На следующее утро Пайк приходит забрать Джима, как и договаривались.
– Джим, Спок, – говорит он, кивая обоим. – Рад, что вы друг друга не убили, – они переглядываются. Заявление Пайка, хоть и полно иронии, но приближено к правде. Капитан, конечно же, замечает их взгляды.
– Нет, я не хочу знать. Джим, сколько раз мне нужно объяснять, что дракой спор не решить, – Пайк смотрит на Спока, – насколько
логичным бы твой оппонент ни был.
– С чего ты взял, что это я? – говорит Кирк, приоткрыв рот, выражая этим непомерную обиду и переводя стрелки.
– Потому что Спока я могу уволить, если он будет плохо себя вести, а тебя… – Кристофер сверлит человека взглядом.
– Джим не вёл себя плохо, – быстро говорит вулканец в попытке предотвратить развитие конфликта. – На самом деле, он был превосходным гостем, – на этих словах Пайк недоверчиво смотрит на Кирка, слегка покрасневшего.
– Как ты это сделал? – спрашивает капитан.
– Сделал что? – раздражённо уточняет Джим.
– Получил комплимент от вулканца! Я знаю его, – произносит Пайк, указывая на Спока. – Уже больше трёх лет, а он ни разу не спрашивал у меня, как дела. А ты вдруг прискакиваешь сюда в темпе вальса, и тебя называют «
превосходным»? –
и снова вальс, думает Спок.
– Эй, не вымещай на мне злость от проблем в ваших отношениях,
viejo, – говорит Джим, жестом указывая на Пайка с вулканцем. – Что тут поделать, раз я от природы обаятельный? А ещё дело наверняка в моём роскошном
pozole, и с этим нельзя поспорить.
– Ты прав, нельзя, – говорит Пайк, улыбаясь и окидывая взглядом вулканца. – Ладно, Спок, мы пойдём с твоих глаз – то есть оставим тебя в покое. Ещё раз спасибо за то, что присмотрел за этим чудищем, – капитан пытается взлохматить волосы Джима, не отрывая взгляда от Спока. Джим, увернувшись от руки Кристофера, в отместку собирается взлохматить его волосы. – До скорой встречи, – заканчивает Пайк и успешно избегает нападки.
Затем дверь открывается, и из квартиры выходит капитан, а за ним следует и Джим. Но в последний момент Кирк оборачивается.
– Ещё увидимся,
huevo, – говорит он. Его улыбка сродни вспышке молнии, и одними глазами Джим выражает всё невысказанное вслух. А потом он поворачивается, и за ним закрывается дверь.
В одиночестве своей квартиры, шумном трамвае и заповеднике дикой природы у Спока достаточно времени, чтобы поразмыслить о том дне, метр за метром расчищая землю от южноафриканского инвазивного растения
carpobrotus edulis, сорняка, который другие добровольцы иначе называют «ледяным растением», «кислым инжиром» или просто «свинцовой смородиной».
Он думает о том, что вчерашний день начался совершенно обыденно, но вышел из-под контроля. Он думает о том, как выглядело лицо Джима: морщинистое и эмоциональное во мраке и гладкое, беззаботное во сне, лицо голубоглазого мальчика с длинными волосами.
Он думает о том, что Джим спросил у него, верят ли до сих пор в богов, есть ли у него любимый, а он огрызнулся, посчитав невинные вопросы Кирка провокацией – подобной той, на которую шли его одноклассники, когда в равной степени с интересом и отвращением пытались задавать ему вопросы, чтобы уличить мальчика в непристойном проявлении эмоций.
Он думает о том, что всю его жизнь было безопаснее – было необходимо – прятать свои эмоции и что из-за этих предосторожностей он жесток по отношению к матери, а теперь и к Джиму, и что без них вселенная перестанет быть объяснимой.
В 1300 никто не протягивает ему сэндвич, и он понимает, что снова забыл обед.
Позже в тот же день, когда солнце поднялось выше и выпарило весь утренний конденсат и Спок сажает в землю семена местных растений: астр, мелколепестников и дикой гречихи, ход его мыслей обращается к тому, что он знает о Тарсусе IV.
Он, как и каждый член Федерации, слышал о самом последнем, страшном геноциде; о голоде, бунтах и убийстве почти четырёх тысяч колонистов в камере антиматерии* Кодоса. Он думает об ужасе, заселяющем разум Джима, и задаётся вопросом – стали ли сейчас правила, однажды спасшие ему жизнь на умирающей планете, чудовищами, поедающими его изнутри?
По пути домой в трамвае никто не прислоняется лицом к окну и не забывается, глядя на завораживающий свет.
