За стеклом

У Артема Стрелецкого не осталось ничего, кроме отдельной палаты с выкрашенными в жизнерадостный цвет стенами и горстки таблеток, спрятанных за неплотно прилегающим плинтусом. Весь его мир сузился до затерянного в подмосковных рощах санатория и мечты перестать быть. Строго говоря, это был даже не санаторий, скорее психушка для состоятельных неврастеников, спятивших от ответственности, бесконечно повторяющегося бытия, состоящего из зарабатывания денег, от наркотиков, с помощью которых предпринимались безуспешные попытки нащупать в жизни если не смысл, то хотя бы острые углы, за которые можно зацепиться, чтобы зафиксировать себя на поверхности. И пытавшихся все закончить. Таких почему-то было меньшинство, и Артема это злило. По всему выходило, что у большинства как раз вышло довести дело до конца, а он смалодушничал – позволил Денису увести себя с крыши, вместо того, чтобы сделать один единственный шаг, избавив себя от теперешнего унизительного положения неудачника. В первые дни Артему было настолько все равно, что он безропотно позволил Денису упечь себя сюда, и даже подписал какие-то бумаги, естественно, не читая. Очевидно, в них он признал себя недееспособным и опасным для себя и для окружающих и согласился принимать любое лечение вплоть до полного выздоровления. Это было не важно, едва вернув себе возможность связно мыслить, Артем решил, что попробует еще раз, но на этот раз сделает все как положено. Чтобы точно не спасли. В фильмах все выглядело легко – спрятать таблетки под язык, за несколько недель накопить достаточно, чтобы однажды ночью уснуть и не проснуться; и все – скучный и быстрый финал. Кладбище, комья земли глухо разбиваются о дерево, затемнение, титры. В реальности все оказалось куда сложнее, чаще всего таблетки приходилось глотать, а после выносить унизительные проверки бдительных санитаров и спать, но не вечным сном, а положенные по расписанию 9 часов. Артем смутно опасался, что от таблеток ему станет лучше, но лучше не становилось, становилось, ко всему прочему, смертельно скучно, время зациклилось в повторяющийся круг, и каждый день был калькой с предыдущего. Он ни с кем не разговаривал, игнорировал групповую терапию, целыми днями слонялся по аллеям вокруг санатория и молчал. Единственным, что вызывало у него хоть какие-то эмоции, были те удачные дни, когда таблетки все же удавалось утаить, такие дни приближали окончание его безжизненного существования, и Артем старался их как следует запомнить. Как правило, в такие дни он позволял себе думать. Он не вспоминал все, что с ним произошло, воспоминания он запретил себе почти сразу, вместо этого он рассматривал свое прошлое как некую абстракцию. Вот есть люди, которые родились, чтобы быть счастливыми, кто и как их для этого избрал, оставалось загадкой. Были еще другие, большинство, созданные, чтобы жить не хорошо и не плохо, обычно, с переменным успехом. А были люди вроде Артема, он даже представлял себе, как всемогущий и невыразимо далекий Бог увидел его среди миллионов новорожденных и решил, что именно Артем никогда не будет счастлив. И для этого сперва показал ему, что такое счастье, ведь, если не попробуешь, никогда не узнаешь, чего именно лишился и вряд ли будешь страдать. Неведомый Бог дал Артему любимую жену, надежды, запах новогодней елки, теплые объятия, пахнущие кофе с молоком, даже кажущееся понимание, иллюзию, что его принимают, таким вот странным, одержимым своими теориями, работой, идиотской идеей своего всемогущества, бродящей в крови, как пузырьки в шампанском, и делающей мир невозможно острым и зримым. А потом отнял, но тоже не навсегда, дал возможность побороться, продолжая верить, будто он может что-то изменить, и снова как будто вернул, по крайней мере надежду, от которой позже не оставил камня на камне, и сидящего среди обломков Артема. Заставил его увидеть мир таким, какой он был на самом деле, сияющей витриной, за которой кипела жизнь, и рожденные для счастья обретали его, а все прочие за ним без устали охотились, смеялись, плакали, разочаровывались, снова смеялись, но в какой-то другой тональности. А с Артемом не происходило ничего, он стоял, прижав ладони к стеклу и смотрел, не