Пустота.
Она пугает. Затягивает. Обволакивает.
Света нет. Больше нет. Как и звуков.
В тишине вдруг раздался отчетливый звук рвущейся плоти, стали и... Хриплый вздох? Перед глазами промелькнул свет. Во рту привкус крови.
– Я убил себя в припадке? - тихий смешок, и собственный голос режет уши. –Да нет, я бы уже умер. Хотя с чего я взял, что еще не мертв..?
На плечо словно что-то привалилось, но в пустоте никого и ничего нет. Чувства из реального мира? Но кто сейчас опирается на него?
Открыв глаза,
теперь уже Лорд Гармадон увидел двор своего дома. Вокруг было так темно, пасмурно. Откуда-то снизу сиял золотой блеск, что сразу же заставил мужчину обратить на себя внимание. И без того узкие зрачки сузились, из глаз хлынули слезы, все тело задрожало.
Внутри разбился хрусталь.
Тудум-тудум-тудум
В руках оказался меч Огня, но страшно стало даже не из-за того, что он все-таки добрался до Золотого Оружия.
Тем, что тогда в пустоте почувствовал на плече Гармадон, оказалось в полусознании тело его младшего брата. А он сам, держа одной рукой окровавленный по самую рукоять меч, второй поддерживал его.
В голове, как по щелчку, пронеслись воспоминания: вот они спорят еще в доме, вот они уже на улице, вспышка света, их откинуло друг от друга. Ву успел лишь, пошатнувшись, встать, когда меч вонзился в его грудь, а он неверяще смотрел на пугающе довольное лицо старшего брата. Губы растянуты в усмешке, показывая клыки, алые стеклянные глаза радостно глядели на оружие в руках. Руны на кимоно не сработали, – то ли не успели, то ли уже не действовали – и вот они здесь.
Гармадон вытащил оружие, бросив подальше, и, подхватив слабое тело, осел вместе с ним на плитку двора.
В отличие от Ву, он не умел быстро исцелять раны, и в сознании проплыла мысль: «Умрет».
– Прости... - прошептал слабо Ву, устраивая голову на груди брата. –...Я обещал... Обещал спасти, помочь...
В горле стоял ком, конечности будто парализовало. Раздался всхлип, еще один, голос ломался, то становясь глубоким, то вскакивая на высокие тона.
Прости, прости, прости, прости, прости, прости, прости, ПРОСТИ!
Он не заметил, как, сорвав голос, продолжал кричать извинения. Тогда его щеки коснулась еще теплая рука, вытирая слезы.
– Гэгэ, что случилось, то случилось, - он слабо улыбнулся. – Пожалуйста, перестань... Ведь я всегда буду рядом.
Его дыхание стало еще более прерывистым, хрипящим. Огонек в глазах постепенно таял.
– Не оставляй меня одного... Они заберут меня! Не оставляй! Я не хочу обратно, там так пусто и одиноко. Не смей оставлять меня, черт возьми! - отчаянно закричал старший.
Он понимал, что ничего не изменить. Здесь их пути расходятся. Из Мира Ушедших нет выхода. Он понимал, что только его вина здесь, что не смог, сдался, провалился в бездну. Понимал, что он...
–...Чудовище... Я монстр...
Сил кричать не осталось, горло горело от боли, слез не осталось. Тьма снова начала обволакивать его. Вроде бы теплая, но в то же время необъяснимо холодная. Вакуум. Звуки пропадали, любые чувства, кроме боли и отчаяния, пропадали, запахи чая и жасмина перебивало зловоние ужасающей алой жидкости и горя.
Как же так? Как так вышло? Больше всего в жизни он боялся навредить этому светлому существу. И в итоге убил собственными руками, которые больше не отмыть от крови. Теперь, смотря на себя в зеркало, отражение покажет не только черную сущность, ходячее проклятие, но и конечности по локоть в грехе. А рядом будет стоять окровавленная фигура, которая, вопреки своим словам при жизни, будет нашептывать что-то о вине, доверии и смерти. И от этой тени он не избавится даже после своей кончины.