По возвращению в квартиру ему не нужно ждать своей очереди принять душ, а после душа никто не включает радио и не кормит его «веганским
pozole, но ни слова о том, что он веганский, понял?». Никто не прерывает его расписание или говорит на неизвестном ему языке, и множество других мелких раздражителей тоже отсутствует.
Конечно же, нелогично скучать по этому.
В 1900 он открывает холодильник, чтобы без энтузиазма приготовить ужин. Он смотрит на его содержимое и взглядом замечает, что на верхней полке стоит самый большой контейнер. К нему прикреплена записка. Он до краёв заполнен веганским
pozole (я не буду говорить, что он веганский – но я не понимаю, почему нельзя – потому что у тебя нет бабушки-мексиканки, Спок).
Спок вытаскивает контейнер. На бумаге нарисовано яйцо с острыми ушами и совершенно нейтральным выражением лица, и косым почерком Джима подписано «Не за что,
huevón».
КАРТИНКА
Спок держит в руках записку 3.62 секунды. Он осторожно кладёт её на стол и включает радио, собираясь разогреть суп. Раздаётся тихий голос, подпевающий звону гитары.
«
Если ты задаёшься вопросом, почему
Вся любовь, которую ты жаждешь, ускользает от тебя,
И люди грубы и жестоки к тебе,
Я скажу тебе, почему…
Ты просто ещё не заслужил её, малыш,
Ты должен страдать и плакать подольше!»*
Спок выключает радио.
Как нелогично, думает он.
***
Недели лета проходят так же, как и раньше, за исключением озадачивающих мыслей Спока. Он всё ещё работает в лаборатории, каждое воскресенье приходит добровольцем в заповедник дикой природы и созванивается с матерью раз в две недели.
– Как понянчился, Спок? – спрашивает она в следующий четверг. Вулканец долго молчит, не зная, как ответить.
– Ты в порядке? Что-то произошло? – взволнованно спрашивает Аманда.
– Я в порядке. Ничего пагубного не произошло.
– Как-то расплывчато, Спок.
– Эти слова должны были тебя обнадёжить, – уклончиво говорит её сын. Он не хочет рассказывать тайны Джима. Его мать вздыхает; живя с вулканцами, она научилась расставлять приоритеты и не ссориться по пустякам.
– Как Джеймс? Вы подружились?
– Ему больше нравится «Джим», – машинально поправляет Спок. – Он… несколько загадочный, – продолжает он, зная, что это слово совершенно не способно выразить странное сочетание обескураживающего юмора, неожиданной гениальности и постоянной бдительности Джима, но не знает, как описать человека иначе. – Он весьма умело готовит и чинит велосипеды, – вместо этого говорит он.
– Правда? Что он готовил? – Аманда кажется восхищённой, что кто-то может хорошо готовить.
– Он приготовил несколько блюд, которым, как мне кажется, его научила бабушка, однако я предполагаю, что он сделал их вегетарианскими, по его словам, ценой огромных личных усилий.
– Очаровательно, – без иронии говорит его мать. – И он починил твой велосипед?
– Он починил его дважды, однако, как мне кажется, во второй раз он исходил из личного удовольствия, а не необходимости, – отвечает Спок, вспоминая, как Джим исчез в гараже больше, чем на час, и вулканец нашёл его там с улыбкой на лице и маслом на руках.
– И это было загадочно?
– Частично. У него также есть раздражающая привычка разговаривать со мной на испанском, на языке, на котором не разговариваю я, – на это его мать говорит что-то на испанском, который Спок, как он
только что заявил,
не понимает.
– Я не знал, что ты тоже говоришь на этом языке, – слегка уязвлённо отвечает вулканец. Аманда усмехается.
– Я пытаюсь прочитать классику мировой литературы на языке оригинала. Я решила начать с итальянского и испанского, потому что они больше всего близки к французскому.
– Возможно, эта задача позволит тебе оценить, почему можно принять решение разговаривать на языке, непонятном собеседнику, – говорит Спок, бросая на мать многозначительный взгляд. Она смеётся.
– Мне неприятно тебе это говорить, – говорит она явно без всякого неудобства. – Но, может быть, он пытался вывести тебя из себя.
– Вывести из себя?
– Увидеть твою реакцию. Иногда тебя очень сложно понять, Спок. Наверняка это значит то, что ты ему нравишься.
– Я в этом не уверен, – абсолютно честно отвечает вулканец. Аманда смотрит на него с выражением, которое он не может понять. В её глазах нежность, а губы слегка изогнуты.
– Не могу придумать причины, по которой ты мог бы кому-то не понравиться.
– Ты моя мать. Я могу предположить, что это усложняет задачу.
– Невозможно, – говорит она, улыбаясь.
