Сказка для Алекса

Воры, беспризорники, отбросы общества…Как только их ни называли за те долгие годы, что Алекс провел на улицах Петербурга. Родители умерли, когда мальчику не было еще четырех лет, и воспоминаний о них почти не осталось. Единственным, что он помнил, были усталая улыбка отца, его большие, загрубевшие от работы руки и легкий цветочный парфюм матери. Воспитывала его тетка, оказавшаяся единственной родственницей осиротевшего мальчика. Хотя «воспитывала», пожалуй, громко сказано. Как только Лёша (тогда он еще не успел обзавестись модным прозвищем) достиг семилетнего возраста, он оказался предоставлен самому себе. Тетка считала, что ее долг перед погибшей сестрой сполна оплачен крышей над головой и едой для ее мальчишки. Сама она детей не любила и своих заводить не собиралась. Тетка была еще не старой, изможденной постоянным непосильным трудом женщиной с водянистого цвета глазами и нервными движениями худых рук. За все время, что Тарасов прожил у нее, она ни разу не приласкала племянника, и уж точно не уделяла ему больше внимания, чем требовалось. Мальчишка принимал это как должное. Дома сидеть было скучно, поэтому большую часть времени Лёша проводил на улице, таскаясь повсюду с компанией соседских ребят. Тем с семьями повезло не намного больше, так что их компашка с энтузиазмом принялась исследовать большой, пугающий неизвестностью город. Они залезали во все дворы и закоулки, знали все мало-мальски приличные места, где можно было пересидеть и погреться, скрываясь от рассерженных торговок, над которыми мальчишкам вздумалось по-детски жестоко подшутить. Со временем во всем Петербурге не осталось ни единого уголка, куда бы они не сунули свои любопытные носы. Улицы взрастили их и даровали опьяняющую свободу, для обретения которой всего-то и надо было стать изгоями общества. Впервые Тарасов украл в девять лет. Тогда они в пух и прах разругались с мальчишками за право быть главным, и он на спор стащил какую-то безделицу на ярмарке. Стащил – да так и не смог остановиться. Азарт, кипящий в крови адреналин и ощущение триумфа, когда он гордо протягивал добычу товарищам, захлестнули его с головой. Он купался во вседозволенности, когда вытаскивал из кармана чей-то набитый купюрами кошелек или утягивал из-под носа лавочника брошь. Его товарищи на это восторженно улюлюкали, признавая его авторитет. К одиннадцати годам Леша был единогласно избран вождем их маленькой шайки из четырех человек. Вслед за ним к воровству потянулись и остальные. Лихая банда начинающих карманников подолгу тренировалась друг на друге. Опасное криминальное ремесло будоражило, и в буйных головах то и дело рождались все новые и новые способы присвоить себе чужую собственность. Вместе с тем, чем старше становился Тарасов, тем острее он чувствовал общественный диссонанс. Еще не до конца сформировавшееся, детское сознание было не в состоянии облечь зудящее ощущение несправедливости, возникавшее когда он возвращался в их с теткой темную, насквозь промерзшую комнатушку. Возвращался с проспектов, на которых лоснящиеся от жира и довольства сливки общества сорили деньгами направо и налево, разъезжая в дорогих экипажах. Позже он пришел к неутешительному выводу, что судьба всегда толкала его на скользкую дорожку преступной жизни. А кто он такой, чтобы сказать нет? Леше едва исполнилось тринадцать, когда его в первый раз поймали. Никто не стал бы церемониться с обычным уличным мальчишкой, поэтому когда страж порядка, непонятно откуда выросший за его спиной, схватил его за руку, в которой был зажат старинный медальон, Тарасов понял: ему конец. Осознав тщетность неистовых попыток вырваться из цепкой хватки фараона, Леша взялся умолять и даже пустил слезу. Все было без толку, треклятый жандарм только грубее заломил ему руку. От попыток изворотливого пацаненка обрести свободу терпение офицера в конце концов лопнуло, и он решил разделаться с надоевшим парнишкой поскорее. В следующий же миг Тарасов, будто в замедленной съемке, увидел приближающийся конец увесистой трости. Каким бы быстрым он ни был, увернуться все же не успел. Тяжелый набалдашник рассек кожу на голове, чудом не попав по виску, и у мальчика тут же