***
Степенная серая мышь преклонного возраста, стоявшая на крылечке соседнего дома, с улыбкой проводила глазами отъезжающий мотоцикл. Ай да солдатик, не променял юную соседку на какую-нибудь легкодоступную медсестричку! Мышка частенько с теплотой думала о девочке, которая с воплями кинулась обнимать ее, как только увидела, а потом разрыдалась и умчалась куда-то, вопя «Я сейчас! Сейчас вернусь! Спасибо, Фобос!». Пожилая дама даже с грустью решила, что та от пережитого за год войны страха тронулась умом, но буквально через несколько минут Наги вернулась и вручила ее собственный, соседкин, портрет, а потом рассказала о пойманных как-то по телевизору кадрах с горящим космопортом. Женщина долго поила этого славного ребенка чаем с домашним печеньем, радуясь такому неравнодушию. Портрет же был вставлен в рамку и висел в гостиной на самом видном месте, чтобы никто из ее подружек не смог сделать вид, что не заметил его. Она ушам своим не поверила, когда несколько минут назад раздался оглушительный рев двигателя, от которого из ее сада до войны разбегались все белки, опылявшие заботливо посаженные нежные розовоцветы. Бросив дела, она выскочила на крыльцо и, глотая слезы, внезапно подкатившие к горлу, наблюдала, как спешился и направился, правда, чуть прихрамывая, к соседской двери широкоплечий байкер, в чьей стати и движениях даже неопытный взгляд сразу угадывал военную выправку. Как крепко обнялся он с соседом, вышедшим на шум. Как замер молодой мужчина, рассматривая влюбленными глазами юное создание, что выпорхнуло ему навстречу. От опытного взора не укрылось, с каким трудом ее рыжий папаша заставил себя уйти наконец и с какой нежностью этот здоровяк помогал девушке забраться в седло своего огромного транспорта. Мышка плакала от счастья и улыбалась, всем сердцем радуясь, что эти двое, кидавшие еще два года назад друг на друга горячие взгляды, выжили в том ужасе, что творился на планете, и все-таки смогли быть вместе. Ее сердце трепетало от облегчения, потому что уже тогда, до войны, подмечая тот интерес, что начали проявлять друг к другу молодые мыши, она ждала беды, вызванной слишком большой разницей в возрасте и ранней встречей. Но байкер дождался! И даже рыжий папаша, вечно делающий вид, что спокоен, а на самом деле нервно шныряющий около забора и курящий сигарету за сигаретой в ожидании дочки, вроде бы смирился и отпустил молодежь. Она мысленно попросила у Фобоса счастья для них и вытерла слезы. А теперь нужно скорее позвонить подружкам и рассказать, как разворачивается эта замечательная романтическая история, которая интереснее вечернего сериала!***
«Дрэгстер» ревел, отсчитывая оборотами колес километры дороги. Мощный мотоцикл почти летел, направляемый опытной рукой, слушаясь малейших движений тела своего наездника. Казалось, байк получал такое же удовольствие, как вырвавшийся на свободу Огонек, слившийся воедино со своим железным конем, воткнувший максимальную передачу и вывернувший до предела ручку газа. Умный ИИ считывал малейшие движения пальцев, колен, наклоны торса. Двигатель мелко вибрировал в такт с биением сердца марсианина, который задыхался от восторга, всем существом ловя встречный ветер, с юношеским азартом закладывая виражи, на которых его пассажирка изо всех сил обхватывала его руками и бедрами, вжималась шлемом между лопаток. Дочь байкера, с детства не боящаяся скорости, знавшая, как сцепить кисти в надежный замок и подстроиться под правящее мотоциклом тело, чтобы не мешать управлению на скоростях, не доступных тем, чья кровь не смешана с бензином, кто не отдал частичку разума ИИ, Нагината делила с ним восторг и возбуждение поездки. Ее не страшил асфальт, что ложился под колеса, ее не пугали резкие торможения и разгоны. Они летели к горизонту единым существом на невидимых крыльях. Наконец, пригодное для безопасной гонки дорожное покрытие закончилось, и марсианин сбросил скорость, наездники выпрямились, не вынужденные больше прижиматься к корпусу из-за потока встречного ветра. Он почувствовал холодок на спине, когда девушка чуть отодвинулась назад. Жаль, ее ноги, тесно прижатые к его, добавляли остроты и дурманили, пьяня голову не хуже крепкого алкоголя. Крохотное озеро, около которого они виделись в последний перед долгой разлукой раз, каким-то чудом уцелело. Поляна вокруг уже не была такой большой, но