я назвал его мыльным чубриком. Эдди моргает. — Как? — «Мыльный чубрик», — повторяет Ричи и слегка усмехается, — Я такой: «Ты кусок дерьма, клоун!» А потом он... умер, не знаю. — Что, блять, за «мыльный чубрик»? — Послушай, я не могу объяснить тебе, тринадцатилетнему подростку, всю поп-культуру за двадцать семь лет, — возмущается Ричи, — но это было чертовски круто, ясно? Боже. Я и забыл, что ты был таким говнюком в этом возрасте. А ещё какого хера у меня так сильно болят колени? Не поднимая глаз от своей записи «Оно — мыльный чубрик» в блокноте, Эдди говорит: — Болезнь Осгуда-Шлаттера¹. Возможно, у тебя просто скачок роста. Так небрежно, так просто, так, блять, в стиле Эдди. Не планируя и даже не отдавая себе отчёт, Ричи чувствует, как наклоняется вперёд, пока не оказывается лицом вниз на матрасе, прижавшись лбом к лодыжке Эдди. У него болит горло. Он чувствует, что ему одновременно сорок и тринадцать. Эдди мёртв, и всё же Эдди здесь, единственная версия Эдди, которую Ричи когда-либо по-настоящему знал, недолгая, как его воссоединение со Старым Эдди («Так мы его называем?» — подумал он). «Я любил тебя, — думает он, но не говорит, дыхание влажное от слёз, испуганная рука Эдди мягко лежит на его затылке. — Я бы и дальше любил тебя, но ты умер». — Рич, — неуверенно бормочет Эдди. «Блять, я всё равно потерял тебя», — думает Ричи, потому что вот он, Эдди, живой и невредимый, и ему тринадцать, сука, лет. Ричи достаточно взрослый, духовно, чтобы быть, блять, его отцом. — Заткнись, — бормочет Ричи, глядя на покрывало. — Я больше не хочу разговаривать. Мы можем просто... можно я посплю здесь? На полу. — Тебе не обязательно спать на полу, — возражает Эдди. Ричи отстраняется, переворачиваясь так, чтобы Эдди не заметил его заплаканного лица. — Я не собираюсь, блять, идти по стопам Майкла Джексона², — огрызается он, но, конечно же, Эдди ничего не понимает.***
¹ Болезнь Осгуда–Шлаттера (OSD) — это воспаление связки надколенника на бугристости большеберцовой кости (апофизит). Оно характеризуется болезненной шишкой чуть ниже колена, которая ухудшается при физической нагрузке и улучшается при отдыхе. Эпизоды боли обычно длятся от нескольких недель до нескольких месяцев. ² Имеются в виду обвинения певца в растлении несовершеннолетних.***
Утром Ричи спускается обратно по водосточной трубе и возвращается домой до того, как Эдди просыпается. Он приходит прямо к завтраку; мать смотрит на него с лёгким недоумением, но ничего не говорит. Отец готовит овсянку и не замечает, что Ричи зашёл с улицы. — Рано встал, Рич, — приветствует он. — Будешь завтракать? Ричи чувствует маленький укол в груди: это он тоже помнит. Каким добрым был его отец, каким весёлым; что в буфете всегда была еда для Ричи, и как он старательно заботился о своей жене, пока она медленно угасала. Как он вложил в заботу каждую частичку своего сердца. Ричи помнит доброту и хорошее настроение, которые дарил его отец, когда мог. На первом открытом микрофоне Ричи говорил, что не боялся незащищённого секса, потому что быть отцом легко: всё, что нужно сделать, это называть своего ребёнка бестолочью раз в десять лет, и травма, которую они не смогут повесить на вас, сделает из них невероятно успешных комиков. «Что касается меня, то я буду называть его так дважды в год, и стану, нахуй, отцом года», — сказал он, и все засмеялись. Он догадывался, что в зале полно людей с дерьмовыми папашами. Теперь, глядя на них, он думает, что они выглядят молодыми. Такими же молодыми, как и он. Был. Является? Неважно. Они казались