Без плетей аренарии, свисающих с крыши, домик Катарины даже в лучах утреннего солнца выглядел опустошенно. Он напомнил Эскелю о безжизненных телах, обираемых мародерами, раздетых до последней нитки.
Остатки расколотой двери убрали. Кто-то повесил шкуру оленя, прикрывая пустой дверной проем. Эскель, помедлив, решил постучать в косяк.
— Катарина? — позвал он после трех ударов.
К счастью, она ответила сразу. Он не желал привлекать внимание горожан и снова встречаться с разъяренной толпой для прощального веселья.
Долгая пауза.
Затем тихое:
— Входи.
Эскель отодвинул оленью шкуру и вошел в дом. Как только он пересек порог, тяжелый неприятный запах крови ударил в нос, заржавевшее железо уже граничило с прокисшим болотом. Когда наступит дневная жара, вонь через покрывало привлечет мух и те облепят темное пятно на половицах, где умер Вацлав. Эскель оставил шкуру колыхаться позади и обошел пятно.
Его глаза напряженно адаптировались. Здесь почти не было света, за исключением тонких линий солнечных лучей из дверного проема. Ведьмак нашел поникшую Катарину в кресле у остатков пепла в очаге.
Она не подняла взгляд.
— Здравствуй, Эскель.
Ожидаемый голос от женщины, оказавшейся на волосок от смерти. Даже ее сердце билось в неровном и вялом ритме. Хотя внутри дома было сумрачно, Эскель разглядел тени под полуприкрытыми глазами и рассеянный взгляд. В одну ночь женщина потеряла мужа и, во второй раз, дочь. Казалось, будто часть ее ушла вместе с ними.
— Привет, Катарина, — Эскель прочистил горло. — Здесь немного темновато.
Катарина чуть-чуть шелохнулась.
— А. Наверное.
Он пришел за обговоренной платой. Но взглянув на женщину, опустошенную, почти сломленную, отмел эту мысль. Ведьмак огляделся.
— Не возражаешь, если я зажгу свет?
— Разумеется, если хочешь, — тусклый голос.
Несколько свечей стояли на столе, где Вацлав и Эскель сидели друг напротив друга всего два дня назад. Игни принес им мерцание жизни. Эскель оставил одну на столе, вторую перенес на подоконник, несколько других — на полку, заполненную мешками ржаных зерен. Они распространили скудный свет, выявляя черты лица Катарины.
Она пошевелилась в кресле. Полуприкрытый взгляд с усилием переместился в направлении ведьмака, но не сразу нашел его.
— Прошу прощения. Я должна предложить чаю, но… — ее рука приподнялась на несколько дюймов, неопределенно махнула в сторону покрытого пеплом очага, и упала обратно на колени.
— Ну. Для подобного есть одна хитрость. Это совсем не сложно, — ответил он на вежливый протест.
Пара бревнышек из поленницы в камин, вспышка Игни, и к очагу вернулась жизнь. Должно быть, через несколько часов, когда солнце достигнет пика, станет слишком жарко. Но в данный момент огонь принес свет и запах древесного дыма, скрывший вонь застывшей на досках крови. Когда сумрак отступил, глаза Катарины открылись, вспыхнув в свете очага.
Эскель сидел и наблюдал за пламенем. Торопиться незачем. Заканчивались последние моменты его контракта, часть работы, как и все остальное. Идти больше некуда.
Катарина в первый раз взглянула на ведьмака.
— Спасибо, — возвращение слабой жизни в голос. — Ты очень добр.
— Тебе пришлось нелегко, — Эскель пожал плечами.
И где-то в цепи событий, протянувшихся от Миры и Эввы до крови Вацлава на половицах, он сыграл свою роль. Для чувства вины не было причины, но, тем не менее, все привело к этому моменту — сидению с женщиной, которой он поспособствовал стать вдовой, и созерцанию пламени.
— Люди немного помогли. Сейчас они сооружают погребальный костер для него, — дыхание пресеклось. Она помедлила, выдыхая через рот. — Многие видели Даймиру прошлой ночью. Не все поверили, но… ты знаешь народ.