Почему еще тогда, в детстве, поняв, что за змея укусила его старшего сына, и какая теперь у него судьба, их отец не убил его? То было бы гуманнее, чем жизнь, которую уже и жизнью не назвать. Меньше страданий для себя и других. А Ву, может, и забыл бы вовсе, что у него был брат. Маленьким был ведь. Хоть и запомнил роковой день, словно это фотография на стене. А может удалось бы стереть из памяти неудавшегося родственника, кто знает.
– Извини, но я вынужден предупредить их.
Снова глухо раздался голос, возвращая из пустоты. Ву приподнял руку, и из его ладони вырвался небольшой сгусток энергии, полетевший куда-то в сторону Ниндзяго-Сити. Сигнальный знак, который они использовали, если кому-то угрожала опасность. Только кому именно он послал это послание? Кому Гармадон мог причинить такое зло, из-за которого младший вычерпал последние духовные силы на послание?...
– Не думай, что я тебе не доверяю, гэгэ, - болезненно усмехнулся он. – Ты не причинишь им зла, но...
–...Но тебе причинил.
Мисако и Ллойд. Конечно. Как можно было не догадаться? Ву боится, что брат может погубить и их. Его не за что винить.
Он был даже благодарен за послание. Ведь если тьма вернется и заставит затушить последние искорки света, противиться уже не будет возможно.
Это точка невозврата. Конечная.
– Гэгэ, можешь ли ты обещать, что не будешь сильно горевать? - вдруг спросил младший.
Еще минута, и он выдохнет в последний раз. Сколько смертей они уже видели за жизнь? Не пересчитать: союзники, враги, близкие друзья, обычные люди. Но сейчас госпожа Смерть приходит будто впервые, забирая душу не только брата, но и его самого. Было бы хорошо, если бы она забрала и его проклятую душу. Может и к лучшему, что Ллойд будет расти без отца? К чему такой отец, верно? Убийца и монстр.
– Я не могу обещать этого, А-Ву¹, - сипло ответил он.
А-Ву. Как давно он не звал его так. С детства еще. Говорил, что тот уже слишком взрослый, а так зовут только маленьких детей. Неправда, конечно. Он и не помнит уж причины. Вероятно, проявлять эмоции становилось все стыднее. Они воины, никаких эмоций быть не должно. Это было трудно. Потом эти барьеры все же рухнули, ведь с каждым годом становились более шаткими. Но тьма часто пыталась овладеть эмоциями, превратить все положительное в отрицательное, а отрицательное увеличить в несколько раз, поэтому некоторые барьеры продолжали существовать. Например, на гнев. В этот раз они не выдержали, и это привело к смерти младшего брата. Просто замечательно, не так ли?
На плечи стал накрапывать дождь. Очень кстати. В груди что-то ужасно болело, разрывалось на части. Кажется, что-то такое он ощущал, когда мама умерла. Это было так давно, что и не вспомнить. А еще пустота. Смерть словно вправду забирала его душу, но вместо Мира Ушедших оставляла пустую треснутую оболочку на растерзание совести и остатков разума. Когда-нибудь все те поступки, которые он считал жуткими, станут прекрасными. А рядом не будет никого, кто смог бы переубедить. Теперь к любимой и сыну он не сможет подойти даже на километр. Страх заволакивал, сердце истязали когти горя.
Чудовище
Монстр
Это ты должен был сдохнуть
Убийца
Но уже было плевать. Плевать на все, что они шептали, на весь яд этих слов. На руках последние свои вздохи делал дорогой человек. И он пытался запомнить их навсегда. Протяженность, звук, интервалы. Чтобы каждый день вновь и вновь прокручивать в голове.
Чтоб сойти с ума.
На пóлах кимоно сжалась бледная ладонь в попытках успокоить. Зря. Не получится, братец.