старыми тогда, много лет назад. — Я не очень голоден, — с трудом выговаривает он, в горле першит. — Э-э, спасибо. Отец пожимает плечами. — Как хочешь, приятель, — говорит он. — Мэгги, дорогая, ты готова? — Я сама могу справиться, — возражает она, но не делает ни малейшего движения, чтобы приступить к еде. — Ричи, почему ты был на улице без обуви? «Я помню, что ты любила меня, пока не забыла», — думает Ричи, и это ещё один момент из забытых воспоминаний, которые Оно забрало у него. В конце концов они оба забыли друг о друге. — Хотел размять ноги, — лжёт Ричи, а потом бросается на кухню и целует её в щёку. — Я люблю тебя. Ешь свою овсянку, хорошо? Она удивлённо смотрит на него. — Хорошо, — обещает она. — И– ты тоже ешь. Садись. — Я много приготовил, — говорит его отец, радуясь — не важно, остался Ричи позавтракать или нет. Ричи садится. Он не голоден, но берёт у отца тарелку и спокойно ест, наблюдая за ними. Его мать на самом деле ест сама, но отец всё время держит руку на её колене и бросает на неё быстрые взгляды. 1989. Летом им поставили диагноз. Ричи помнит, что ему купили новый велосипед, потому что мама больше не могла возить его в школу. Боже. Он совсем забыл. Он, блять– — Я не хочу этого видеть, — слышит он свой голос, резко вставая. Он не хочет этого видеть. Ему уже хватило. Однажды он уже видел всё это, и конец был дерьмовый. Этот фильм, блять, отстой. Отец нахмурился, глядя на него. — Видеть что, сынок? «Мою жизнь», — думает Ричи. — Там показывают новый фильм. Все хотят его посмотреть, но я уже знаю, чем всё закончится. Мать сжимает его запястье. — Будь хорошим другом, Ричи, — мягко увещевает она его. — Иди, погуляй со своими друзьями. Я никуда не денусь. Она и отец обмениваются взглядами, на которые Ричи не обратил бы внимания, будь ему тринадцать — бесполезно врать, — но сейчас, когда ему почти сорок, он замечает. Звонит телефон. Ричи пользуется случаем и убегает наверх. При свете дня он может оценить свою комнату, чего не получилось сделать прошлой ночью. Воспоминания всё ещё как будто в тумане, но сейчас они яснее, чем раньше, и с каждой секундой проясняются всё больше. Он чувствует себя таким же старым, как ёбаное время, из-за этой странной фантомной боли в разных частях тела, где остались синяки после битвы с Оно, до того, как он провалился сквозь время, или что тут, блять, с ним происходит. Честно говоря, может быть, он правда умер. Может, чёртовы буддисты, или кто там ещё, были правы, и он просто переродился в своё тринадцатилетнее тело. Может, существование — это не что иное, как временная петля, состоящая из всех наших худших летних пор. Ричи смотрит на себя в зеркало. У него телосложение высокого человека, но он всё ещё пиздец какой низкий и неловкий. Волосы слишком длинные, а линзы в очках такие толстые, что глаза приобретают какой-то мультяшный вид. И очень болят ноги, особенно в месте, где голень переходит в колено. На самом деле он не думал, что забыть своё детство — означает забыть и всё остальное — не только Неудачников, Оно и Генри Бауэрса, — но и дискомфорт из-за того, что его тело растёт, на подбородке появляются волосы, а из обуви прёт специфический дурной запах. Он почти уверен, что в сорок лет его обувь не воняла настолько сильно. Все футболки в его шкафу с какими-то дурацкими принтами, все рубашки по крайней мере на один размер больше. Это рубашки отца, думает он, пытаясь вспомнить. Они устраивали большую дворовую распродажу, где он нашёл целую коробку с рубашками и попросту забрал её к себе в комнату, пока мать