— Ага, —
слишком хорошо.— Знаю.
Катарина вздохнула.
— Они хотели, чтобы ты нашел ведьму, Эскель. Изгоя. Но ты нашел кое-что похуже. Боюсь, они никогда не простят тебе.
Эскель почти улыбнулся. Было много того, что они не простили бы ему, начиная с момента прибытия в Аэлвир.
— Тоже знаю.
Из другой комнаты донесся звук: сухой кашель.
— Как Раж? — спросил Эскель.
Слабая улыбка дрогнула на губах женщины.
— Он проснулся утром! Рассказывал сон о Даймире. Говорит, она выглядела счастливой, здоровой и беседовала с ним, но он не смог вспомнить слов. Он впервые говорил так ясно с начала жара.
— Ему лучше?
— Лучше, чем когда-либо. Еще тошнило с утра, но… я полна надежд.
Эскель кивнул. Все, что он скажет, будет ложью. Моровая дева не долго терзала городок, заражая и мучая жертв. Теперь жизнь Ража зависела от борьбы с другим врагом: самим мором. Смерть куда более естественного порядка.
— Он спал, несмотря на шум прошлой ночью, — продолжила Катарина. — Я не сказала ему об отце.
— Может, захочешь. Рано или поздно он услышит о нем. Кто-то другой может не верно истолковать историю.
Катарина потеребила рукав.
— Да. Но я не могу так. Я вспомнила все, чтобы понять, как мы дошли до подобного. Что с нами случилось.
Эскель хранил молчание. Рукав Катарины шуршал в ее пальцах.
— Я думала, он спасает меня. Когда мы впервые встретились, — она улыбнулась рукаву, глядя вглубь, сквозь годы, — мне было четырнадцать. Отец уже выбрал человека, за которого я должна была выйти замуж. Деловая сделка. Я бы вела счета мужа, устраивала бесконечные обеды для купцов гильдии, часами выбирала для каждого случая подходящее платье, обеспечивая нужный посыл. Жизнь моей матери.
— Когда я встретила Вацлава, он был… сильный, честный деревенский парень. Непохожий на знакомых мне парней. Он не заботился об одежде надлежащего изумрудно-зеленого оттенка. И знал так много всего неизвестного. Как объезжать лошадь. Как пойти к реке и вернуться с пиршеством. Как быть прямолинейным с женщиной, — Катарина сжала ткань рукава, и уголок ее губ приподнялся. — Таким он был, вначале. Потом стал старостой, и все изменилось. Давление… бремя… это
ожесточало его. Он стал говорить то, что высмеивал в своем отце — порядок, повиновение, естественный закон.
Эскель покачал головой.
— Он сын своего отца.
— В самом конце. Но он не должен был стать им, — Катарина уронила руки на колени. — Прости. Это не твое бремя. Я просто… — она втянула воздух. — Я просто хотела рассказать, кем был мой муж. Мы оставались женаты двадцать три года. Целая жизнь. Я знала его полностью. В нем было многое. Что-то — ужасное. Но он не был чудовищем. Когда уедешь отсюда… Я просто хотела, чтобы ты знал.
Взгляд Катарины нашел ведьмака, умоляя понять. Она поверяла ему истину, которая требовала стать свидетелем и хранить ее. Но Эскель не мог дать желаемое. Он не мог сказать, что она права, потому что мужчины и мальчики в любом случае были мертвы, Мира в любом случае лежала в могиле. Люди нанимали ведьмаков, чтобы те позаботились о чудовищах. Когда утопцы убивали, никто не тратил время, разбираясь почему.
— Думаешь, Раж поймет? — спросил Эскель вместо этого.
Умоляющий взгляд ушел в сторону.
— Не знаю. Надеюсь, станет… лучше, —
лучше в самочувствии или лучше, чем его отец? Катарина выпрямилась в кресле, не уточнив. — Я должна поблагодарить тебя за то, что он вообще здесь.
