В другом мире, в другой вселенной...

      Ранним утром второго дня он проснулся. Хотелось потянуться — сладко, с хрустом, но что-то мешало. Вернее, кто-то, лежащий слишком близко из-за узкой для двоих кровати. Прищурясь, несколько минут разглядывал этого кого-то. Да, Тацуми Соичи, думал ли ты, что окажешься в постели этого альфача ещё раз, причём сам же его туда затащишь? Попытка вызвать в себе гнев, негодование или хотя бы неудовольствие ни к чему не привели. Всё было правильно. Ну и ладно. И хорошо. Течка закончится, и всё будет как прежде.       Хотелось есть. Осторожно выбрался из постели, — и правда, надо ж и совесть иметь, пусть Моринага поспит, еду он и сам может из холодильника добыть и разогреть, Харадо вчера большущий пакет всего принёс.       Поглощая разные вкусные вещи (интересно, кто это всё покупал, Моринага или его друг? Наверное, всё-таки кохай, он-то знает, что нравится Тацуми), пытался по давней привычке составить план на день. Сегодня надо бы в универ… Эх, как же он не любил, когда планы ломались! А эта внезапная течка!.. Что ж, надо как-то выкручиваться. Мысли вернулись к «здесь и сейчас».       Эта ночь была спокойнее. Заканчивается? Гормоны уже не отшибали напрочь способность мыслить, он уже мог наблюдать и соображать. Моринага и впрямь был опытным любовником, умел доставить партнёру удовольствие. А главное — хотел и делал это. Тацуми в глубине души боялся, что будет как в прошлый раз, нечто вроде механического удовлетворения, только с участием партнёра, лишь бы побыстрее и побольше. И даже мысленно обречённо согласился на такое, откуда же он знал, что бывает и по-другому? Как оказалось, бывает. И было. Этот альфач, этот покоритель омег о своём удовольствии, казалось, думал в последнюю очередь, как будто его сверхцелью была смерть партнёра от наслаждения. И ведь почти достиг её…       Вот только почему он всё время твердит о любви?! Что ему ещё нужно от Тацуми? Что он ещё хочет, чтобы Тацуми сделал? Зачем нужна эта его любовь?       «Любовь! Ха-ха-ха!» — отзвуком в голове презрительный хохот отца.       Соичи было десять лет. В тот день его рано отпустили из школы, и он радостный бежал домой. Папа был нездоров, и тёть Мацуда пока забрал малявку Томоэ к себе. Значит, они смогут побыть с папочкой вдвоём!       Издалека увидел, что к ним в дом зашёл какой-то человек. Гость? Кто бы это мог быть? Немного выждав, аккуратно открыл дверь. Надо вести себя тихо-тихо! Предусмотрительно спрятал свои ботинки, — если гость будет уходить и увидит их, сразу поймёт, что в доме есть ещё кто-то, — потихоньку пробрался в дом. И остолбенел, услышав громкий голос отца, доносившийся из папиной комнаты. Но таким этот голос он не помнил. Неужели это отец с такой презрительной холодностью разговаривает с папой?!       — …говорил тебе, что не хочу больше детей! Что? Что ты там бормочешь, говори громче! Да какая разница уже, альфа или не альфа! Теперь меня это не волнует. Два раза не смог сделать мне наследника, думаешь, в третий получится? Ты меня за этим вызвал из Токио? Твоё счастье, у меня дела были в Гифу. Что тебе ещё от меня надо? Скажи спасибо, что я добрый, не развёлся с тобой и уехал, а не остался здесь с новой семьёй… Двойной контракт с Мацудой*? Тебе не жирно будет? Сколько там ему с Томоэ осталось? До конца месяца? Через две недели приеду, и заключим новый на этого твоего. Половинного хватит! Выносит, а там сам возись!.. Что? А когда ты весной тёк, ноги тут передо мной раздвигал и не предохранялся, ты о своём здоровье думал? А почему я должен думать? Ладно, Творцы с тобой! Пятилетний на третьего. Хватит и Мацуды. В возрасте, значит можно оплату ему снизить. Стоило бы социальный, без выбора сделать, ну да ладно, позорить фамилию не буду, не нищие. Всё? Не звони больше, сам позвоню… Ну, скучают… Я в экспедиции, понятно? В ноябре-декабре на самом деле уеду… И что с того, что похож, он всего лишь омега, что с него взять! Да хватит уже реветь, чего разнюнился?.. Творцы, Хару, ты всегда был таким тупым идиотом? Какая любовь? Романчиков начитался? Любовь придумана, чтобы вам, омегам, ваши пустые головы дурить, перед вами красивым фантиком помахать, а вы и рады, сразу кверху лапками, тьфу, омеги, одним словом. Всё, я пошёл. Деньги вышлю как обычно, больше не проси.       