потемнело в глазах от боли. Мир разом сжался до звуков и ощущений, сознание помутилось. Он уже готов был проститься с жизнью, как вдруг слева мелькнула чья-то темная тень. Раздался выкрик полицейского. На какое-то мгновение Леша ощутил свободу, однако счастье длилось недолго: на его предплечье вновь крепкой хваткой сомкнулись чьи-то пальцы. Слабые протесты раненого мальчишки ни к чему не привели. Напротив, неизвестный дернул его за собой, заставляя перейти на бег. И он сдался. Начал почти механически перебирать ногами, чувствуя, как что-то густое и теплое стекает по виску. «Только бы не отключиться», - мелькнула единственная отчетливая мысль. Тарасов давно перестал считать, сколько раз они свернули, потому что сил думать о чем-то кроме хотя бы небольшой передышки совершенно не осталось. Проклятый незнакомец все тащил и тащил горе-воришку за собой, не обращая внимания на его плачевное состояние. Лёше казалось, что прошла целая вечность, прежде чем они, наконец, остановились. Колени мальчика подогнулись, и он бы рухнул на землю, если бы чужие руки не придержали его, прислонив к стене. - Жив, малец? – Грубый мужской голос долетал, как из-под толщи воды. В ответ Тарасов лишь смог прохрипеть нечто нечленораздельное. В боку нещадно кололо, легкие горели огнем, а мышцы сводило судорогой от длительного напряжения. И это если не вспоминать о рассеченной голове. Лёша прислонился затылком к холодной кирпичной стене и чуть не застонал от облегчения. Его спаситель горестно вздохнул, после чего зачерпнул немного снега, которым начал осторожно стирать кровь с пылающего лица мальчишки. Тарасов немедленно зашипел, однако продолжил покорно стоять на месте. В основном, конечно, из-за того что каждое движение отдавалось в теле болью: сомнительное добросердечие неизвестного мужчины с грубым голосом верилось с трудом. - Рана не глубокая, скоро заживёт, - удовлетворённо произнес тот. - Есть кому дома обработать? Алёша молча покачал головой и тут же досадливо сморщился. Тётка вряд ли вообще заметит, что драгоценный племянничек едва стоит на ногах. Как ни странно, взгляд понемногу прояснялся, да и шум в ушах начал постепенно стихать. Тарасов все же сполз вниз по стене и слегка запрокинул голову. Только теперь он смог нормально рассмотреть незнакомца. Его спаситель оказался мужчиной лет под сорок. Его потрепанный полушубок был застегнут на несколько пуговиц, носки ботинок сбились, а лицо украшал уродливый шрам. На мальчика он смотрел с сочувствием и интересом, и тот постарался вновь принять вертикальное положение, впрочем, почти сразу отказался от этого благородного стремления. - Вот что, идём-ка, отведу тебя к себе, подлатаю. Согреешься заодно и отдохнешь. Тебя как звать-то? - Алексей, - каким-то не своим, глухим голосом отозвался он. - Значит, будешь Алекс. Каждому воришке нужна кличка, так? Тарасов неопределенно пожал плечами. Новое имя уж точно было лучше ненавистного мягкого "Лёша". Оно шло ему куда больше, приятно перекатывалось на языке и громко заявляло о своём носителе. - Меня можешь Бароном звать, - продолжил его спаситель. - А вы тоже?.. - Что? Вор? Да, промышляю понемногу. Я давненько тебя заприметил, работаешь хорошо, только вот не всегда чисто. - Меня ни разу раньше не ловили, - вспыхнул Алекс, гордо вскидывая голову. - А сегодня поймали. Запомни, мальчик, первое правило всех воров: не попадайся. Идём. На этот раз Алексу удалось отлепиться от стены, и он поплелся следом за Бароном, с трудом волоча ноги. Шли молча, все дальше углубляясь в бедные кварталы Петербурга. Тарасов был слишком вымотан, чтобы болтать, к тому же чертова рана на голове все ещё отдавала пульсирующей болью при каждом движении. Да и лезть с разговорами к задумчиво нахмурившемуся Барону казалось отвратительной идеей. В одном из пустынных, заброшенных переулков мужчина свернул к зданию, где раньше, судя по всему, располагался паб. Сейчас же окна были заколочены, а на крепкой деревянной двери висел замок. Барон в два счета разобрался с ним при помощи какой-то хитроумной отмычки и посторонился, пропуская Алекса. - Не бог весть что, но для воровского притона сойдет, как считаешь? – Усмехнулся он. - Наверное. Алекс осторожно