все же мягкий мох еще покрывал землю. Кусочек выжившего Марса, кусочек надежды на лучшее. Наги ловко спрыгнула, мужчина скинул подножку и аккуратно припарковал тяжелый мотоцикл, следя, чтоб опора не ушла в мягкий грунт. Будет нехорошо, если его подругу задавит парой центнеров железа. — Ох, папа с этой его черепахой! Как же я ее ненавижу! Уродская, снимать неудобно!.. — тем временем мышка безуспешно пыталась содрать с себя мотоэкипировку. — Позволь, я помогу? — Огонек уверенными движениями ослабил ремешки и стащил с девушки панцирь. Руки скользнули по обнаженному животу, путавшему мысли всю поездку. Хотелось положить на него ладонь, провести пальцами вдоль ремня... мужчина резко одернул себя. Еще раз проверив, что байк стоит надежно, он посадил ее боком на седло и опустился на колено. — Давай, и наколенники тоже, — поставив ее ногу на свое бедро, он ослабил зажимы на щитках, скрывающих ее от колена до щиколотки. Кисть нырнула под пластик, одновременно освобождая и лаская изящную икру. Как ловко он придумал помочь ей все это снять! И касаться можно, и при этом вопящей совести тыкать тем, что для нее же и старается, а не пытается украдкой облапить! Отложив щиток и взявшись за другой, он аккуратно высвободил другую ногу из жесткой защиты. Инстинкты взвыли, отчаянно требуя не останавливаться и продолжить избавлять от одежды юное женское тело, но вот тут совесть строго напомнила о доверии, оказанном ее отцом. Огонек поднял глаза. Наги сидела на его байке, держась за кожаное сиденье чуть отведенными за спину руками, развернув плечи и откинувшись назад. Снизу вверх открывался весьма аппетитный вид на обнаженный живот и округлую манящую грудь. Мужчина с восторгом уловил игривую провокацию пробужденной им женственности в ответ на чувства, читавшиеся в каждом его заботливом жесте. Поднявшись, он опустил ладони ей на талию и скользнул по пояснице. Она прикрыла глаза, чуть откидывая голову. Вот чью совесть доверие Троттла не тронуло совершенно! — Не играй с моей выдержкой, моя девочка. — Улыбаясь, он поймал ее губы, наконец затягивая в медленный глубокий поцелуй. Девушка послушно ответила, обвив руками шею. Сколько раз за эти дни он обещал такой при встрече, сколько раз вспоминал те, которыми они успели обменяться в ее короткий визит, но реальность все равно превзошла ожидания, кружа голову. — Твои игры могут иметь последствия. — Его губы прошлись по открытой шее и до его уха долетел долгий выдох на грани стона. — Есть идеи, как мы будем с ними справляться? — Задохнувшись, он почувствовал ее ответный поцелуй под челюстью. Храбрая и дерзкая дочь своих родителей! Или безрассудная?.. Ему становилось мучительно мало такой близости. Самая желанная из женщин сидела на его мотоцикле, отдаваясь ласкам рук и губ. Что может сильнее сорвать тормоза байкеру? «Как я буду с ними справляться! Ох, снова левой! И снова правой!.. Как же надоело уже!» — Думаю, конкретно сейчас у меня вариантов не больше, чем может быть у твоего братца! — Он укусил ее за ухо и отстранился, с облегчением понимая, что упоминание Харлея в таком ключе сбило ее игривый настрой. Наморщенный носик сказал все, что она думает на тему потребностей младшего родственника. Огонек рассмеялся. — Фу, гадость какая! — Нагината явно остыла. Или ее смутила сама мысль о... — Что «гадость»? — Он склонил голову в бок, пытаясь прочитать ответ. — Харлей и... последствия.... бе! Фууу! Он мой брат, а теперь я об этом думаю! — она закрыла лицо руками, мучительно краснея. — То есть в контексте не брата оно нормально? — С одной стороны, любопытно нащупать, что она думает на эту тему, с другой — его крайне веселила ее реакция. Какой же она еще по сути ребенок! — В контексте не-родственника — да, почему нет-то? — кажется, он уловил, как ее взгляд прошелся ниже линии его брюк. Так, пора заканчивать это безобразие, а то кровь начала опасно закипать! — Пошли перекусим, игривая моя! — Смеясь, он помог Наги спуститься. Они расстелили теплый плед, который он затолкал в крохотный багажник байка, и разложили то, что Наги приготовила для перекуса. Со дна багажника Огонек извлек термос с кофе и пару шоколадок, чтоб ей было, из чего выбрать. — Настоящий пикник! — девушка скинула кроссовки и улеглась на живот, помахивая в воздухе босыми пятками и хвостом. — Ну что, сильно влетело дома за то, что сбежала? — Огонек