— Нет. Ты сделала большую часть работы, — Эскель пожал плечами, позволив сдержанной улыбке исказить лицо. — Я только немного помахал серебром.
— Да. Весьма эффективно. Что напоминает о твоем вознаграждении, — Катарина поднялась на ноги и пересекла комнату, подходя к сундуку с большим замком, одной из фоновых вещей, которые он не брал во внимание, как несущественные. Женщина открыла сундук и вытащила мешочек, звякнувший металлом. — Это твое. Вацлав носил ключ с собой. Похоже, не доверял мне. — Ее губы странно изогнулись — горькой улыбкой? Насмешливой гримасой?
Эскель встал.
— Вацлав отменил контракт, так ведь?
— Отменил. Но теперь его нет, и я хочу отдать это тебе, — Катарина протянула мешочек.
Эскель взял. Семьдесят крон, легче, чем мешочки, которые люди обычно вручали ему по выполнении заказа… но лучше, чем мертвая птица.
— Спасибо. Ценю, — сказал он. — Даже если у нас собственный контракт.
— А. Да. У меня тоже есть плата, — Катарина пошла к оленьей шкуре, ныне изображающей входную дверь, и сделала знак идти следом. Она была из других мест, ладно, из-за пределов Аэлвира. Когда она вскинула голову и приподняла юбки, перешагивая пятна крови на полу, проявилась осанка дочери состоятельного человека.
Снаружи. Может, это действительно мертвая птица. Эскель последовал за ней в солнечные лучи и прищурился от яркого света, идя за дом.
— Подожди, — произнесла Катарина. — Он должен быть где-то здесь. Был здесь всю ночь и утро, не понимаю, почему… ага!
— Хм? — сказал Эскель, но ровно когда он произнес это, пятнистая фигурка возникла в поле зрения. К нему подскочил щенок. Почему-то он выглядел знакомо…
— Стой, — произнес он. — Я знаю эту собаку.
— Знаешь?
Щенку, похоже, было не меньше двух месяцев. Трава возвышалась над ним, но не останавливала решительное маленькое создание. Уши болтались и хлопали, пока он ковылял через траву прямо к ведьмаку, где сразу же бросился на спину и принялся елозить кверху брюхом. Принялась.
— Ага, — Эскель опустился на корточки и почесал нежную шерсть щенячьего живота. Зверек извивался от счастья, шлепал тощим серым хвостом по земле. — Эта мелочь преследовала меня позавчера. И не остановилась, пока не появилась ее мать и не утащила прочь.
— Должно быть, сука Юрека. Она принесла помет, ох, два месяца назад, точно, когда началась беда с мором. Бедный хозяин умер, Юрек скончался, и мы все были немного заняты, так что я опасалась, как бы щенки не выросли дикими. — Усмешка Катарины была слабой, но искренней, когда она смотрела на катающегося щенка. — Но откуда тебе было знать! Она пришла под дверь прошлой ночью, после… всего. С тех пор крутится тут.
Эскель обхватил большими руками маленькое извивающееся тельце и поднял на уровень глаз. Карие глаза жмурились из-под взъерошенной серо-коричневой шерсти, торчащей вокруг морды, словно усы старика. Выжленок — кто знает, сколько собак и волков внесли свой вклад в этот экземпляр с виляющим хвостом?
Предназначение, ха.
— Мне жаль, — произнесла Катарина. — Это не совсем… это точно не…
— Нет, — сказал Эскель, сажая щенка на большие белые лапы. — Она замечательная. Ха. Уже который раз платят животными. Я должен снова начать брать деньгами, или все закончится зверинцем.
— О боги.
— В конце концов, она достаточно мала, чтобы везти ее верхом, — это была забавная мысль. Он задался вопросом, как Скорпион воспримет нового ерзающего седока.
Ведьмак поднялся. Катарина смотрела на него. Временами в скорбном взгляде появлялась далекая неопределенная тень, словно призрак, наблюдающий с нескольких шагов из-за пелены.
— Куда ты теперь направишься? — спросила она.
— Назад на Путь, за следующим контрактом. Где бы он ни был.