шагнул внутрь и осмотрелся. Интерьер в целом неплохо сохранился, у стен были кучей навалены столы и стулья. Только несколько самых крепких из них примостились у бара. На второй этаж вела расшатавшаяся лестница, обои кое-где пожелтели и отклеились, но в остальном место выглядело вполне пристойно. - Садись, я схожу за лекарствами. Следующий час мужчина обрабатывал, потом зашивал рану Алекса, пока парнишка усердно кусал губы, стараясь не морщиться, а после кормил своего подопечного скромным ужином из картошки с хлебом. Слегка разомлевший от сытости и тепла, Алекс сонно моргал, наблюдая за пламенем в камине. Барон грузно опустился на стул напротив него и привлек к себе внимание щелчком пальцев перед его носом. - У меня к тебе предложение. Я уже сказал, что видел тебя в деле. У тебя есть потенциал, пацан, но если хочешь, я мог бы научить тебя большему. Могу даже сделать из тебя лучшего воришку всего Петербурга. У Алекса на лице тут же отразился живой интерес. Конечно, доверять первому попавшемуся взрослому вору, пусть даже спасшему ему жизнь, было бы глупо, но кто говорил о доверии? Тарасов живо представил себе, как здорово будет красть и не бояться быть пойманным, ловко срезать карманные часы и выхватывать из кошельков богатеев толстые пачки купюр. Нервно облизнув губы, он решительно кивнул. - Хочу. Но я не один, со мной еще ребята. - Настоящий командир никогда не бросает свою банду, а? Похвально, похвально. Ну что же, приводи свою шайку сюда послезавтра около полудня. Посмотрим, что из вас можно сделать, - Барон бегло взглянул на часы. – Тебе бы домой, а то стемнеет скоро. Домой не хотелось. Этот совершенно незнакомый мужчина сказал ему за один вечер больше слов, чем его дорогая тетушка за последние пару лет. Тем не менее, Алекс неохотно выпутался из пледа, в который завернулся получасом ранее, и поднялся на ноги. Слабость никуда не делась, но передвигаться он мог уже без особого труда. - Спасибо вам за все. - Ерунда. И прекрати уже «выкать», что за пережитки старой иерархии. Алекс невольно улыбнулся, хотя не совсем понял смысл последней фразы, и направился к двери. Встреча с Бароном казалась невероятной удачей. Он решил завтра же рассказать обо всем ребятам, а потом, во что бы то ни стало, уломать их пойти с ним к Барону. Лидер он или кто? Ребят уговаривать не пришлось. Едва выслушав своего командира, они тут же загорелись идеей стать профессиональными воришками и радостно согласились на эту сомнительную авантюру. Вскоре Барон принял их к себе, начал обучать всему, что знал и умел сам. Именно благодаря ему они в итоге стали одной из самых известных воровских банд Петербурга. Он же дал парням новые клички, прилипшие к ним намертво: Муха, Граф и Чингиз. Через некоторое время ребята сами перестали звать друг друга иначе. Барон устраивал им многочасовые тренировки на манекенах, потом на себе самом, а после подкинул идею с коньками. Гонял их, пока все четверо не начинали валиться с ног от усталости, после чего отпаивал горячим чаем и учил их читать и писать. Муха с Графом, правда, довольно быстро это дело забросили, решив, что наука не для них, а вот Алекс с Чингизом упорно разбирали буквы, старательно выводя на бумаге неровные каракули. Алекс схватывал все на лету, поэтому к шестнадцати годам смог уже совершенно свободно читать любую литературу, чем не преминул воспользоваться Барон. Однажды он без лишних слов положил перед Тарасовым увесистый томик с надписью «Капиталъ» на обложке. - Прочти, тебе многое станет понятно, - лаконично пояснил он. Алекс прочел, а потом еще несколько дней ходил задумчивый и молчаливый, стараясь обдумать идеи Маркса. Выходило, что красть можно не только ради денег или богатства, а по идеологическим убеждениям, благородно, что ли. Тарасов по-всякому поворачивал в голове новые мысли, и, в конце концов, признал их состоятельность. Его собственное, не облеченное в слова, чувство глобальной несправедливости легко и красиво вписалось в новую концепцию из книжки с лаконичным названием. Так и выходило: привилегированный класс, экспроприация собственности…очень логично. Не должны одни люди умирать от голода, пока другие жиреют и трясутся над своим