в силах ни разбить его, ни отвернуться. Непричастный и бесполезный. Разумеется, никакого Бога не существовало, и Артем начинал неминуемо сам с собой спорить, выискивая в себе тот самый роковой изъян, который мешал ему радоваться, довольствоваться тем, что у него есть, смиряться и искать другие пути. Включать себя в этот дышащий и живущий мир. И тут же сам от себя отмахивался, не желая углубляться в хитросплетения своей вины. У себя Артем уже давно вызывал смутное раздражение, гораздо большее, чем весь внешний мир, вместе взятый, поэтому после таких раздумий он погружался в неподвижное созерцание, чтобы необходимость ждать смерти не казалась настолько мучительной. Смотреть снаружи, откровенно говоря, было не на что. Все пациенты образовывали кружки по интересам – наркоманы предпочитали компанию других наркоманов, чтобы в отсутствие самих веществ развлекать друг друга историями о наиболее красочных приходах. Были компании, состоящие из поломанных своей ответственностью и неоправдавшимися ожиданиями успешных менеджеров, бесконечно обсуждающих новости бизнеса, а вот у самоубийц компании не было. Им словно было слишком наплевать на себя, на жизнь, на правила, предписывающие минимальное взаимодействие с окружающими, они застыли как мухи в сиропе и предпочитали общество самих себя. На одного такого Артем и наткнулся во время своих бесконечных прогулок по кругу. Он стоял у неприметного бетонного сарайчика для садового инвентаря, кидал в стенку теннисный мячик, ловил и снова кидал. Стук. Стук. Стук. С равными интервалами. Из под закатанного рукава выглядывал багровый рубец, свежий, еще не успевший побелеть и стать воспоминанием. Не след от бритвы, скорее результат несчастного случая. «Руку разрабатывает, — подумал Артем и тут же поправил себя. — Делает вид». Но не это привлекло Артема в незнакомце. Подобное равнодушие, апатию и твердое намерение все закончить, сквозившие в каждом движении, он каждый день видел в зеркале, они его не удивляли. Артем даже допустил на секунду, что и у этого человека есть тайник под плинтусом или за тумбочкой, и там точно такая же, как у Артема, горсть таблеток, пока недостаточная, чтобы навсегда закрыть за собой дверь. Поразило Артема другое — этот человек был очень похож на его пациента, того самого, с которого начался путь, приведший в конце концов в эту жизнерадостную и даже живописную клетку. Незнакомец был ужасно похож на Леонида Полторанина, и эта мысль словно ошпарила Артема, заставила его вздрогнуть и помимо воли приблизиться на несколько шагов, едва не выдав свое присутствие. Это, конечно, был не Леонид: другая осанка, отсутствие мягкости, движения другие, скупые и точные, даже стрижка другая, но вот черты лица — Артем точно попал в параллельную вселенную, где Леонид не обратился к нему за помощью и оказался здесь, например, с нервным срывом, а не валяющейся на снегу грудой изломанных костей. Так было бы лучше, по крайней мере здесь его неоткуда столкнуть и здесь Артем смог бы помочь ему как следует, а не торопясь по своим делам, словно бы походя, все время думая о том, как вернуться к жене. К жене, которая… Артем со злостью тряхнул головой и пропустил момент, когда к незнакомцу приблизился со спины какой-то человек. Он был старше и, судя по стаявшему поодаль охраннику, очень богатый. Человек поднял руку и мягко коснулся плеча ненастоящего Леонида. - Никита, здравствуй… Мерный стук резко оборвался, и мячик, на этот раз никем не пойманный, покатился Никите под ноги. Он не обернулся, просто продолжал неподвижно стоять, глядя в стену. Не вовремя подул ветер, и все слова таинственного посетителя утонули в шелесте молодой листвы, мешая Артему услышать хоть что-то. А когда ветер стих… - Я знаю, что сам во всем виноват. Глеб Витальевич, я юрист и умею сопоставлять факты, — голос Никиты был совершенно ровным, как будто он выполнял некую привычную и утомительную формальность. — Про вас я больше никому ничего не скажу, и я ни в чем вас не виню. Во всем произошедшем виноват я сам, но вы лучше уходите, иначе я вас ударю. И не приходите сюда больше. Сказав это, Никита нагнулся, чтобы подобрать мячик, и снова раздалось размеренное «Стук. Стук. Стук». Во время