Сквозь тучи и нарастающий дождь мелькал уходящий закат. С каждой секундой становилось все холодней. По щекам вновь начали литься слезы, а может это были капли дождя. Пустая, несмотря на гул мыслей и голосов, голова опустилась в трауре, когда юноша испустил последний вздох. Ладонь, по-прежнему сжимавшая черные одежды, безвольно упала.
Гармадон взглянул на брата. Голова все еще покоились на его груди, левая рука лежала на животе, правая же была опущена на рану. Черты лица умиротворены и спокойны, как будто Ву всего лишь уснул, а завтра проснется, и его улыбка будет такой же яркой. Глаза прикрыты, бескровные губы уже слегка посинели, румянец на щеках пропал, светлые волосы намокли и потемнели. Кровь стекала на землю, от тела шли тонкие розоватые и красноватые ручейки, скапливаясь в лужах. Все точно бы говорило о наступившей смерти.
В тишине раздался сиплый смех. Нарастал, иногда переходя на хрипы или скача с баритона на тенор. Становился все безумнее и безумнее. Мужчина в черном кимоно с мертвым телом на руках заливался сумасшедшим смехом, пока по лицу текли капли дождя, смешивающиеся с кровью и слезами. Совершенно безумный человек. Смеющийся так звонко над тем, что остался один.
Последние краски заката догорели, оставляя все ближайшие земли в темноте. Ливень не прекращался, но становился холоднее и, словно лед, бил по коже. Ветер трепал уже чернеющие волосы. Но ни одно неприятное или даже больное ощущение не сравнится с тем, что творится в опустевшей душе. Ни один ливень не сравниться со штормом, разразившимся где-то внутри. Он рвал и метал.
«Я буду рядом» - над ухом прозвенел голосок. Как колокольчик. Но то были всего лишь проделки пошатнувшегося рассудка.
А может и нет.
***
Солнце больше не посещало близлежащие к монастырю земли Ниндзяго, в том числе и Ниндзяго-сити. Прошло несколько недель.
Целые несколько недель, а терзания сгившей души до сих пор не прекращались ни на секунду.
Люди потихоньку уходили с улиц, фонари включались, разгоняя темноту ночи. Одинокая фигура сидела на крыше очередной многоэтажки, наблюдая за людьми снизу. Вон там семья спешила домой, чтобы уложить в кроватку новорожденного ребенка. А вон там на площадке еще играли несколько детей. Кого-то уже звали домой, кто-то продолжал играть с друзьями, один мальчик сидел вдали от всех и читал. У него неблагополучная семья. А кто-то переругивался с сестрой в углу игровой площадки, не желая идти домой.
– Ненавижу тебя! Почему я должна тебя слушаться?! - крикнула маленькая девчушка с рыжими косами. Ее сестра, видимо, не в первый раз слышала подобное, поэтому просто прикрикнула на нее и потащила за руку.
Знала бы эта девчушка, каково терять того, с кем живешь всю жизнь. Та девушка явно заботилась о младшей сестре. Они часто гуляют здесь, родителей все никак не видно – то ли умерли, то ли бросили. Как и их с Ву когда-то. Они не были детьми, но когда ты только познаешь себя, а потом узнаешь, что отец покинул тебя с братом, это не лучший толчок в развитии.
А вот проходят мимо те, из-за кого он торчит на крышах в тени каждый день. Они возвращаются из музея в одно и то же время. Ллойд выглядит достаточно весёлым, когда идет вперед мамы и доедает мороженое. Но Мисако выглядит подавленной. Не удивительно. Муж пал, убил брата, и теперь
может в любой момент сорваться на них не позволит себе сорваться. И все же остается где-то далеко. Все еще угроза. Девушка могла постоять за себя и сына, конечно, но против заклинателя, совершенствующегося в течение нескольких сотен лет, шансы весьма малы.
Порой очень хочется спрыгнуть, прийти к ним, обнять и сказать, что больше такого не повторится. Но в памяти всплывает предсмертное дыхание Ву, и желание тут же заменяется ответственностью, страхом и болью. Нельзя. Вдруг.... Вдруг.... Он не простит себя...
