Тянущий вниз

Аццано, Гидра и вся эта треклятая война могли катиться к дьяволу в зад. Что до Баки Барнса, то он, чёрт возьми, на такой ад не подписывался. Конечно, всё начиналось неплохо. Они со Стивом трепались о политике, о том, что наверху собираются делать, после того, как до их ушей дошли вести насчёт Перл-Харбора. Он вступил в армию, горя желанием задать врагам хорошую трёпку и делать для своей страны то, что правильно. Махом освоил базовую подготовку, заслужил внимание командира и сержантские нашивки ещё до того, как взошёл на борт, видимо, благодаря внезапно открывшемуся таланту обращаться с винтовкой, твёрдой руке и верному глазу. Не говоря уж о стойкости и упорстве, которые помогли ему вырасти на улицах Бруклина и выстоять в стольких кулачных боях, что дня не хватило бы припомнить их все. И даже он сам находил себя чертовски неотразимым в парадке с иголочки. И Стив, святые угодники! Когда Баки уезжал из Нью-Йорка, как бы тот ни рвался отправиться на войну плечом к плечу со своим лучшим приятелем, — теперь лишь понимание, что несносный упрямец в безопасности дома, удерживало Баки на плаву. Вблизи блестящий новенький пенни обернулся облезлым медяком, стоило Баки оказаться за морем в кошмаре настоящей войны. Казалось, все краски растворились в бесконечной пороховой дымке в воздухе и холодной хлюпающей грязи под ногами. Парни, хорошие парни, которые сражались на его стороне, гибли в мгновение ока, порой посреди разговора. Юнец, напичканный праведными идеалами, жаждущий сокрушить Ось лишь оружием и улыбкой, будто умер вместе с ними, оставив после себя напуганного ребёнка, влипшего по уши куда не надо. Но будь он проклят, если хоть кому-то даст увидеть, насколько опустошённым он себя чувствовал. Вопреки ужасам войны, он приучился держать лицо. Теперь Баки угодил в свеженький ад, который без колебаний обменял бы на целую жизнь в замёрзшей грязи под тяжёлым пороховым небом. Под Аццано развернулся не бой, а самая что ни на есть бойня: сто седьмой были что твои мальчишки с рогатками против засевших там сил Гидры. На войне Баки сталкивался с людскими стенами, миномётами, газом, пулями и бесконечными волнами наступающего противника, но даже всё это не подготовило его к оружию, словно выпавшему со страниц дрянного фантастического романа. Грёбаные лучевые ружья, похоже, с концами стирали людей с лица земли одним выстрелом, и, с позволения сказать, «бой» закончился, едва начавшись: смешав ряды, три четверти сто седьмого отступили, оставив самого Баки и остальных выживших врагам. Те погнали их прямиком на какую-то «исследовательскую базу». Несколько месяцев заключения в переполненных камерах, провонявших гнилью и нечистотами, изматывающего принудительного ручного труда от зари до темна и растущего чувства безнадёжности. Но несмотря ни на что, Баки был полон решимости использовать каждый треклятый шанс не давать Гидре спуска. Ухмыльнуться, огрызнуться, напустить невозмутимый вид — да что угодно, что поддержит в парнях боевой дух и ещё больше раздраконит Гидру — каждый раз это была маленькая победа Барнса. По крайней мере, настолько, насколько он мог рассчитывать. Наградой становились удары плети да ломовая работа, но будь он проклят, если позволит себе сдуться. А ещё он держал глаза и уши открытыми. Пусть они застряли далеко в тылу врага, пусть он знал, что шансы на то, что командование планирует провести спасательную операцию, ничтожно малы, если они ДЕЙСТВИТЕЛЬНО выберутся, Баки хотел вернуться с разведдаными. Он был рад, что успел по верхам нахвататься немецкого и итальянского. Он пытался, изо всех сил пытался относиться к этому как к разведывательной миссии. Это сохраняло его рассудок. Первым делом он запомнил то, что подсмотрел на плане изолятора. Похоже, когда-то это была средневековая крепость с толстыми каменными стенами, которые, наверное, простояли веками. Он попытался сосчитать охранников и их смены, подмечая, сколько других пленников засунуто в клетки и кто ещё там есть. Но чем больше он узнавал, тем сильнее кишки холодил страх. Здесь в самом деле творилось что-то гораздо более скверное, чем просто трудовой лагерь для военнопленных. Для