Колония любовного режима

Петлюра — Их не зовут

На собственном опыте Антон убедился, что поговорка "с глаз долой — из сердца вон" не работает. Больше месяца Антон не видел этого человека, а боль никуда не ушла. Арсений ни разу не появился, судя по всему, даже в колонии. Ни на одной проверке с начальством его не было, в других местах тоже. Может, ему хоть стыдно стало. Идя строем на учёбу, Антон по привычке смотрит в окно кабинета Арсения. Мимолётный шок. В окне стоит фигура. Это он. Антон не верит своим глазам. Как? Откуда? Зачем? Что за вопросы, вообще, пролетают в голове? Хаос в голове. Всю учёбу не вылезает эта сцена из головы. Что он там делал? Антон легонько стучит рукой по лбу, пока ему не втыкается игла. "Ауч". Это его кабинет, он там работает. Действительно, что он мог делать в своем кабинете? Отвечает сарказмом сам себе. Естественно, всё валится из рук. Ничего не шьётся, нитки путаются, лишь приводя в раздражение. Антон дёргает узел, отчего тот затягивается ещё сильнее. Антон психует и выбрасывает нитки в мусорку. "Учитель", будь он неладен, вообще не обращает внимания. Примерно в таком же состоянии и проходит остаток дня. За что ни возьмись, всё не то да всё не так. Еда не лезет в рот, спички не зажигаются. Хорошо получается только делать новые заусенцы. Лучше б не получалось. Небольшие ранки вблизи ногтя саднят, как глубочайшие порезы. Саднят, как сердце в этот самый момент. Глаза в который раз пробегают по одной и той же строчке, а мозг всё никак не в состоянии уловить смысл фраз. "Ну нахер. Заебало". Антон отбрасывает книгу и с обречённым видом ложится на кровать. — Пойдем, секреты игры тебе расскажу, — Женёк тянет Антона за рукав. Сил отбиваться от приглашения нет. Антон следует за соседом. Они доходят до коек Жени и Витали, в проходняк выдвинута тумба, на которой стоят нарды. — Смотри, значит. Очень важно занять четвёртую, пятую и шестую позиции от головы. Соответственно, очень хорошо мешать противнику, занимая эти же самые позиции у его головы… Слушая наставления от Женька, Антон понемногу отвлекается от своих проблем. Даже немного входит в азарт. — Слушай, я вот всё хотел спросить, истории, что ты рассказывал в карантине, они, эта… настоящие? — Конечно. Знаю, что может показаться, что это бред сумасшедшего, но жизнь, на самом деле, довольно жестокая штука. Как ни крути, подобные вещи происходят на каждом шагу… "Жизнь жестока". Как печально, что Антон убедился в этом на собственном опыте. Этим днём, после отбоя, Антон в первый раз жалеет, что не услышит на ночь сказочку от Жени. Отряд не карантин, здесь правила жёстче, за отбоем следят. Поэтому Женя, как и любой другой, и не может разговаривать после отбоя. В карантине эти сказочки, пусть они и были довольно жуткими, создавали приятное ощущение страшилок возле костра. Или историй в детском лагере. Второе, наверное, даже больше подходит под описание. Как будто они всем карантинным отрядом проводят свечку, и в конце Женёк рассказывает историю, после которой все ложатся по кроватям. Был в этом свой шарм. Утро не радует. Сейчас кажется, что ничто в этом мире не способно не радовать. Именно в таком состоянии и проходит половина дня. Но только половина. В свободное для Антона время, что он мог провести, как хочет, за ним приходят и ведут в неизвестном направлении. Пиздёж. Ведут его в самом, что ни на есть, знакомом направлении. Сейчас зима. Темнеет достаточно рано, но эту дорогу Антон узнает и с закрытыми глазами. Дорогу в здание администрации. В кабинет Арсения. В то место, где сейчас хочется оказаться меньше всего. В кабинете полумрак. При входе в глаза сразу бросается виноватый взгляд. Если бы можно было заглянуть в глаза Антона, то там можно было бы отчётливо наблюдать появившийся огонёк, что тут же потух. Антону бы следовало прямо сейчас убраться из этого кабинета и не возвращаться сюда никогда. Но разумная часть мозга не в состоянии управлять мышцами и вести хозяина подальше отсюда. Поэтому Антон просто стоит, замер, как статуя. Ненависть давно покинула душу, но если сказать, что внутри только пустота, это будет ложь. Ненависть заместила тяжелая грусть. Не то от собственной глупости, не то от чего ещё. Человек напротив опускается на колени. — Арс, не надо, — тихо, тихо. Но зачем? После всего произошедшего Антон имеет право часами наблюдать за унижениями этого человека. Не может. Не может и точка. Сердце не позволяет. — Надо. Молчание. — Я… я хочу, чтоб ты знал, что после всего, совершённого мной, я не жду от тебя прощения, — он смотрит снизу вверх, прямо в глаза, — и я до сих пор не понимаю, как ты мне ещё не разбил лицо, и как стоишь сейчас здесь, и многое другое. Но пока ты тут… я хочу извиниться, и я прекрасно понимаю, что никакие слова меня не оправдают. Мне нет оправдания, — Антон всё ещё стоит неподвижно, пытаясь осознать, что сейчас происходит, — Я ёбаный ублюдок, — Арсений часто моргает, — я же думал, что раз ты в колонии, раз совершил преступление и не хочешь это признавать, значит ты ужасный человек. Я такой идиот. Я. Я ужасный человек, и ещё куча подобных слов, это всё про меня, и только про меня. А ты. Ты прекрасный. Во всех смыслах, — по его щекам катятся слёзы, — Прости… Снова молчание. — Я же даже понял, какой я идиот только после того, как ты пришёл сюда и решил оборвать все связи. А раньше я даже не думал, какой я ужасный. Очень ужасный. И это же было не один раз. Я… я не знаю, почему я был так жесток. Но я знаю, что именно я виноват. Безмерно виноват перед тобой. Я так боялся. Боялся этих слов. Я считал, что влюбиться в мужчину — грех, удел худших в мире людей, и вообще аморальный поступок. Это не так. То, что я делал на протяжении длительного времени — куча аморальных поступков. И как же я зол на себя за то, что не понял этого раньше. За то, что посмел тебя тронуть. За всё. За то, что посмел причинить тебе боль. И душевную тоже… Я люблю тебя. Какой же я идиот… — Арс, — Антон спускается на пол, в груди давно адский пожар. Лицо Арсения полностью мокрое от слёз, — Иди сюда, — Арсений подвигается ближе. Он обнимает Антона так крепко, насколько это возможно. Он почти рыдает. Целует. — Прости… Они так и целуются: сидя на полу, мокрые от слёз…