этого разговора он так ни разу и не обернулся. Глеб Витальевич продолжал стоять еще некоторое время, сверля взглядом спину Никиты, но в конце концов махнул рукой и молча ушел. Никита, кажется, этого даже не заметил. Артем как завороженный следил за ярким мячиком, впервые за много дней испытывая что-то похожее на интерес, даже не профессиональный — с этой точки зрения ему все было ясно, Никита наверняка хотел убить себя, и в своем теперешнем положении Артем не видел ни одной причины для того, чтобы ему мешать. Интерес был другой, почти совсем позабытый — человеческий и даже в какой-то степени ревнивый. Ему на миг стало интересно узнать, что же такое случилось с Никитой, будто чтобы доказать себе, что имеет больше прав на уход из жизни, чем какой-то незнакомец. И еще ему очень захотелось услышать собственный голос. Поэтому Артем выбрался из кустов, стряхнул с себя приставшие ветки и начал делать то, что у него лучше всего получалось — провоцировать. - Это бывший твой, что ли? — спросил он, подходя к Никите почти вплотную. — Он тебя бросил, ты вскрылся, он теперь за тобой бегает, а ты цену себе набиваешь? Резкий удар в скулу был неожиданным, а боль прекрасной и ослепительной. В ней утонуло все — солнечный весенний день, запах мокрой земли, шум ветра, и медленная агония, вялая, отупляющая, ставшая с Артемом единым целым на несколько секунд, исчезла тоже, растворилась в комарином гудении в ушах и всплеске адреналина. И Артем ненадолго, на краткий, но невероятно яркий миг снова стал собой. Зрение возвращалось медленно, и, пока в глазах светлело, Артем видел все словно бы в первый раз, замечал подробности казавшегося раньше картонным мира, трещины в асфальте, редкие одуванчики, прозрачный, словно дочиста натертый стеклоочистителем, воздух. Он вспомнил это чувство, свои попытки снова стать живым, вынуждая пациентов применять физическую силу, и краткие минуты адреналиновых приходов, когда дышалось легко и из сердца на время вынимали ржавый штырь, на который снова и снова наматывались все его внутренности. Одно из проявлений аутоагрессии, сказал бы он себе, если бы его действительно интересовали ответы. Но ответы ищут, когда хотят докопаться до причины и искоренить ее. Артем не хотел, ему было наплевать, единственное, что было ему нужно, — ненадолго разбить стекло, за которым от него пряталась настоящая жизнь. Стук. Стук. Стук. Никита на него даже не смотрел, но и это тоже было не важно. - Так что, не расскажешь свою историю трагической любви? Жаль, что ты не из разговорчивых, — Артем стер выступившую из разбитой губы кровь и подошел еще ближе. - Я же вам уже ответил, — равнодушно проговорил Никита. - Правда? Ну, значит, я не расслышал. Может, повторишь? Второй удар пришелся в живот и выбил из Артема весь воздух, заставляя согнуться пополам и конвульсивно открывать рот, силясь вдохнуть. Бил Никита красиво, быстро, точно и, главное, молча. Не мешал Артему наслаждаться отсутствием внутренней боли и смотреть на мир, запоминая каждую его мелкую деталь. Чувствовать секундное освобождение и тут же злиться на себя за то, что эта свобода не может быть с ним всегда. Словно он бракованный и только боль делала его достаточно целым, чтобы понимать, как это – не ощущать собственную непричастность и оторванность. Он точно не был таким всегда, мог быть счастливым, но теперь даже не попытается. Артем усвоил урок – все хорошее, все, от чего он становился частью окружающего мира без физической боли, у него отбирали даже раньше, чем он успевал распробовать. Больше он таких ошибок не повторит, а горсть таблеток под плинтусом скоро станет достаточной, чтобы не наделать новых. Но сейчас, когда все вокруг такое живое и настоящее, ему мучительно хотелось ни о чем не думать и просто быть. Артем вдруг понял, что что-то не так: не было слышно мерного стука, должно быть, Никита просто молча ушел, оставив его наслаждаться жизнью таким нетривиальным образом. Но мяч валялся у Артема под ногами, а Никита стоял, глядя в сторону, без каких-либо видимых признаков интереса. - Ты так руку не разработаешь, — сказал Артем первое, что пришло на ум. Резко наклонился, от чего в голове снова взвились и загудели мошки, подобрал