— Мм. Не думаю, чтобы мы когда-нибудь встретились снова.
— Скорее всего, нет. Хотя, это к лучшему. Проблемы, требующие вмешательства ведьмака, не захочешь дважды.
Щенок пыхтел у их ног. Никто на него не смотрел.
— Полагаю, нет, — Катарина глубоко вздохнула. — Тогда… — Мгновение поколебавшись, она взяла руки Эскеля. Она держала их легко, глядя на свои пальцы, покоящиеся поверх его костяшек. — Спасибо за помощь, — Катарина посмотрела на него внимательным взглядом. — Ты славный человек, Эскель. Спасибо тебе за это тоже.
Ведьмак посмотрел на нее. Он догадывался, что услышал только часть подразумевавшегося. Наконец, покачал головой, сказав единственное, что мог.
— Это Путь.
Катарина слегка улыбнулась.
— Это
твой путь. Куда он приведет тебя, в конце? На ферму со зверинцем?
— Ха. Сказка. Нет… боюсь наши истории не имеют счастливых финалов.
Женщина мягко сжала его руки.
— И… тебя это устраивает?
Эскель взглянул на ее пальцы, маленькие и тонкие по сравнению с его собственными. Различный труд наделил их руки особыми отметинами и мозолями. Она поднимала косу… городская девушка, введенная браком в жизнь пробуждения с солнцем и борьбы с землей, увязанная с сезонными ритмами, как все ее соседи, но никогда не влившаяся в толпу. Никто из внешнего мира не влился бы. Восемьдесят лет назад он родился у людей с такими же мозолями, с руками, которые укачивали его, чтобы он рос высоким и сильным для работы в полях. Он был бы крестьянином, как Вацлав, изможденным и практичным, в земле, навсегда въевшейся под ногти. Сожженный солнцем, тощий, как вилы, Эскель носил бы знаки работы, унаследованной от семьи. Чужак почувствовал бы следы на его руках.
Вместо этого родители умерли и Весемир забрал его на север. Мозоли на руках Эскеля теперь были следами рукояти меча, инструментов для ухода за оружием и броней, подков, кормления и чистки лошади, которую ни один крестьянин не мог себе позволить. Он унаследовал работу другого рода с собственными явными отметинами. Он задавался вопросом, чувствовала ли Катарина их на его руках.
Эскель провел пальцами по мозолям на ее ладонях, ощутив на мгновение следы жизни, не своей. Устраивало ли его существование?
— Да, — ответил ведьмак, и был серьезен. Он сжал ее руки и позволил им выскользнуть.
Улыбка снова промелькнула на ее лице, слабая, но свободная от горя.
— Когда я рассказала тебе историю Эновина, тебе понравилось. Потому что он не уставал проклинать всех.
Улыбка Эскеля стала грустной.
— Что тут скажешь. Я любитель долгосрочных дел.
— Тогда, желаю удачи в твоей работе. На Пути.
Катарина сделала несколько шагов в сторону, остановилась в полоборота.
— Прощай, Эскель.
Еще мгновение колебания, и женщина ушла, не оглядываясь.
Эскель стоял в траве за ее домиком. Смутное, беспокоящее чувство удерживало его на месте, инстинктивное чувство, что он потерял мысль, не позволив ей окончательно оформиться. Если он помедлит, даст ей возможность попасться, может, последний импульс вернется и, наконец, обретет воплощение.
Вместо этого ведьмак почувствовал, что его тянут за штаны. Новоявленный щенок вонзил зубы в штанину и дергал с, вероятно, свирепым рычанием.
— Эй. Оставь это чудовищам, — Эскель наклонился и разжал ему челюсти. Потребовалось небольшое усилие, чтобы оторвать блестящие белые зубы от штанов. Он отразил новые атаки еще дважды, прежде чем щенок сел задом в грязь и, растянув губы, вывалил розоватый язык. К этому времени, ведьмак забыл, что думал о чем-то.
— Ладно. Полагаю, теперь нас двое. Готов, маленький выжленок?