не видела. И никто ничего не сказал, даже когда он начал их носить. Не ясно, заметили ли они вообще. Он разглядывает шкаф, и его внезапно захлестывает воспоминание, из-за которого в груди до сих пор болезненно щемит. Осторожно, затаив дыхание, он опускается на колени у кровати и просовывает руку под матрас, ощупывая там всё, пока пальцы не натыкаются на края потрёпанного журнала. Он не вытаскивает его, он знает, что это за журнал. Он знает, почему спрятал его отдельно от другой коробки-приманки с журналами. «О, Ричи», — думает он про юного себя, как никогда сильно чувствуя себя самозванцем в собственном теле. Эту часть — страх, ощущение, что все его секреты будто написаны у него на лбу — он никогда не забывал, наверное, потому, что никогда не перерастал её, до вчерашнего дня или спустя двадцать семь лет, зависит от того, как посмотреть. Его секрету от этого лучше не стало, думает Ричи. В 1989 году он боялся нравиться мальчикам, но тогда были на то веские причины. Возможно, он избавился бы от части страха, если бы он мог помнить. Если бы строил свою личность на лете 1989 года, а не просто бросался вперёд в... с какого момента начинаются его воспоминания? Двадцать лет? Девятнадцать? Первый семестр учёбы в колледже. Он уехал в Нью-Йорк. Он ненавидел Нью-Йорк, но упрямо жил там уже полтора десятка лет. За прошедшие годы он встретил столько открытых людей, он общался с ними и любил их. Ричи думает... Боже, он думает, что в другой жизни у него был бы шанс стать одним из них. Ради бога, он же жил в Голливуде, где, если ты гей — это просто интересный факт, как например то, что у тебя есть свой дом, а не съёмная квартира, или ты на каждом углу кричишь о том, что ты вегетарианец. Глядя на своё тринадцатилетнее «я», пальцы которого покалывало от прикосновения к потрёпанному журналу, Ричи понимает, что выясни люди о его симпатии к мальчикам таким образом — это стало бы для него самым символическим и самым опасным способом раскрытия секрета. И способом добиться внимания. — Ричи, — окликает его мать с нижней ступеньки лестницы. — Твой друг уже здесь. — Уёбывай, Эдди! — кричит Ричи. Дверь открывается. — Уёбывай, Билл, — говорит чей-то голос. — Ну вот, теперь мы оба послали людей, которых нет в комнате. Ричи оборачивается. — Стэн, — говорит он, и горло сжимается. Он хочет броситься вперёд и обнять его, но не может: тело полностью замерло. Стэн улыбается. — Мне звонил Эдди, — говорит он. — И сказал, что ты сошёл с ума. Ричи пожимает плечами. — Может быть. — Круто, — отвечает Стэн, заходит в комнату и опускается на кровать, следя за тем, чтобы его кроссовки не задевали покрывало. — Я принёс новый выпуск «Мстителей Западного побережья». Хочешь почитать? Это был тот самый Стэн, которого представлял себе Ричи, когда думал о его самоубийстве. Ему пришлось, ведь он не знал Старого Стэна. Он не получил такой возможности. — Стэн, дружище, именно это я, блять, и хочу сделать, — говорит Ричи и бросается Стэну под бок, принимая одну сторону комикса, чтобы они могли читать его вместе. — Я переверну страницу, когда закончу, — предупреждает Стэн. — Так что не отставай. — Именно это я и сказал маме Эдди прошлой ночью, — отвечает Ричи, не успев подумать. Боже, это действительно похоже на езду на велосипеде. Стэн моргает, глядя на него. — Ты сказал это маме Эдди, когда... читал ей? — уточняет он. — Это довольно романтично, Рич. — Заткнись нахуй и читай, Стэнли, — рявкает Ричи и делает вид, что сосредоточился. Не важно, что он читает медленно. Стэн всегда грозится перевернуть страницу, но Ричи помнит, что он всегда ждёт.***