мяч и без предупреждения швырнул Никите. Тот поймал и бросил обратно, слишком быстро, и мяч больно ударил Артема в плечо, Никита нравился ему все больше. - Ты хреново прикидываешься, — Артем зажмурился от яркого солнца и впервые ощутил на коже его тепло. — По тебе же сразу видно, что ты планируешь сдохнуть. - А по тебе видно, что тебе нравится получать по роже. И что? — взгляд Никиты был прикован к яркому ворсу теннисного мячика, на Артема он не смотрел вовсе. - И то, что будут следить внимательнее, ты же потенциальный труп, кто захочет портить статистику. Так что, если хочешь осуществить свой план, делай вид, что выздоравливаешь, — Артем снова поднял мяч и бросил его Никите, тот опять поймал и вернул ударом в грудь, Артем даже не попытался уклониться. - Не помню, чтобы меня интересовало мнение эксперта, — Никита глядел на мячик, который Артем снова поднял, и во взгляде его мелькнуло что-то живое, нетерпение. Сердце Артема конвульсивно стукнулось о грудную клетку. — Ты всем тут раздаешь советы? - Нет, не всем, только юристам, — ухмыльнулся Артем и отправил мяч по более хитрой траектории. Никита едва смог его схватить и тут же поморщился — рука, видимо, до сих пор доставляла ему неудобства. - Подслушивал, значит? – Никита не выглядел раздраженным или раздосадованным этим фактом. — Ты в курсе, что вторжение в частную жизнь — наказуемый проступок? - Вот ты меня и наказал, — мячик снова ударил Артема в грудь, но на этот раз он успел его подхватить, прежде чем тот упал на землю. — Или ты еще не закончил? - Наказание — это то, что тебе точно не понравится, — резонно возразил Никита, наконец удостоив взглядом Артема, а не посторонние предметы вокруг него. — А ты что-то не выглядишь недовольным. - У каждого свои методы борьбы со стрессом, — Артем даже не пытался разубедить Никиту в очевидном, в этом не было никакого смысла; они ведь здесь оба ненадолго, и в этом месте и в этой жизни тоже. — Но тебе все же лучше прислушаться к моему совету, пока твою палату не обыскали, ты ведь наверняка там что-то прячешь. - Разве хорошие советы не те, которыми ты сам пользуешься? Но я что-то не заметил твоих попыток казаться нормальным — бродишь целыми днями как лунатик или смотришь в одну точку. - Ты за мной следил? Понравился, что ли? — Артем не спешил расставаться с мячом, жесткий ворс приятно колол пальцы. - Больше бить не буду, даже не начинай, — Никита подошел ближе и неуловимым движением вынул мяч из ладони Артема, от чего тот испытал неприятный укол разочарования. — Мы в замкнутом пространстве, разумеется, я тебя видел. Но, поверь, ты здесь не самый забавный. - Тебе же понравилось, я по глазам вижу, представил, наверное, на моем месте своего Глеба Витальевича, даже если он не твой бывший. А, кстати, кто он? - Бывший, — усмехнулся Никита, — бывший начальник. Боится, что у меня на него компромат припрятан, хотя делает вид, что ему меня просто жаль. И это бесит гораздо сильнее. - А ты, значит, не хочешь, чтобы тебя жалели? Понимаю, — Артем и вправду понимал, поэтому отказался от всех посещений, если бы к нему приехали бывшая жена или отец, он, наверное, вскрылся бы хоть с помощью карандаша, лишь бы избавить себя от воспоминаний об их жалостливых и одновременно виноватых лицах. — Но над советом все же подумай. - Не хочу, — коротко бросил Никита. — А знаешь, приходи завтра, с тобой занятно изображать социальную активность. Может, ты и прав, и всем это пойдет на пользу. Никита развернулся и, больше ничего не сказав, направился к главному корпусу, оставив Артема самого решать, насколько подобное предложение было унизительным. Артем понимал, что ему стоило бы разозлиться и демонстративно игнорировать Никиту, но он ведь сам все это начал, к тому же ничего не могло сравниться в степени унизительности с его теперешним положением. Подумаешь, пристал к незнакомому человеку в надежде еще раз получить по роже и вспомнить, как это — когда из головы выбивает все мысли и остается только ощущение себя, живого и настоящего, застывшего в моменте и отчаянно цепляющегося за реальность. Артем уже знал, что завтра обязательно придет, а мысли о том, как еще можно вывести Никиту из себя, возможно, займут его до вечера.