Он направился к лесу, окольным путем возвращаясь к Скорпиону. Щенок ускакал вперед, но только на несколько шагов, постоянно останавливаясь, чтобы обернуться, прежде чем снова побежать вперед, всегда в правильном направлении, будто уже знал, куда идти.
***
Солнечные лучи освещали пыль в воздухе на пути из Аэлвира. Они создавали золотистый туман, висевший над дорогой, словно медленно стелющийся дым. Эскель бросил очередную ветку, и его новый щенок попрыгал за ней, только для того, чтобы оставить и броситься за другой… а потом за корнем, а потом за кусочком коры, чтобы ведьмак догнал его и вытащил найденное из челюстей. Ему бы не помешало небольшое обучение.
— Эй! Выплюнь. Черт, это был камень. Зачем ты ешь камни?
Ладно — существенное обучение.
Он обернулся на звук шагов. Эвва шла за ним с мешочком за плечом.
— Что это? — спросил он.
Эвва протянула мешочек. Из холста шел запах свежего крестьянского сыра.
— От бабушки. Она сказала, ты мало ешь.
Эскель прикинул мешок на руке. Сыр, свежеиспеченный хлеб, немного пирогов… о да. Из этого в пути получится пиршество.
— Передай мою благодарность.
— Само собой. Кто это? — Эвва взглянула на щенка, который верный себе тщательно исследовал башмаки девушки.
— Познакомься с моим Ребенком-Неожиданностью.
— Правда? Ой! — Эвва быстро присела. — Ты собираешься стать псом-ведьмаком? Кто храбрый маленький ведьмак? Ты! О, да, ты!
Эскель повернулся к ним обоим спиной. Ей не следует видеть его усмешку. Ведьмакам нужно поддерживать репутацию. Он сделал вид, что занят закреплением мешка с едой у седла Скорпиона. Когда ведьмак обернулся, Эвва снова выпрямилась, но на сей раз она обхватила себя руками и стояла слегка сутулясь. Подозрительно неуверенная поза. Любопытно.
Эскель положил руку на седло Скорпиона.
— Ну, — сказал он, — вот и все.
— Да, — Эвва слегка покрутилась из стороны в сторону, как маленькая девочка, которой велели утихомириться в четвертый раз. — Я просто хотела поблагодарить. Ты сделал так много. Даже не зная нас.
— А, не стоит…
— И из-за тебя мы с Мирой стали такими нормальными, и ты сказал, что
это нормально и я тоже, — Эвва прервала поток слов столь необходимым вдохом. — На что они на самом деле похожи? Города.
Не было причин для быстрого сердцебиения, и все же оно слышалось таким: ускоренный ритм, как у кролика. Эскель умышленно замедлил движения, темп речи.
— Ты и вправду хочешь знать, хм, — после ее кивка он продолжил: — Считаешь, они сильно отличаются. И не ошибаешься. Аэлвир — дыра, Эвва. Думаю, ты уже сама знаешь. Двадцатью милями южнее ты не услышишь чертовых слов о естественных законах. Не так, как говорят здесь, во всяком случае. Там нет Федерблада. У них Беллетэйн, не Мадергид. Ты знаешь про Беллетэйн?
— Я… слышала.
— Тебе понравится. Да, мир там другой. Имеется собственный сорт дерьма, но… ты находишь вонь, с которой можешь смириться, — Эскель помолчал. Она смотрела с открытым ртом, сосредоточенным взглядом. Больше, чем пустое любопытство. — Почему ты спрашиваешь?
— Потому что… — Эвва повернулась влево, затем вправо, потом помахала руками. — После всего, после всего этого… я не думаю, что мое место здесь.
Ведьмак на мгновение опустил голову, потом прищурившись, взглянул на нее и заговорил снова подчеркнуто медленно.
— Вся твоя жизнь здесь. Твоя семья. Все, кого ты знаешь. Может быть, неплохо принадлежать этому месту.
— Я не принадлежу этому месту, — Эвва усмехнулась. — И никогда не принадлежала. Ты слышал, что люди говорят обо мне. Они относятся ко мне, как…
— Как к выродку.