— Окей, — говорит Билл таким авторитетным тоном, которым обладают только тринадцатилетки, взявшие на себя ответственность за других тринадцатилеток. — Итак... на ч-ч-что это я... с-смотрю? Все семеро уставились на принесённый Эдди блокнот, в котором аккуратными печатными буквами были записаны тезисы с прошлой ночи: • Путешествие во времени • Майра • Билл пишет книги ужасов • Ричи =/= шутки • Бен горячий • Майк — > Дерри • Стэн???? • Бев мода • Оно — мыльный чубрик • Майкл Джексон? — Ну, — начинает Ричи, — лично мне кажется, что Эдди уловил не все нюансы моего рассказа. Эдди резко толкает его локтем в бок. — Отвали, — рявкает он. — Ты ввалился ко мне в комнату, а потом начал болтать о том, что тебе сорок лет и ты теперь ненавидишь Майкла Джексона– — Ну извини, что я, блять, не стэню педофила– — Стэн не ПЕДОФИЛ. — Что? Нет, я... нет, не Стэн, «стэнить», это типа... это значит, что тебе нравится... — Ричи проводит рукой по лицу. Все Неудачники просто... недоумённо пялятся на него, за исключением Эдди, который выглядит так, словно приготовился драться. Тринадцатилетки — живот надорвёшь от смеха. Наверное, будет неправильно бить детей, даже если ты находишься в теле одного из них, да? Что там говорит этический кодекс по этому поводу? — Ладно, — говорит Ричи более спокойно, поднимая руки вверх. — Ладно. Прошу прощения. Нет, конечно, Стэн не педофил. Давайте все уже, нахуй, расслабимся. Я... Я постараюсь объяснить. Это трудно, и к тому же вы, ребята, дети, так что... Стэн пристально смотрит на него. — Ричи, — обращается он почти ласково, — Билл старше тебя. — На три месяца, — машинально огрызается Ричи и качает головой. — Я имею в виду, когда мне было тринадцать, он был на три месяца старше меня, но теперь мне сорок, и вы, сука, выглядите как младенцы. Я в шоке, что никто из вас не носит подгузники. Никто ничего не говорит, но Эдди разводит руками, как бы говоря: «И что теперь вы думаете о моих записях?» — Ричи, — начинает Бев и прикладывая тыльную сторону ладони к его лбу, — это лето реально выдалось очень напряжённым. Мы все через многое прошли. Мне снились по-настоящему сумасшедшие сны– — Блять, это не сон, — перебивает её Ричи. — Послушайте. Как вы верите в то, что сражались и убили ебучего клоуна-людоеда, но не можете поверить в то, что я путешествовал во времени? — Но то, что Оно показывало нам, было не... эти видения не были настоящими, — замечает Майк. — Я хочу сказать, что они были реальны, но реально только для нас. На самом деле Оно не изменяло реальность, Оно просто меняло то, как мы её видели. Это хорошее замечание, и Ричи не может его отрицать. — Вполне возможно, что у меня полный психический срыв, — признаёт он. — Может, я заснул в том самолёте, и вместо того, чтобы проснуться никаким в Лос-Анджелесе, меня отвезли прямо в психушку, где я лежу на полу в смирительной рубашке и галлюцинирую, что всем моим друзьям по тринадцать лет. — Подожди, — говорит Эдди, и его голос внезапно ломается. — Подожди, если ты галлюцинируешь, то... то тогда это значит, что мы... мы все ненастоящие, так? Что я — просто плод воображения? Стэн выпрямляется, выглядя встревоженным. Билл и Беверли переглядываются, и Бен, нервничая, придвигается поближе к Майку. — Я ощущаю себя настоящим, — говорит Стэн. — Я ощущаю себя настоящим, — соглашается Майк и ерошит волосы Бена. — И Бен тоже вполне себе настоящий. Ричи открывает рот, но Эдди выпаливает: — Да, я знаю, моя мама тоже была вполне себе настоящей прошлой ночью, отвали. — Давайте