расслабленно развалился на другом краю пледа, опираясь на локоть, и сделал глоток кофе из походной чашки. — Папа орал, пока мама не дала ему успокоительного, а потом полночи успокаивался коньяком. Пару раз выразилась так, что дядя Винни бегал делать погромче мультики девчонкам, — Наги сморщилась от воспоминаний. — Дядя Модо недовольно хмурился на твою толстовку. Ой! Забыла вернуть! — Успеешь! — Он улыбнулся. — Мне жаль, что ты поссорилась с домашними. — Да не поссорилась. Скорее, меня отправили на гауптвахту за провинность, — Огонек расхохотался. — Отправила, кстати, мама, папа б до такого не додумался: он маялся похмельем. — В доме у генерала все по-военному? — Маме на самом деле плохо дается гражданская жизнь. Она не показывает, но я все равно вижу. Ей не хватает действия. Не знаю, как она не сорвалась на Марс к отцу. — Я рад, что ее здесь не было. И тебя... — посерьезнев, он накрыл ее руку своей и нежно погладил. — Дядя Модо говорил, что крысы делали ужасные вещи. Хуже, чем плутаркийцы, — она почувствовала, как сжались его пальцы поверх ее. — Плутаркийцы уничтожали чужой мир. А крысы и псы — свой собственный, — он резко сел и, нашарив в кармане сигареты, закурил. Наги заметила, как напряглись мышцы на широкой спине. — Они были частью Марса, частью мира, который строил Стокер. Но они не дали этому миру ожить, — серые пальцы погладили пушистый зеленый мох за краем одеяла. А потом очень тихо добавил: — На самом деле... мы все делали ужасные вещи. Я делал... — Но теперь никто не помешает нам восстанавливать планету, — Нагината, придвинувшись, обняла его сзади, положив голову между лопаток. Чуткое ухо уловило, как тяжело стучит его сердце. — Но сколько марсиан этого не увидят, Наги! — его голос звучал глухо и хрипло. Девушка почувствовала, как прошедший две кровавые войны воин едва сдерживает дрожь. — И я не только про мышей. Псы, крысы... теперь их нет, — в его голосе слышалась боль. Мышка не знала, что сказать, так поразила ее горечь в его голосе. — Но ведь... они сами начали все это... — Они боролись за свободу, которую мы ограничивали. За право жить также как мыши. Взяли в руки оружие, как взяли его мы почти тридцать лет назад. А их за это уничтожили. — В ответ на уничтожение наших городов и наших сородичей! — ей хотелось возразить, убедить его, что он не прав. — Какой выбор был у мышей, какой выбор был у Стокера?! — Мы могли просто простить их и дать возможность жить рядом с нами, — тихо прошептал Огонек на грани слышимости. Он думал над этим долгими томительными часами в ожидании нападения врага. Он думал об этом, когда видел обезображенный детский труп, в очередной раз найденный в лагере. Он думал об этом, когда смотрел через прицел снайперской винтовки на отощавшего подростка-пса, что пытался украсть еду с одного из складов. Он думал об этом, расстреливая своих солдат за коллективное изнасилование плененной лазутчицы. Он думал об этом, когда ему едва не отрезали ногу, пытаясь выведать сведения о расположении оружейных расчетов. Он думал об этом, когда находил в прицеле силуэт, пытающийся спастись из-под выжигающего горы обстрела. Он думал об этом, когда на руках нес в лагерь безжизненное тело подруги, что была близка с ним больше десяти лет, не выдержавшей плена и насилия. Он знал, что этой войны и этих жертв не было бы, сумей они простить. Но мышей вело желание воздать по заслугам, восстановить справедливость... вела месть. И теперь не было двух марсианских видов. Не было больше надежды построить мир с равными для мышей, крыс и псов возможностями. Идеальный мир. На его плечо упали слезы. Те, что не могли сорваться из глаз воина. Которые он ждал с того момента, когда осознал, что уничтожает, но которые никак не шли. Все поняв, почувствовав его боль, предназначенная ему судьбой женщина оплакивала погибших марсиан его непролитыми слезами. Его плечи дрожали, но глаза оставались сухими. Мягкие, но сильные ладошки потянули его голову вниз и уложили на пахнущие мотоциклом колени. Пальчики зарылись в собранные в хвостик волосы, взъерошили короткую шерсть. Погладили по ушам, по щекам, впервые за долгие месяцы даря покой истерзанной войной душе. — Я хочу сделать Марс лучше, приносить пользу, — прошептала она, лаская его антенны кончиками пальцев. — Я подала документы в Медицинский университет. Хочу быть врачом. — А