— Да, — в ее голосе послышалось облегчение от его слов. — Точно. Постоянно, с тех пор, как выяснилось про нас с Мирой, и так будет всегда. Но теперь я
знаю, что в других местах не так. И… — теперь ее сердце уже бухало в груди. Плечи приподнялись от глубокого вдоха и слова выскочили одним махом. — И вот поэтому я хочу пойти с тобой.
— Извини, — немедленно откликнулся Эскель. — Не получится.
— Ненадолго, — сказала она быстро. — Только до следующего города. Это длинный путь для одиночки. Как только доберемся, я найду плотника и сделаюсь подмастерьем.
— Так просто, хм? Где ты собираешься жить? Ты знаешь хоть кого-нибудь за пределами Аэлвира? — черт, он начинает говорить, как старик.
— Нет, — ответила Эвва, ее зубы сжались от этих слов. — Я не знаю никого. Тогда остановлюсь на постоялом дворе или в ночлежном доме. Я в любом случае ухожу, с тобой или нет. Я пройду пятьдесят миль одна, если придется. Это место… — она отчаянно потрясла головой. — Я не могу оставаться здесь больше.
— Тогда привыкай к ходьбе.
— Почему? — взорвалась Эвва. — Ты видел, что они сделали с Мирой. Что они сделали с тобой! Вацлав выбил бы тебе зубы, если бы Катарина не остановила его. И они позволяли. Они радовались!
Ты можешь уехать со своими страшными мечами, большими мускулами и черным конем. Я не могу! Я здесь в ловушке!
Она резко отвернулась. Маленький щенок танцевал вокруг ее лодыжек, скуля и заглядывая в лицо.
Эскель сложил руки на груди. Он поступил правильно: закончил работу, забрал плату и ушел. Кто, черт возьми, она такая, чтобы срываться на него? Как будто он обязан ей помогать. Как будто он… ввязался.
Быстро, просто, легко. Так они думали о ведьмачьей работе в Каэр Морхене, когда были мальчишками, размахивающими деревянными мечами и воображающими монстров, но никогда — их жертв. Весемир не говорил другого. Но Весемир жил в эпоху силы Каэр Морхена, когда сотни ведьмаков сновали по крепости, считающейся неприступной. Давно, когда ведьмаки могли скрыться от мира и притвориться, что не являются его частью. Весемир не знал, как подготовить их к новому времени: разваливающимся руинам, горстке разбросанных братьев, работе, которая никогда не могла быть нейтральной.
Эскель испустил долгий, медленный вдох. Эвва, должно быть, восприняла это как знак. Она развернулась, потерла ладонью щеку. Он выжидательно вскинул брови.
— Прости, — выдохнула девушка. — Я не должна была кричать на тебя. Это… это не твоя проблема.
Она права. Не его проблема. Никаких причин, чтобы оставаться на жаркой, пыльной дороге, внимая ее ярости.
За исключением исчезновения Каэр Морхена. Не будет воссоединения братьев зимой, и если он захочет почувствовать себя дома, придется поискать другое место. Может быть, такая возможность появится рядом с кем-то, кто понимает, каково видеть людей кривящих губы при взгляде на тебя, плюющих вслед, каково видеть свою жизнь висящей на волоске и ничего не делать. С кем-то таким же голодным по взглядам, как и он.
Эскель снова выдохнул.
— Слушай. Ты не знаешь меня. Правильно? Мы знакомы пару дней. И ты хочешь уехать со мной одна? Посреди глуши?
— Кое-что я о тебе знаю, — Эвва прервалась и пристально посмотрела на него, не вздрагивая и не отводя взгляд. — Я знаю, что ты воспринял меня всерьез, когда я рассказала о Мире. Я знаю, что ты принял побои от Вацлава, когда мог убить его. Я знаю, что ты вернулся помочь Мире, даже когда платой могла стать мертвая птица. И я знаю, что, несмотря на внешность… — ее взгляд метнулся между глазами ведьмака, — ты нравишься мне. Особенный. — Долгая пауза. — И одинокий.