б-будем исходить из п-предположения, что мы все настоящие, — говорит им Билл в своей почти спокойной манере. — Л-ладно. Либо Ричи сходит с ума, либо н-н-нет. Поэтому давайте п-п-п-... подготовимся к самому с-с-странному из вариантов. Ричи, расскажи нам, ч-что ты помнишь, чтобы мы и-и-избежали ошибок в б-б-б-будущем. Все оборачиваются и выжидательно смотрят на Ричи. Стэн берёт блокнот и ждёт. Ричи обдумывает. Двадцать семь лет всякой ерунды, и бо́льшая её часть не имеет отношения к делу: люди, с которыми он встречался или не встречался; конкретный суши-бар, в котором он отравился четыре раза, пока не понял, что лучше держаться от него подальше; вечеринка в колледже, где он так напился, что сломал себе оба запястья и даже не заметил. Но всё это не имеет значения. Важны события, связанные с Оно. Ричи закрывает глаза и начинает рассказ: — Майк позвонил. Мы... все уехали из Дерри, кроме Майка, и... и... мы вроде как... забыли, когда уехали. Но нам пришлось вернуться. Он не открывает глаза, потому что не хочет встречаться ни с кем взглядом. Он не хочет, чтобы его отвлекали. Он не хочет видеть лицо Стэна, когда говорит: — Стэн не приехал. Он... вместо этого он, он... э-э... — Что? — нетерпеливо подсказывает Стэн. Ричи открывает глаза и хмурится. — Ты... не приехал, — медленно повторяет он. Блять. Почему Стэн не приехал? Они встретились в ресторане. Ричи помнит, что он заказывал, но не знает, почему Стэна там не было. Воспоминания ускользают, когда он пытается добраться до них, как будто на языке вертится какое-то слово, но ты не можешь его назвать. — Я забываю, — осознаёт он. — Я вроде как помню, но когда пытаюсь сказать, я... блять. Блять. Сука! Билл нежно сжимает его плечо. — Всё в порядке, — успокаивает он. — Эй. Ричи. Всё нормально. — Нет, — огрызается Ричи, сбрасывая его руку. — Ничего не нормально, это важно, если я не скажу... если это правда, и я не расскажу, то Стэн... и Эдди– — Я?! — взвизгивает Эдди. — Что будет со мной? — Я не могу тебе сказать, — говорит Ричи. — Когда я пытаюсь думать об этом, появляется такое чувство, будто... будто... — Не говори прямо то, что хочешь сказать, — внезапно говорит ему Бен тихим и уверенным голосом. — Это похоже на то, как взрослые не могли увидеть то, что видели мы. Кровь в ванной Беверли. Если ты правда путешествуешь во времени, то тебе одновременно сорок и тринадцать, верно? Так что... ты можешь увидеть кровь, но ты не можешь стереть её. Ты помнишь то, что произошло, но не можешь произнести вслух. Ричи снимает очки, чтобы прижать ладони к глазам. — Блять, — шипит он. — Тогда как, блять, я должен?.. — Стэна там не было, — задумчиво произносит Бен. — Ты забыл почему? — Он вышел из игры, — отвечает Ричи. — Не думаю, что смогу сказать больше. Стэн записывает. «Дерри, 2016. Стэн не возвращается. Выходит из игры.» Глядя на него, Ричи чувствует прилив... он не знает чего. Чего-то. — Не надо, — говорит он Стэну прямо. — Когда это... когда придёт время. Не делай этого. Стэн испытующе смотрит ему в глаза, потом один раз кивает. Он пишет: «Стэн должен сделать другой выбор.» — Ладно. Что ещё? — Бев. У неё были синяки. Беверли вздрагивает. — Из-за чего? Ричи беспомощно пожимает плечами. — Мне кажется, я знал. Но я не спрашивал. «Беверли вернулась с синяками, — пишет Стэн, — и не говорит, откуда они.» — Не очень полезно: неизвестно, как избежать их, — указывает Майк, хмурясь. Беверли разглядывает свои ногти. — Да, правда, — говорит она и не вдаётся в подробности. — У всех книг Билла были дерьмовые концовки, — вспоминает