В ночи услышу голос твой

31 октября 1991 год, Бостон, штат Массачусетс, США. Желтые пятнистые листья лениво скользили по холодной водной глади. Яркие пятна на серебристо-сером зеркале. Запах влаги, сырой земли и подгнивающей древесины проникал сквозь незабитые щели вместе с осенним ветром. Уже наполовину стемнело, и тучи кое-где закрыли небо с первыми всполохами звезд, сияющих скромно и как-то уж совсем неброско. Луна, пробивающаяся сквозь негустые облака, была убывающей. Узкий полумесяц казался полупрозрачным миражом. Вино горчило на языке. Вечерний холод забирался под легкую одежду — в доме отопления не было, ни котла, ни обогревателей. Даже окна не утеплены так, как положено. Но Вэй Ину его временный маленький дом нравился. Ему приносило удовольствие без спешки и в полном одиночестве приводить его в порядок день за днем. И, пожалуй, немного успокаивало. Отставив бокал в сторону, он расправил складки подаренной старейшиной скатерти и разгладил старый потрепанный временем портрет мужчины с длинными распущенными волосами и хищными золотистыми глазами с теплым блеском. Вэй Ину так и не удалось в полной мере передать их цвет и выражение глубокой любви. Лань Чжань сидел на веранде, озаренный солнечным светом, и с пленительный и тайной хитринкой поглядывал на художника из-под пушистых ресниц, улыбался сердечно, искренне, так нежно. Опухшие, искусанные и податливые от ласк губы были малость приоткрыты. Нежно-розовые, едва ли красные, и влажные от его несдержанности. Вэй Ин тогда не смог сдержаться, а после почти сразу сел делать зарисовки, прося Лань Чжаня не шевелиться и ни в коем случае не переставать улыбаться. — Привет, А-Чжань, — ласково прошептал в полумраке Вэй Усянь. Любимое имя, личное обращение, которое дозволялось только ему, отозвалось ноющей болью в груди, но на языке расплылось вкуснейшей сладостью. Голова закружилась, то ли от алкоголя, то ли от кучи неоформленных в слова мыслей. — Я не знаю, какое у тебя сейчас время суток, поэтому ничего, если я просто поздоровался? Вэй Ин судорожно сглотнул и отпил из горла бутылки, чтобы избавиться от острого комка, застрявшего прямо в горле. Бокалами он так и не начал пользоваться. Может, когда-нибудь в нем взыграют приличия и совесть, но, определенно, не сегодня и не сейчас. Бокалы могли треснуть в его руках от слишком сильной хватки, а бутылки выдерживали чуть дольше, и за ними было быстрее идти. — Сегодня мой день рождения, А-Чжань. Мне уже тридцать, — криво усмехнулся он, часто моргая. — Наверное, для тебя эта цифра ничего не значит, ты прожил всяко больше меня, и годы летят для тебя по-другому. Но… Каждый прожитый день лежит грузом на моих плечах, и тридцать лет для меня — много… Я не думал, что когда-нибудь доживу до тридцати… А после того, как ты исчез, когда ты умер, — поперхнулся вздохом Вэй Ин, — совсем разуверился. Усянь зажмурился и прислонил руку к груди. Ниточка связи горела тускло и слабо. Но она была. Лань Чжань жив. Он живой. — Прошло целых четыре года с нашей свадьбы, скоро будет годовщина… Мне так тебя не хватает, — шепнул он, протянув руку к нарисованной щеке. Пальцы коснулись лишь старой гладкой бумаги. — Я скучаю по тебе. Кажется, я схожу с ума. Мне страшно, так страшно без тебя. Я боюсь проснуться однажды и понять, что забыл звучание твоего голоса. Одна мысль об этом вызывала почти что животный ужас. Каждый день он, игнорируя черную дыру в душе, прогонял образ Лань Ванцзи в голове и не успокаивался до тех пор, пока не вспомнит каждую черточку. — С тобой я переставал бояться. Твое спокойствие, твоя уверенность — они словно… Я… Как же… Вэй Ин прикрыл лицо ладонью и сжал переносицу между пальцами. Новый глоток вина привести в порядок мысли и чувства помог слабо. С Лань Чжанем он становился более уверенным в