Эскель хранил маловыразительное лицо, возвращая взгляд женщине, с момента их встречи ни разу не посмотревшей на его шрамы.
— Я не прошу помощи, — произнесла она. — Только сопровождения.
Ведьмак, путешествующий с человеком. Что ж, Геральт делал так много раз. Ходили слухи, что бард время от времени спасал
его задницу, если верить трактирной болтовне.
Что-то потянуло ведьмака за ногу. Эскель посмотрел вниз. Маленький выжленок снова погрузил зубы в штанину. Он нагнулся, убирая его зубы, и выпрямился с извивающимся щенком в руках. Дитя-Щенок? -Неожиданность поставил неуклюжие белые лапы ему на грудь и лизнул подбородок.
— Ты когда-нибудь чувствовала, как судьба говорит тебе, — сказал Эскель, — принять происходящее, только говорит по-туссентски?
Эвва моргнула. Ее губы изогнулись.
— Мм… нет. Вряд ли.
Эскель пожал плечами.
— Не обращай внимания.
Он ссадил щенка, вздохнул, прищурившись, посмотрел на чистое летнее небо.
Каково это, никогда не ввязываться, старик?
— Собирай вещи, — велел Эскель одинокому облаку в небе, — прежде чем я вспомню, что это безумие.
***
— Эвва. Давай, поторапливайся.
— Иду, иду! — она копалась в очередной сумке, что они повесили на Скорпиона. Со своей стороны, боевой конь принял дополнительный вес без протестов. Только периодические укусы щенка за гриву беспокоили его, заставляя дергать ушами на большой голове. — Просто надо сначала найти его. Знаю, я положила куда-то…
Эскель слегка поерзал в седле, потому что горстка горожан смотрела на них не слишком дружелюбными взглядами и, отчасти, потому что седло не предназначалось для езды парой.
— Это то, над чем ты работала вчера? — спросил он. — Кажется, большинство людей принесли урожай.
— В этом весь смысл, — сказала она, все еще роясь в сумке. — Все, что наши отцы дали семенами, мы приносим урожаем. Большинство людей воспринимает это дословно. Я, в свою очередь… ага! — Она достала что-то круглое, размером с ладонь. — Нашла. Взгляни на это!
Эскель протянул руку, и она опустила на нее предмет. Деревянная подвеска, большая, с шипами. Неким образом знакомая. Он перевернул ее и увидел точную копию медальона с волчьей головой, вырезанную из дерева.
— Вы только посмотрите, — восхитился ведьмак.
— Идея появилась, когда ты только приехал в город, — в голосе девушки прозвучала гордость. — Я начала скульптуру с ржаной копной. Но не смогла сделать так, чтобы все выглядело правильно. А потом появился ты.
— Ха. Может, я что-то упускаю, но — как это семя принесло урожай?
— Он единственный, кто учил меня работе с деревом. Отец. И мои заказы принесли много денег для контракта, даже если и пришлось притворяться. Итак, ты понимаешь — с его помощью я наняла ведьмака. Все сходится. И если подумать, я помогла выяснить, как помочь Мире, поэтому… понимаешь, я как помощник ведьмака. Оруженосец.
— Мы назовем это
так?
Эвва выхватила медальон из руки Эскеля.
— Не нужно смеяться. Теперь подожди. Мне нужно всего несколько минут.
— Хорошо. Давай быстрее. Они не слишком счастливы видеть меня.
Щенок подпрыгивал до седла, преследуя Эвву. Эскель держал его у груди, пока девушка стояла на коленях перед жертвенным деревом, где сгнивший урожай днем раньше заменили свежими подношениями. Народ перешептывался вдалеке, но никто не приближался. Может, на это повлиял очевидный факт, что Эскель и Эвва уезжали. Или крюк для трофеев с высохшей на летней жаре головой накера на видном месте.
Странный ритуал, Федерблад. Но Эскель видел воззвание. Хорошо иметь что-то осязаемое, какие-то видимые жесты, которые нужно выполнить. Что он оставил бы старику в качестве подношения? Что приумножают ведьмаки — кошельки? Трофеи? Коллекцию шрамов?