Соичи едва успел спрятаться, как отец вышел из комнаты. С треском захлопнув дверь, он сердито протопал к выходу. Подождав, когда он уйдёт, мальчик тихонечко прошёл к папе. Тот сидел, стиснув руки и закрыв глаза, а по щекам медленно одна за другой катились слёзы.       — Папа…       Хару открыл глаза, печально улыбнулся и протянул руки. Соичи обнял его.       — Папа, папочка, не плачь!       — Не буду больше, родной. Ты же со мной, а это самое главное.       И вот тогда мальчик, впервые столкнувшийся с непростым миром взрослых взаимоотношений, впервые сказал:       — Папа, можно, я не буду омегой?..       Хару оказался мудрым папой.       — Давай не будем торопиться. Подумай хорошенько, Соичи, кем ты хочешь быть? Ты не хочешь быть омегой или хочешь быть альфой?       Мальчик растерянно пожимал плечами. Он не знал. Но он не передумал. Тогда папа дал ему задание понаблюдать за альфами в классе и подумать, хочет ли Соичи быть таким, как они.       В результате мальчик понял, что он совсем-совсем не хочет быть альфой. Бесконечно выяснять, кто сильнее стукнет, кто громче крикнет, кто дальше закинет рюкзак, драться из-за малейшей ерунды, которая, по его мнению, и яйца выеденного не стоила. Даже хорошо учившиеся умники после школы превращались в буйных обезьян. Нет, ему это определённо не нравилось.       Омегой он тоже быть не хотел. Подслушанный разговор только укрепил его в этом нежелании. Омеги… Пустые разговоры о шмотках, об актёрах и певцах, о том, кто кому нравится, кто из класса симпатичнее. Только некоторые интересовались учёбой, и то, как выяснилось, больше из желания понравиться учителю.       Беты ему были больше по душе. С ними хотя бы можно было спокойно поговорить, что с ровесниками, что со взрослыми. Своего батю он помнил плохо, а вот тётя Мацуду любил, и жалел, что не был его чадом. Взрослым бетам приходится вынашивать детей и потом возиться с ними, но это ведь потом, нескоро…       В конечном счёте папа подвёл его к мысли, что ничего радикального они делать не будут, только блокирующий курс. Он был довольно дорог, но давно опробован и давал минимальные побочные эффекты, а самое главное, позволял откат назад, в нормальное состояние, в отличие от оперативного вмешательства. Сейчас начнут подготовку, а после регистрации в Генетическом Реестре** и разрешения врачей уже сам курс. Как теперь понимал Соичи, папа сделал всё мудро. Не понадобились долгие убеждения, психологи и многочисленные комиссии. Тацуми Соичи имел всего лишь славу странного, нелюдимого «вроде-бы-беты», а не скандальную известность «переделки» в случае утечки информации***, имел полные гражданские права, был внесён в Генреестр, где после стерилизации его маркер лишь сменит цвет.       Церемонию регистрации в Реестре он вспоминал с грустью. Это был один из последних случаев, когда папа выходил из дома. Ради этого Соичи даже позволил, чтобы ему сделали традиционную парадную причёску («как жаль, дорогой, что ты решил обрезать волосы, они у тебя такие красивые») и нарядили в старинное кимоно, в котором ещё папа папы папы был на своей регистрации («это история нашей семьи, потом его наденет Томоэ, когда-нибудь — ваши дети»). Папа не настаивал, но мальчик согласился, чтобы сделать ему приятно. «Родной, уж кто-кто, а реестровики лучше всех знают, кто ты есть. И никому никогда не скажут. Мы никого не позовём на церемонию, а сфотографируемся потом, когда ты переоденешься, хорошо?». Этот снимок сейчас стоял у него дома на столе. Папа, Томоэ, маленький Кохаку на руках тётя Мацуды. Все нарядные, улыбающиеся, только папа немного бледный. И сам Соичи просто в чистом и выглаженном школьном костюме, со спешно причёсанными волосами. Его батя был занят с маленьким, не смог прийти, но прислал поздравление и подарок. Отец не приехал.       