Однако как только помутнение от мыслей спадает, перед глазами размытая картина: он держит знакомое запястье, явно делая больно, а в
ее зеленых глазах страх. То, что он до одури боялся видеть в них. Рядом плачет Ллойд, пытаясь удержать отца за длинный рукав кимоно. Несмотря на закрывавшую нижнюю половину лица маску, почерневшие волосы и алые глаза, Мисако точно его узнала. В груди снова защемило, голоса вернулись и среди них оказался тот, чей слышать было все еще больно.
«Я вынужден их предупредить»
Они стояли на открытой улице, вокруг были люди, и они смотрели на них, готовые прийти на помощь. Не то чтобы их помощь поможет против ходячего кусочка тьмы, но они были готовы.
Не сказав ни слова, он отпустил жену, с тоской посмотрев на нее и сына, и вернулся на крышу, с которой сбежал в темные переулки.
– Я чуть было не навредил им... - прошептал мужчина, привалившись к стене какой-то пустой темной квартиренки.
– Ты все такой же монстр, - зашипел над ухом голос брата. На плечах почудился дикий холод, словно его приобняли.
Гармадон отмахнулся от наваждения. Уже привык. Этот Ву не был настоящим, он знал. Настоящий бы не сказал ничего подобного, даже если бы в сознании промелькнула такая мысль. А она не промелькнула бы. Многие Мастера разных поколений иногда могли сказать такое на какое-либо его плохое действие или слово, если не уважали. Хотя многие уважали – считали, что они с братом в любом случае мудрее и знали, что такие действия были следствием очередной минуты слабости. И брат всегда защищал его перед такими неуважительными нападками. Он никогда не считал своего дорогого гэгэ монстром, даже если тот действительно поступал так иногда. Никакое действие не делало его монстром в лазурных глазах. Однако в собственных делало. И когда смотреть на себя не осталось силы воли, он разбил все зеркала в комнате и чуть было не вскрыл осколком вены. Нужно было.
...Нужно было...
Он убил брата, чуть было не навредил жене и сыну. Он опасен. А опасность нужно пресекать. Еще с детства отец учил не позволять опасности развиваться и резать на корню.
***
Монастырь казался мертвым. Тишина, пустота и темнота. От него больше не веяло домашним очагом, лишь смертью. Где-то далеко прозвучал раскат грома, зашелестели листья мэйхуа² за стенами, накрапывала морось. Если снаружи еще пахло озоном и цветами сливы, то внутри оставшийся аромат жасмина и сандала³ затмевали запахи отчаяния, гибели и крови, несмотря на то, что погиб Ву во дворе. Эти запахи будто не желали уходить отсюда и застряли в доме. В месте, где только недавно было так тепло, а сейчас сырость и холод проели все до основания.
Проходя мимо комнат, в памяти проскакивали теплые отрывки воспоминаний. Вот тут они с братом читали старые свитки отца, которые он просил разобрать. Вот там он перебинтовывал по неосторожности сломанную руку Ву. Вот в этой комнате они обычно учились. Рисовали там, сочиняли песни от нечего делать, там же частенько Ллойд оставался играть или рисовать. Иногда с ним сидели Мисако или Ву, или он сам. Вон в той комнате братья тренировались поначалу или осваивали свои способности, когда те еще не были развиты достаточно, чтобы разрушить все вокруг. По этим коридорам они бегали и играли, в этих комнатах ругались и мирились. Столько воспоминаний – хороших и не очень...
В комнате младшего брата Гармадон ничего не трогал. Даже зайти не смог. Сейчас она выглядела так, будто тут еще пару часов назад кто-то был, но почему-то она все равно была тусклой и покинутой.