как же рисование? Он почувствовал, как она вздохнула: — Какая польза от картинок в мире, где гремят взрывы, Огонек? Я люблю рисовать, и никто не запрещает мне продолжить этим заниматься. Но нашей планете сейчас нужны другие профессии. Не пытайся меня отговорить, пожалуйста. Мама и папа постоянно пытаются это сделать. Мне хочется поддаться на уговоры, но быть полезной — мой долг. Долг каждого марсианина сейчас. — И каким же врачом? — Закрыв глаза, он вспоминал, как лежал головой на маминых коленях в детстве. Было так же спокойно, тепло, были только ласковые пальцы, пахнущие счастьем. Все это было, пока маму не унесла бомбардировка плутаркийского воздушного крейсера много лет назад. — Думала стать военным хирургом... — Нет! Я видел, через что им приходится проходить! Ведь не только солдат нужно лечить! — он резко открыл глаза и очень внимательно посмотрел на нее снизу вверх. — Ты не дослушал, — она мягко прикрыла его веки ладошкой и погладила лоб. — Или врачом-акушером, — пальцы спустились к шее, пытаясь хоть немного расслабить скрученные жгутами мышцы. — Мммм... помогать деткам рождаться — вот это дело хорошее! — Он втянул воздух полной грудью, с наслаждением вдыхая запах марсианского мха, мотоцикла и женского тела. Аромат самой жизни. Мужчина улыбнулся. — Дети — это вообще замечательно. — Я год училась в медицинском колледже на Венере параллельно с рисованием. И у меня из курса уже достаточно знаний, чтобы понять, что после ранения не сидят по несколько месяцев в закрытых госпиталях. Плюс я кое-что заметила, когда была у тебя, и покопалась в литературе. При травмах годовалой давности не делают из рук подушку для иголок и... — она повернула сгиб его руки вверх к свету, — не ставят капельниц в таком количестве, что они оставляют гематомы. А следы у тебя довольно свежие. Выкладывай! - в ее тоне внезапно прорезались командирские нотки Карабины. Огонек смутился. Сел, откашлялся, прочищая горло. Как ей сказать? Он знал, что этот момент наступит, между ними не может быть тайн, тем более секретов о таких вещах. Но так и не придумал, как преподнести новость о том, что почти год он употреблял наркотики. — Я... я подсел на обезболивающие после ранения, — он нервно завертел в руках сигаретную пачку и смущенно отвел глаза, ожидая реакции. — А сейчас? — Ее ладошка легла поверх его нервно терзающих коробочку пальцев. — Нет! Сейчас — нет! Как раз проходил реабилитацию. — Сложно поверить... С тобой не вяжется, — в ее голосе слышались грусть и немой вопрос. Он должен рассказать, объяснить! — Помнишь, я смог позвонить? — Он не увидел, а скорее почувствовал ее кивок. — Парень из моего отряда наступил на противопехотную мину с начинкой из осколков. Поскольку местность глушили, связаться со своими мы не могли. Кто-то умер на месте. Несколько ребят, включая меня, выжили. Через несколько часов нас нашли псы. Нас с еще одним офицером взяли в плен, остальных... добили, — он помолчал, вновь воскрешая в памяти страшные события, пытаясь опускать подробности, но чувствуя, что единственная женщина, которую он ждал столько лет, готова принять все ужасы его прошлого, разделить и облегчить груз. — Нас допрашивали... — То есть пытали? — В глазах слезы, но голос тверд. — Да, — он снова закурил. Нагината протянула руку, забирая у него сигарету и затягиваясь. — Спустя пару дней на отряд, удерживающий нас, наткнулся наш патруль, отбил и доставил в госпиталь. К тому времени раны воспалились, особенно сильно пострадала латеральная мышца. — О том, что глубокий, рассекающий бедро пополам шрам не был последствием ранения, он умолчал. Сглотнул, глубоко втянув в легкие дым и задержав там. Он до сих пор помнил чавкающий звук, с которым зазубренный огромный нож со следами ржавчины вгрызался в его плоть. И даже несмотря на это он верил, что восставшие не были достойны смерти. Разве не пытали мыши плутаркийцев, когда удавалось взять тех в плен? Об этом не пишут в учебниках по новейшей истории, но он помнил как оно было на самом деле. Он все это сам видел. И не только видел. — Врачи делали, что могли, было несколько операций, находили новые и новые осколки. Но эта рана никак не хотела закрываться, боль была адской. Тогда главный хирург заговорил об ампутации. — Наги вздрогнула и непроизвольно положила руку ему бедро. Даже через толстые джинсы под пальцами