Ричи, — и Майк застрял в Дерри, а Бен... на самом деле у Бена всё было в шоколаде. Он стал очень горячим. — Ричи никак не может заткнуться о том, каким ты станешь горячим, Бен, — говорит Эдди. Он тычет Ричи в бок. — Мы все поняли. «Билл не может написать хороший финал. Майк застрял в Дерри (библиотекарь). Ричи думает, что Бен горячий.» — Блять, не пиши это, — огрызается Эдди. — В этом нет смысла. — Понятно, а какой я ещё? — спрашивает Бен, вид у него немного расстроенный. — Внешность — это еще не всё. — Блять, это слова горячего человека, — говорит ему Ричи. — Боже, ты как будто уже на пути туда. Эдди снова толкает Ричи, пока тот не поворачивается к нему. — А я? — спрашивает он. — Что со мной? Что мне нужно сделать? Ричи хочет сказать: «Не женись на Майре». Он хочет сказать: «Не забывай меня». Он хочет сказать миллион вещей, но этому Эдди тринадцать, и когда он пытается открыть рот, воспоминания становятся туманными и теряют фокус. Он не может заставить Эдди полюбить его, думает Ричи. Из этой затеи скорее всего вышел бы тот ещё пиздец, учитывая... ну, учитывая всё. Но, может быть, он сумеет сохранить ему жизнь. Он сможет сохранить Эдди жизнь, если только подберёт правильные слова. Ричи говорит: — Не спасай меня, Эдс. Эдди моргает. Стэн перестаёт писать. — Что? — Не надо... — Ричи сглатывает. — Не спасай меня. Я не помню, что случилось. Я не знаю, почему я просто... Я не знаю. Но не надо. «Эдди не должен спасать Ричи», — пишет Стэн. — Не пиши это, — говорит Эдди. — Какого хрена. — Можешь проигнорировать, если хочешь, — замечает Стэн. — Другим тоже не очень-то нравится то, что у них. Эдди издаёт тихий раздражённый звук и отворачивается. — Неважно, — бормочет он. — Прекрасно. А что тогда у Ричи? А вот это очень просто. — Я должен сам писать свои шутки, — говорит он. — Те, что были у меня, — дерьмо. Стэн записывает это. Все семеро наклоняются и соприкасаются головам, образуя тесный круг. Теперь, когда он сказал это вслух, прошлое кажется более далёким, похожим на сон. У воспоминания, которое, как он знает, было реальным, теперь словно обуглились края. Он задаётся вопросом: всегда ли будет так? Неужели события его взрослой жизни с каждым днём будут меркнуть всё больше? Ему интересно, так ли ощущалось их коллективное забвение в первый раз. Ричи смотрит на список вместе с остальными: • Майра • Эдди не должен спасать Ричи. • Билл пишет книги ужасов • Билл не может написать хороший финал. • Ричи =/= шутки • Ричи должен сам писать свои шутки. • Бен горячий • Ричи считает Бена горячим. • Майк — > Дерри • Майк застрял в Дерри (библиотекарь). • Стэн???? • Дерри, 2016. Стэн не возвращается. Выходит из игры. Стэн должен сделать другой выбор. • Бев мода • Беверли вернулась с синяками и не сказала, откуда они. • Оно — мыльный чубрик • Майкл Джексон? — О да, — говорит он. — Самое важное. Чтобы убить Оно. Мы провели... было что-то со стороны, ритуал... кажется, я не знаю... Чудь? Он нам не нужен. Короче, это была тупая идея Майка, и она не сработала. Но мы убили Оно. У Майка довольно миролюбивый вид для человека, которого оскорбили и который не знает, за что и как защитить себя, поэтому он спрашивает: — Как? Ричи закрывает глаза и пытается удержать мысль. — Страх, — осторожно говорит он, пытаясь не потерять нить событий. Потому что если всё это произойдёт снова, он хочет знать. Ему это надо. — Оно большое, только если мы боимся. Стэн пишет: «Никто не боится мыльного чубрика.» — Н-ну что ж, — оптимистично бормочет Билл. — Я думаю, э-это хорошее н-н-начало.