Мужчина сел на пол рядом с кроватью брата, не желая каким-либо образом ее пачкать, и протянул руку, чтобы взять со стола рамку. В ней была фотография всей их семьи. Пару месяцев назад Ву наконец заменил фотографию, где они с отцом (а ведь где-то в собственной комнате лежит изображение, где они еще с мамой), на ту, где были его невестка и племянник. Вся семья смотрелась так счастливо... Но теперь все изменилось. Даже на фотографии Ву, казалось, потускнел. Если фотографии правда могут отображать смерть того, кто на ней изображен, значит скоро потускнеет и он.
В столе также нашелся листок бумаги, там же лежали тушь и кисть. Вскоре на бумаге было написано послание и оставлено на столешнице. Вряд-ли кто-то найдет его. Но если Ллойд вырастет и останется таким же любопытным, то наверняка найдет эту записку, когда тело уже превратится в скелет или даже иссохнет в прах.
Достав из ножен на талии кинжал, который отец подарил перед уходом, он оголил левую руку. На тыльной части предплечья и запястья виднелись старые белые шрамы: какие-то от ножа, какие-то от битв. Где от чего уже трудно распознать. На внутренней части виднелись тонкие, но слабые и мелкие шрамы, которые подбирались все ближе к синим венам. Тогда смелости не хватило. Сейчас же острое, холодное лезвие упиралось в бледную, как у мертвеца кожу, оставляя небольшие царапинки с выступающими капельками крови. Сначала «проба пера», так сказать. Сердце зашлось в бешеном ритме, страх все еще овладевал телом в случае смертельной опасности, но теперь его можно побороть. Всего два раза вдоль, и все уйдет.
– Я не хочу навредить никому больше. Я чудовище, которое должно умереть. Просто полосни уже! Я не хочу быть сломленным, не хочу быть одиноким, - сбивчиво шептал он.
– Отвергаю жизнь, в ней света больше нет. Я гибну в тишине. Мне нечего терять, я лишь страдания оборву!⁴
Хотя не похоже, что у этого человека вообще есть выбор. Столько лет сердце сковано тьмой. Это как кричать, не имея голоса.
Лезвие сильнее впилось в кожу, вызывая тупую боль. Но она не была неприятной. Даже наоборот. Словно дарила спокойствие. Кровь теперь не была столь пугающей, ведь своя и раны тоже от своей руки.
– Им будет лучше, если я умру. Своей кровью оплачу долг брату. И сам освобожусь от этой тьмы, - повторял он вновь и вновь.
Боль стала сильнее, но все еще недостаточной, чтобы заглушить душевную. В голове звучали голоса из прошлого, вспомнилась предыдущая попытка. Как тогда был напуган Ву.
Сдохни
Эхом прозвучал голос собственного маленького сына.
Кровь окропила пол, рукава кимоно и фоторамку, пара капель попала на белые простыни рядом стоящей кровати и, возможно, на листок. Окровавленные руки упали, уронив кинжал. Кровь быстро пропитала одежды, собиралась большой лужицей на полу.
Сознание потихоньку уходило. Мысли жужжали, становясь фоновым белым шумом. Боль в руке уже не казалась такой острой, как поначалу. Дышать становилось труднее, все тело словно налилось свинцом.
Однако легкая эйфория окрыляла сознание. Наконец-то свобода, искупление. И возможность увидеться с близкими вновь. Впервые он был рад, что тьма заволакивала взор и крала тепло. Теперь это означало лишь освобождение.
Несмотря на слабость в теле, Гармадон прижал ноги к груди и положил голову на колени, обнимая их. Словно вернулся в прошлое, где на кровати спал заболевший младший братец, а он охранял его сон. Сейчас не волновало одиночество, не волновала смертельная рана или уходящий разум. Теперь все хорошо, никаких страданий больше нет. Тишина звенела в ушах, конечности не чувствовались, клонило в сон. Пустота не пугала, холод не пробирал до костей.
Спокойный голос нарушил покой, к волосам прикоснулась теплая ладонь:
– Я ведь обещал всегда быть рядом с гэгэ...