начала тут скопилось слишком много гидровских сволочей, которые не были обычными солдатами или охраной. Они носили эмблему Красного Черепа на офицерских мундирах с иголочки или отутюженных мантиях. Они никогда не заговаривали с пленными, и Баки лишь мельком издали видел, как они направлялись к недоступной для него задней части крепости. В воздухе постоянно висела едкая вонь дыма и какой-то неопознаваемой дряни. Зловещие выжженные плеши и выбоины окружали стены старой переоборудованной крепости. Гидра заставила их не только унизительно дробить камень, будто каких-то каторжников. Некоторым пленным с крепкими руками поручили вырезать на камнях странные глифы — Баки услышал словцо. Других, которым было приказано устанавливать тяжёлые усиленные столбы и поперечные балки, хлестали, когда не выходило подогнать их с точностью до миллиметра. Словно этого было мало, раз в неделю или вроде того кого-нибудь одного уводили из камер в заднюю часть объекта, и больше о нём не было слышно. Шепотки ходили всякие, но, как подслушал Баки, даже многие охранники заметно побаивались происходящего в «Подсобке». По итогам его наблюдений, гидровцы были не только садистскими ублюдками-наци, но вдобавок напрочь рехнувшимися. Он подслушивал разговоры о ритуалах, жертвоприношениях и о том, как магия приведёт Гидру к победе. Магия. Да ради всего святого! Баки, конечно, любил хорошие истории или кино про монстров, магию или идеи о далёком будущем, но он не был настолько глуп, чтобы воображать, что подобное дерьмо было реальным. Он слышал, что Гитлер поощрял исследования всякой собачьей чуши ради пропаганды, боевого духа или ещё какой-то белиберды, но самому видеть, как хороших людей утаскивают и убивают во имя какого-то дерьмового эксперимента, было не смешно. Пугало, как глубоко эти больные ублюдки провалились в кроличью нору, а он был в их лапах. Баки понял, что всерьёз облажался, когда кашель, беспокоивший его с тех пор, как они были захвачены на поле боя, засел в его лёгких. Даже соседи по клетке начали подмечать, каким бледным и взмокшим он выглядел. Но чем сильнее Баки пытался превозмочь болезнь, чтобы не доставить врагу удовольствия видеть, как он сдал, тем поганей себя чувствовал. В выстуженной сырой клетке он промерзал до костей, но продолжал потеть. Мучивший его сухой кашель будил по ночам и его, и остальных. На ум сам собой приходил Стив, боровшийся с пневмонией все эти зимы, и снова придавал Баки сил. Стив никогда не отступал перед хулиганами. Они тогда были детьми, Стив весил дай боже сорок пять фунтов, и это вдохновило Баки встать рядом с ним. Если задохлик-астматик мог это сделать, каково было бы оправдание Баки? Стив отказался уступить шпане, которая всегда стерегла короткий путь между домом и школой, — и Баки к нему присоединился. Вместе они обратили противника в бегство, и им больше не нужно было делать крюк. Это скрепило их дружбу на всю жизнь. Теперь Баки снова призвал Стивову силу, чтобы бороться с тем, что нельзя было победить кулаками, а лишь упрямством и решимостью — к счастью, этого у обоих было в избытке. Болезнь усложняла работу. Однажды жар за глазами заставил зрение затуманиться, рука дрогнула, когда он вырезал на камне очередной кусок какого-то мумбо-юмбо. Инструмент соскользнул, повредив глиф, и на плечи мгновенно обрушился тяжёлый удар плетью. Баки сорвался: — Разуй глаза, фриц! Тебе плевать, если я болен, а мне плевать, правильно ли я выскребу твои закорючки. Так что, если ты не припас здесь врача, думаю, мне будет полезно поупражняться в резьбе на твоей заднице! Оскал гидровца посрамил бы и акулий: — О, у нас есть врачи. Спасибо, что вызвался. Кровь Баки застыла в жилах, когда его схватили его за плечи. Он отбивался, но собственная болезнь стала союзником троих выродков, и всё, что он смог — один хороший удар по голеням акулолицего гидровца-надзирателя, прежде чем его поволокли от рабочего места по направлению к... Нет. Он чувствовал на себе взгляды других заключённых: все смотрели с едва скрываемой жалостью. Неизвестно, что было в задней комнате, но все знали, что случилось с теми, кого забрали туда. Баки был уверен в одном: он точно там сдохнет.