себе. Его вера в него и в его силы была непоколебима. Вэй Усянь думал, что умрет в хрупком возрасте двадцати пяти лет, когда жених — тогда еще жених — максимально серьезно сказал: «Вэй Ин, ты самый сильный человек на свете. Сильнее тебя никого нет, и не будет». Где эта его пресловутая сила сейчас? Он так жалок. Он не справляется. — Ты так верил в меня, А-Чжань, — все тем же шепотом продолжил Вэй Ин. — Ужаснее меня человека нет, но ты так верил в меня, говорил, что я нежен и добр с теми, кого люблю… Был ли я достаточно добр к тебе? Ты знаешь, я всегда был импульсивнее тебя, ранить словами — умение… Оно — обоюдоострое. А ты сдержан в чувствах, чтобы показать другим свою боль. Я ведь не ранил тебя? — с надеждой спросил он, не смотря на портрет. Во рту пересохло. — Лань Чжань… Я же знаю, что сердце твое не бесчувственный лед. Никто не любит горячее тебя, твоя любовь греет меня изнутри. И хоть ты не рядом со мной, пусть я не чувствую тепла твоих рук, их тяжести на своих плечах, ничто не заставит меня забыть. Ты навсегда в моем сердце… И мне хочется молиться всем богам, чтобы ты услышал меня сейчас… Хочу услышать тебя. Твой голос… Но он перестал молиться давно. В этом не было смысла. До сегодняшнего дня. — Надеюсь, с тобой все в порядке. Пожалуйста, будь в порядке, — взмолился, вопреки себе, Вэй Ин. Одна разница — молил он о милости не бога, а своего любимого мужа. Однако, опыт показывал, что ни тот, ни другой его не слышал. — Я очень переживаю за тебя, каждую секунду. Время течет медленнее вдали от тебя. Иногда мне кажется, что мы и не встречались никогда. Так, знаешь, мираж, предсмертный бред. Возможно, я умираю прямо сейчас. Но я же не мог тебя придумать, правильно? Моя фантазия не настолько хороша, — усмехнулся он. — Хотя ты всегда говорил обратное… Вэй Усянь поежился от холода и почти осушил бутылку до конца. Горло и желудок легко обожгло, а тело немного согрелось. Свет керосиновой лампы рассеивал полумрак комнаты. Этот вечер впору было бы назвать интимным или просто тихим. Но спокойным ли? Внутри все ныло. Ничего не помогало. А носиться по миру в безуспешных поисках уже сил нет. Как бы он ни хотел поскорее встретиться с мужем, это невозможно, пока его сердце и душа разбиты вдребезги. Восстановиться бы. Стать прежним. — Я научился играть на флейте, — мягко и, почти не хрипя, проговорил Вэй Ин. Глаза жгло соленой горячей влагой. — Я бы… Я бы очень хотел сыграть с тобой дуэтом когда-нибудь. Моя память не настолько ужасна, чтобы забыть твою игру на гуцине. Твоя игра прекрасна. И сам ты будто расцветаешь рядом с инструментом, твои глаза так горят от чувств — в них песнь и пламя твоей души. Она горит так ярко, что иногда мне казалось, что я могу ослепнуть. Ты такой потрясающий. Я люблю тебя… Вдох. Выдох. — Возможно, кто-то бы сказал, что души у вас, у вампиров то есть, и в помине нет. Но… Я же злой и вредный некромант, не так ли? Я… Я видел твою душу, ее свет, я касался ее своей и чувствовал только тепло. Ты — сама любовь, Лань Чжань. Ты — мой свет. Мои белые крылья, — рвано прошептал он, — надежные, самые крепкие… сильные. Ты очень сильный, Лань Чжань, — не прекращал говорить Вэй Ин. Что-то в нем требовало говорить и говорить, пока дар речи не откажет. — Я мечтаю о тебе. Думаю каждый день. И, знаешь… Ты только не думай, что я сумасшедший или совсем безумец… Я… М-мне… Мне бы очень хотелось, чтобы у нас были дети, — резко выдохнул мужчина, пряча лицо в ладонях и согнувшись в три погибели. Он точно сошел с ума. — Необязательно свои! Мы бы взяли кого-нибудь к себе. Возможно, такого же сироту, как ты или я. Я бы очень хотел дочку… Неловко. Как же это все неловко. И… И так хорошо. Я жду тебя. Мое терпение велико, но не безгранично. Так что… Поторопись, любимый. Вэй Ин не разогнулся до самого утра.