И чего это всё вспомнилось? Соичи зевнул, потянулся от души, теперь-то этому ничего не мешало, и отправился досыпать.       Второй раз проснулся от ощущения чьего-то присутствия и чужого взгляда. Открыл глаза. Моринага, полностью одетый, стоял рядом, смотрел, улыбался.       — Доброе утро! Я в лабораторию, потом забегу в магазин и аптеку. Что вы хотите?       — В лабораторию? А, да… Погоди, я тоже, там надо…       Тацуми собрался было встать, но кохай уложил его обратно.       — Не стоит, семпай. Сегодня ещё не стоит. Я всё сделаю. И быстро вернусь. Продиктуйте, что вам купить в аптеке.       — Тебе не дадут без рецепта, а он дома…       — Вы не можете попросить братишку привезти его?       Проклятье! Не хватало, чтобы Кохаку увидел его здесь таким, он же сразу поймёт, не маленький! И начнётся «а когда свадьба, ах как это просто эпизод, ты приличный омега…» Нет, лучше уж ещё немного поступиться принципами и подпустить этого к святая святых, своему письменному столу. Он уже и так подпущен ближе некуда…       — Моринага, съезди сам. Я объясню, где лежит рецепт. Скажешь Кохаку, что я какие-нибудь материалы дома оставил…       Тот грустно улыбнулся, тихо спросил:       — Вы не хотите, чтобы ваши семейные знали… — и ещё тише добавил, — о нас…       — Нет никаких «нас»! Это просто эпизод! Один-единственный… ладно, второй, но тот первый вообще недоразумение! И послезавтра мы об этом забудем, как не было!       — Я понял… — убитым голосом ответил этот малахольный и отвернулся к двери.       Дежавю. Тацуми в постели Моринаги, эти же слова, и сам Моринага так же уходит… Вот это уже неправильно! Сейчас он не должен так уходить! «Не дать ему уйти!»       — Стой! Погоди! Да стой же!       Выскочил из постели, схватил за рукав, развернул к себе. Ну почему у него опять такое лицо, будто его на эшафот ведут?       — Холодно. Ложитесь, семпай, замёрзнете. Я скоро приду.       — Нет, погоди! Ты не понял, что я тебе тогда говорил? Я не хочу, чтобы кто-то знал, кто я!       — Но ваши-то родные и так…       — Знают! Но они как-то почти смирились, с тем, что я… ну вот так… Почти отстали от меня! А если узнают, что мы… Мне же житья не будет! Хоть домой не приходи! Я ненавижу, когда на меня давят! Я ненавижу быть зависимым от кого-то! И я ведь добился разрешения, и скоро совсем ничего этого не будет!       — Я знаю, вы уже говорили…       Голос у него ровный, неживой. Как же ему объяснить, как?! Уже колотит, то ли от холода, то ли… Тацуми снова забрался в постель, сел, закутался в одеяло. Глядя, как Моринага обувается, тихо начал выворачивать душу наизнанку.       — А знаешь, каково это — омеге остаться в четырнадцать лет сиротой с девятилетним братишкой на руках и четырёхлетним карапузом, который, по счастью, пока ещё был с бетой, хоть и последние месяцы? У отца хватило мозгов заключить с Мацудой-сану пятилетний договор, но не хватило, чтобы продлить его, когда стало ясно, что папа не поправится. Сам умотал в далёкие дали. Постоянно приходят какие-то люди, чего-то хотят… Глазки строят, подмигивают, принюхиваются, сволочи… Хорошо, если не пытаются зажать в углу. «Кто-нибудь из старших альф в доме есть?..» Договоры, счета… Детский инспектор грозится забрать в приют Томоэ, потому что нет взрослого, который бы за него отвечал. Отстал, когда сосед сунул ему что-то. Только вот сам «спаситель»… Этот «па-а-ачтенный господин», как папа заболел, всё приглашал к себе посмотреть коллекцию бабочек, козёл старый. И как ты думаешь, кому больше поверят — почтенному господину, который «когда-то этого ребёнка на руках держал», или подростку, который утверждает, что этот господин вовсе не почтенный, а старый похотливый козёл? Когда папы не стало, уже чуть ли не в открытую лез… Шантажировал, что всем расскажет, и младших заберут в приют. А соседушки только ахали: «Какой добрый господин, сироток жалеет, выходи за него, Тацуми-кун, хорошая партия, и с младшими поможет, и с хозяйством…» Откуда тебе такое знать?!       Тацуми зажмурился и отвернулся. Слёз давно уже не было, просто не хотелось смотреть в эти изумлённые глазищи. И зачем он это выболтал?.. Вдруг почувствовал прикосновение.       — Уйди! — отодвинул этого прилипалу. — Не сейчас!       — Семпай, — кривятся губы у кохая, кажется, он сейчас заплачет, — что вы, семпай, я просто хотел обнять, поддержать. Неужели вы никого не обнимали, когда ему плохо?       Обнимал ли он? Он обнимал — папу, братишек. Томоэ и так рос плаксой, а когда появился Кохаку, так вообще стал нытиком, а папа болел. Вот после его смерти Томоэ резко повзрослел. Кохаку, как настоящий альфа, нежностей не любил, но разбитые коленки даже самых суровых альф дошкольного возраста требуют сочувствия, а батя не всегда рядом… Рука сама опустилась. Моринага осторожно обнял, окутал своим тёплым мягким запахом. Соичи его вдохнул и ему почему-то стало не так больно.       — Семпай, неужели этот зверь вас маленького… — голос полон муки.       Так вот что его заботит. Впрочем, всё равно…       — Нет, — ответил равнодушно. Эмоции пропали. — Только лапал и смотрел. На большее, наверное, уже неспособен был.       — Скотина… — прорычал альфа, на мгновение сильнее сжав объятия и тут же вновь ослабив их. Испугался, видимо, что даром ему такое не пройдёт. — А дальше, семпай?       — Дальше… детского инспектора сменили, видимо, попался на чём-то, новый приехал из другой префектуры. Помог гада прижать и отца из какой-то заморской дыры домой вытащить. Хоть с тётем Мацудой опекунский контракт подписали на обоих младших, они сочадо. Чтобы хоть кто-то взрослый рядом был, отца вечно где-то носит… Я ведь помню в детстве этого соседа, мы с папой в парке часто встречали его с внуками. Казалось, добрый дяденька, конфетами угощал… Ещё был добрый учитель математики, который занимался со мной бесплатно, готовил к экзаменам в старшую школу «по доброте душевной, жалея сироту», ага… Я ведь так любил математику… Нет, этот вёл себя прилично, и учил на совесть. Только потом я услышал, как он кому-то хвастается по телефону, что приручает глупого омежку, который один стал наследником хорошего большого дома, а его отец по приезде может и съесть чего-нибудь не того… Приятель по моей просьбе упомянул про братишек и их батю, и занятия прекратились. Я поступил с тем приятелем в естественнонаучную старшую школу, хотя хотел в математическую… Пенсия небольшая, надо было хорошо учиться, чтобы в школе с гособеспечения не слететь… И всегда, и везде только и слышно: «Ой, да зачем вы омег на конкурс посылаете, им-то зачем? Ну и что, что умные, замуж выскочат, всё забудут. Да и потекут ещё не вовремя, не дай Творцы! А альфам карьеру строить. Этого бету? Ладно уж, раз место есть…». Всегда, везде то, что альфам сходило с рук или преподносилось на блюдечке, бетам надо было постараться, чтобы заработать, а омегам и вовсе выше головы прыгнуть… Тебе всё ещё непонятно, почему я скрываю? Почему я ненавижу это тело? Почему я не хочу, чтобы кто-то об этом вспоминал? Почему я сам не хочу это помнить?!       Он замолчал. Выговорился. Творцы! Зачем он это всё выложил? Кому это интересно? Разнюнился. Проклятые гормоны делают из него тряпку! Хотел было уже вывернуться из объятий, когда почувствовал на лбу лёгкий-лёгкий, едва ощутимый поцелуй. Замер. Последний раз его так целовал папа… Глаза защипало, перехватило горло. Он медленно судорожно вдохнул и выдохнул, надеясь, что это не будет похоже на всхлип.       — Семпай…       — Молчи! Забудь и никогда не вспоминай!       — Как такое…       — Сделай вид хотя бы! Заткнись!!!       Оба помолчали. Потом Моринага вздрогнул, разжал руки и отодвинулся.       — Семпай, я клянусь, от меня это никто никогда не узнает, — сказал твёрдо, чуть смутился, увидев иронично поднятую бровь, — и от Кенты тоже. И за него могу поклясться.       Тацуми, опустошённый своей исповедью, только непонятно дёрнул плечом. Он жалел о своей откровенности. Что этот альфа может понять? Хотя… Свободных многие недолюбливали, считали неполноценными. А Моринага… Ему ещё повезло, что не попал в ассистенты к Утияме или другому альфе, вот там на его самолюбии оттоптались бы по полной…