чувствовались неровности грубого шрама. — Я попросил телефон и позвонил тебе. — Он улыбнулся, с нежностью и благодарностью заглянув в глаза. — Ты ждала меня. Не забыла. Я пообещал вернуться. Ты дала мне силы не сдаться, и организм все-таки начал потихоньку восстанавливаться. Я помнил обещание и хотел поскорее быть в строю. Стокеру я тоже был нужен для координации мотоподразделений. Я мог ездить на байке, хотя ходить — еще с трудом. Врач настаивал, что нужно дать ноге время, но у нас его не было, ситуация ухудшалась. Конечно, когда мог, занимался, как говорили. Но чтобы нормально функционировать, стал гасить боль таблетками. Главный врач, обнаружив превышение дозы, пригрозил доложить Стокеру. Вот только я сам по старому знакомству поговорил с ним, объяснил, что с этим можно разобраться и позже, а в строю мне нужно быть сейчас. Наш лидер распорядился позаботиться о моем комфорте. — Огонек криво усмехнулся. — Вот так, с благословения высшего руководства, я стал беспрепятственно получать препараты. Да и, откровенно говоря, смотреть на все происходящее через наркотики было легче, чем без них. — Он опустил глаза, расписываясь в своей слабости. — А потом... я потерял друга... и вообще перестал себя контролировать... — Близкого? — спросила девушка и невесомо погладила по плечу. Он не будет ей врать, хотя и всей правды не скажет. — Да, Наги, очень близкого. — Мне так жаль, — она сплела свои пальцы с его и осторожно поцеловала, вкладывая всю поддержку, на которую была способна. Помолчав немного, спросила: — А рука? — мышка провела по глубокому шраму, змеей вившемуся от локтя и уходящего под рукав футболки. — Осколок, отлетело при атаке на наш штаб. Выглядит страшно, но после ноги ерунда. Получил почти в самом конце, перед... перед тем, как мы всех уничтожили. — Он снова вздохнул. Нагината подсела ближе, обнимая его. — Мы еще несколько месяцев заканчивали проверку в зоне боевых действий, обезвреживали мины... теряли бойцов, когда кто-то вовремя не успевал заметить ловушки. А потом я сам пришел к своему врачу и попросил направить меня на реабилитацию. Вот это, — он показал на следы игл на руках, — следствие снятия острой интоксикации. Я хоть и пришел сам, а пару раз сорвался. Никак не мог справиться с тем, что видел на этой войне, снова хотелось погрузиться в забытье. Мне не составило труда вырубить санитара, отобрать у него ключи, найти лекарства и нажраться таблеток до передоза, — мужчина нахмурился. Собственная слабость и невозможность бороться с искушением вызывали острое разочарование собой. — Потом снимали ломку. Отвратительное чувство, — он поморщился. — Ну а потом психотерапия, новые лекарства и витамины, и куча еще чего, чтобы отбить влечение к наркотикам и помочь справиться с ситуацией. Когда курс был закончен, я вернулся домой. — А почему прятался? — Нужно было время понять, что все в прошлом. Твой приезд очень помог вспомнить, что за стенами квартиры меня ждут. — Он обнял ее, прижимая к себе. — Сейчас нога еще болит? — Периодически. Но боль терпимая, иногда только накатывает сильнее. Делаю специальные упражнения, чтобы мышца восстанавливалась. Врачи говорят, все будет хорошо. Какое-то время они сидели молча, ощущая, как в унисон бьются их сердца. Наконец, девушка поцеловала его в щеку и сказала: — Мне очень жаль, что все это случилось. — Мне тоже, детка. Но теперь уже ничего не изменишь. Будем привыкать, что в этом мире только один марсианский вид. И только мы теперь отвечаем за происходящее на этой планете. — Огонек... ты защищал нас, мышей, от гибели. На нас напали, нас убивали. Сколько наших погибли в этой войне? Псы и крысы тоже могли бы пойти путем переговоров. Но они выбрали нападение. Воины... не виноваты в том, что должны воевать... в том, что умеют воевать... — Она мягко надавила на его голову, снова укладывая себе на колени и ероша длинные волосы. Он вздохнул, закрывая глаза и отдаваясь этим рукам. Ее тонкие пальцы снимали боль духовную и телесную не хуже таблеток. Мужчина мог бы многое ей рассказать, возразить, но понял, что за возможность вот так лежать рядом с ней, быть просто солдатом в ее глазах, отдаст все: честь, душу, жизнь, — потому что впервые за долгие годы он чувствовал покой, дарованный той единственной женщиной, что отпустила ему грехи своей любовью. Женщиной, что видит в нем воина, а не убийцу.