Возникший голос Весемира с готовностью сообщил:
Ведьмак берет плату монетой. Эскель почти улыбнулся. Обращение к старику означало также призыв его мнения, и тому было что сказать о человеческой женщине, путешествующей с Эскелем, и маленьком выжленке, в данный момент грызущем рожок седла.
Эскель перевернул щенка и прижал его до конца воображаемой беседы. Слушай, старик, подумал он, ты просил, чтобы я остался в Каэр Морхене, потому что доверяешь мне. Что ж, если ты где-то там со своим проклятым хмурым взглядом, словно я открыл правую сторону во время тренировки, ты должен довериться мне снова. Мир изменился, крепости больше нет. Ты учил нас выживать — может быть, нам нужно что-то другое для выживания в новом мире. Может, ты подготовил нас для Пути, которого больше нет, и теперь мы вынуждены учиться идти своим собственным. Но я сохраню тебя в себе, старик, надолго, пока ты не доставишь хлопот со своими нотациями. Что ты говоришь? У нас соглашение?
Как бы отреагировал старик? Лучшим, что Эскель мог представить, был блеск понимающих янтарных глаз, их выражение, когда Весемир награждал его наивысшей похвалой:
Неплохо, Выжленок. Неплохо.
— Ты тоже можешь оставить что-нибудь, если хочешь, — Эвва вернулась и поймала взгляд ведьмака. — Подношения священны, поэтому никто не испортит их.
— А, думаю, нет. Не хотелось бы привлекать внимание старика. Он ненавидел это.
Эскель предложил руку. Эвва использовала ее как рычаг, запрыгивая в седло позади.
— Это? Что именно, расточительство еды? Некоторые из наших говорят также.
Эскель потянул Скорпиона, направляя к дороге из Аэлвира.
— Нет, не ритуал. Наше путешествие вдвоем. «Ведьмак — одинокий охотник» и все такое. Всегда твердил об уверенности в своих силах.
— Подожди, — Эвва зашевелилась в седле за ним. — Твой отец был ведьмаком? Я думала…
— Ладно. Человек, который вырастил меня. —
Его отец? — Да.
— Ведьмак в качестве отца! О, ты должен рассказать об этом. Вы ездили как отец с сыном, чтобы сблизиться? Он брал тебя на убийство чудовищ?
— Вообще-то…
Эвва едва не подпрыгивала в седле.
— Расскажи, расскажи! Давай, дорога долгая! Мы должны как-то коротать время, правильно?
Должны. Поэтому Эскель рассказал — как Весемир обнаружил стаю одичавших собак с одичавшим сиротой, о дороге в Каэр Морхен, уроках медитации, беге по Мучильне по двадцать раз в день за использование Аксия, чтобы заставить Геральта драться за едой. Он опустил последний визит Уэсли в крепость. Но хватало других историй для рассказа, и он вспоминал их, одну за другой, пока Эвва не прервала его смехом.
— И народ должен верить, что ведьмаков выращивают демоны, — поддразнила она. — Ты действительно любил его, да?
Эскель напрягся. Он прожил большую часть века, Весемир был близок всем им, но он не объединял прежде подобные слова.
— Да… — произнес Эскель, пробуя мысль. — Думаю, все мы. По-своему.
Что-то потерянное обрело свое место.
Он хотел поразмыслить над этим позже, в уединении. Ведьмак с усмешкой обернулся к девушке:
— Ты говоришь об этом так нормально.
Ее брови непонимающе изогнулись. Потом она вспомнила, где слышала подобные слова прежде, и они рассмеялись. Скорпион дернул ушами, не одобряя неожиданное неистовство у себя на спине и щенка, скачущего на седле и машущего хвостом, ярко проявляя радость от новой забавы.
Ну вот, старик, подумал Эскель, еще смеясь и прижимая щенка к груди, хотя не совсем понимал, что имеет ввиду.
Ну вот.