состоянием, поедая черную икру в дорогих ресторанах. Идиотом Алекс не был. К тому времени он прочел достаточно, чтобы понимать: рано или поздно народное недовольство накопится, и вот тогда реки выйдут из берегов, чтобы смыть классовое неравенство кровью. Однако юношеский максимализм, присущий всем молодым людям его возраста, радостно принял даже эту сторону марксистской теории. Было что-то в этом бунтарстве, неповиновении, в краже не ради кражи, а ради благой цели. Когда ты не просто срезаешь чьи-то часы, чувствуя себя вором, а экспроприируешь эти самые часы, возомнив себя чуть ли не народным героем. Его менее образованные товарищи поверили предводителю на слово и теперь благодушно слушали его красноречивые объяснения по вечерам. Экспроприировать, так экспроприировать, лишь бы было, что пожрать да где завалиться спать на ночь. Алексу хватило ума не стать фанатиком или заложником идеологии, но все новые идеи прочно вплелись в его мировоззрение, дополняя беззаконный образ жизни. К тому же природный артистизм в сочетании с горячими речами о высших идеалах производил настоящий фурор во время их вечерних гулянок. Алекс вещал о скором светлом будущем, о возможности народной власти, которая положит конец угнетению, а потом нагло впивался в губы какой-нибудь разомлевшей от вина и его обаяния девчонки. Чем не жизнь? Днем воруй, а вечерами играй в покер, глотай дорогой алкоголь да прижимай к себе разгоряченное гибкое тело полуобнаженной девицы. В семнадцать лет он ушел из теткиного дома насовсем. Оставил на столе записку вместе с аккуратной стопкой купюр, пообещав присылать иногда деньги. Алекс был уверен, что та лишь вздохнула с облегчением, сбросив с плеч груз мнимой ответственности за жизнь племянника. Он уже давно мог обеспечить себя сам, что наверняка было понятно по его щегольским нарядам и похорошевшему от регулярного питания юному лицу. Тетка, однако, вопросов не задавала: жив и ладно. Может, решила, что племянник завел себе богатую любовницу, а может еще что. Их обоих вполне устраивало ее молчание. Одежду Тарасов теперь действительно покупал в основном хорошую. Барон как-то сказал ему: «Если хочешь вызывать поменьше подозрений, слейся с толпой. Веди себя, как порядочный гражданин, выгляди, как порядочный гражданин, а в случае чего возмущенно хлопай глазками, мол, как вы могли меня в чем-то заподозрить». Алекс, хорошо обдумав слова покровителя, на другой же день заказал себе пальто из дорогого сукна. В новой одежде мало кто мог бы отличить его от завсегдатаев праздничных ярмарок, а при добавлении капельки актерского мастерства – даже от представителей того самого враждебного класса. Барон смотрел на своего возмужавшего подопечного и удовлетворенно хмыкал. Из вечно голодного, оборванного проныры Тарасов вырос в красивого молодого человека с самоуверенным до наглости взглядом и бархатным голосом змея-искусителя. Стоило ему с коронной ухмылкой начать нашептывать что-то на ухо своей жертве, несчастные девчонка или парень (последнему Барон почти не удивился), тут же сдавались. «Этот ни за что не пропадет», - довольно думал мужчина, отпивая ром прямо из горлышка бутылки. Он взял мальчишек к себе в надежде вырастить из них преемников своих идей и своего ремесла. Барон знал, что ему осталось от силы лет пять из-за запущенной сердечной болезни, поэтому старательно вкладывал в Алекса и его дружков все силы. А в процессе сам не заметил, как привязался к паршивцам, будто они были его родными сыновьями. Вскоре после совершеннолетия Тарасова Барона не стало. Алекс, наверное, навсегда запомнил его слова незадолго до смерти: - Я смотрю на вас и мне не страшно умирать, - с привычной небрежной ухмылкой сказал он Алексу как-то вечером во время очередной попойки. – Что смерть? Я был один, а вас теперь много. Вот так и растут, множатся наши идеи. Не смей распускать нюни, когда меня не станет, понял? Лучше выпей за меня бутылку самого дорогого коньяка, какой сможешь найти. Так Алекс и сделал. Хотя в ночь после похорон все же не смог удержаться: стискивая зубы, размазывал по лицу предательски текущие из-под плотно сжатых век слезы. Все-таки этот суровый вор в каком-то смысле заменил всей их компании отца.