Пристанище для потерянных

Они натыкаются на него в баре, куда забираются в поисках ещё никем не потащенного алкоголя. Последняя бутылка виски была выпита пару дней назад, а начать гнать самогон Мишель все только грозился, но застрял с какими-то техническими трудностями, поэтому их с Димкой экспедиция по аптекам была переквалифицирована в экспедицию за бухлом и почти вытолкана из убежища нетерпеливым Бестужевым-Рюминым и напутственным Пестелевским: «Без коньяка не возвращайтесь». Миша уже представлял, как обратно их не пускают и они устраиваются на ночлег в какой-нибудь подворотне, потому что хоть в их распоряжении и была целая улица разрушенных баров, всю жидкость, которая могла гореть, уже разворовали люди или расколотили мертвяки. При виде результатов буйств последних Щепин-Ростовский каждый раз жалостливо вскидывал брови, будто не бутылки разбитые видел, а растоптанных котят, и так они осмотрели уже пяток баров: хрустящее стекло под ногами, исписанные стены, доказывающие, что людей в любые времена тянет к созиданию. Или разрушению. В общем, такие разные в прежние времена бары сейчас выглядели удручающе одинаково разъебанными, но Бестужев считал их прекрасными, потому что они были изумительно пусты: ни топчущихся на месте мертвяков, ни таких же, как они, охотников за бухлом. Восхитительная пустота во всех пяти барах. А вот в шестом обнаруживается он. Прямо за барной стойкой, куда Миша заглядывает. Бухла там, конечно же, нет, зато обнаруживается пистолет, дуло которого целится ему ровнехонько в лоб, холодные глаза и их обладатель, которого Бестужев не сразу может разглядеть, поэтому, вопреки инстинкту самосохранения, обходит стойку и разглядывает парня, привалившегося к холодильнику: спутанные кудри, взгляд, что кажется опасней пистолета, и клетчатая рубашка, пропитанная кровью. Миша по инерции делает шаг вперёд: осмотреть, проверить, помочь, но дуло пистолета сдвигается вслед за ним, а хриплый голос припечатывает: — Не подходи. Миша хмурится, обшаривает взглядом: шея, ключицы в вырезе когда-то белой майки, расстегнутая рубашка, открывающая рану на плече, грязные, но целые джинсы — никаких следов того, что его достали зомбаки. Рана на плече слишком для них аккуратная, да и валяющийся на полу окровавленный осколок стекла нехилого размера, судя по всему, как раз из нее. — Что с тобой произошло? Парень кривит губы, «не твое, блять, дело» говорит и делает попытку встать, отчего кровь бежит сильнее. Бестужев дёргается навстречу, но сам же себя останавливает: взгляд у пацана такой, что Миша не сомневается — выстрелит. — Не будь идиотом, я тебе помочь хочу. Тебя перевязать надо и зашить, ты же кровью истечешь к чертям собачьим. Парень усмехается и усмешка это выглядит странно, потому что зубы от боли стиснуты. Он хмурится и предпринимает вторую попытку подняться, на этот раз успешную, и вот уже прислоняется к холодильнику не спиной, а бедром, взмокший от усилий, бледный, но рука, черт возьми, что держит пистолет, даже не дрожит. — Справлюсь. — Да чего ты боишься? Я же не мертвяк. Этот ненормальный смотрит исподлобья, опять усмехается, но в следующую секунду падает, и Бестужев видит по ту сторону барной стойки довольную физиономию Димки. Тот разглядывает бутылку, которой приложился о затылок незнакомца, и, хотя выглядит удивленным, явно собой гордится. Переводит взгляд на Бестужева и, кивнув на бутылку, показывает большой палец. То ли радуется ее содержимому, то ли тому, что она не разбилась. А скорее всего и тому, и другому. Миша лишь фыркает и качает головой. — Я бы его уговорил. — Пока ты его уговаривал, он бы кровью истек, — парирует Щепин, а Миша рядом с телом присаживается. На всякий случай проверяет пульс, ещё раз осматривает на предмет укусов и только тогда обращает внимание на рану. Рваные края, обильное кровотечение, которое нужно остановить, сухожилия и кость, кажется, не задеты. Бестужев осматривает шкафчики под стойкой и находит стопку полотенец, прижимает одно к ране плотно, другое рвет на полосы и забинтовывает сверху. Парень на это никак не реагирует, и Миша думает, что всё-таки удар у Щепина поставлен как надо. А тот будто мысли читает, громыхает чем-то за его спиной. Бестужев пару секунд наблюдает, не проступит ли кровь через повязку, а затем оглядывается на друга. Тот возвышается над ним, нежно прижимая к себе коробку. — Сам его потащишь, — говорит и чуть встряхивает свою ношу, в которой звенят бутылки. Миша поднимается и видит, что это шампанское. Надо же, такое сокровище среди разрухи. Экспедицию можно считать удачной. Получат парни свое бухло. Миша смотрит на незнакомца, что лежит на полу все так же без сознания. И не только бухло. Черт, Пестель опять ворчать будет. — Жаль, не коньяк, — вырывается у Бестужева, на что Дима хмыкает с ухмылкой, дергает плечами, и повторное звяканье раздается из его рюкзака. Отлично! Миша улыбается, а затем наклоняется к незнакомцу. Пацан совсем лёгкий, и Бестужев, гадая, когда он ел нормально в последний раз, закидывает его на плечо. Не самое лучшее положение для раны, но лучшее для безопасного возвращения домой. Щепин, судя по всему, со своей драгоценной ношей не расстанется даже перед толпой зомби, поэтому свободные руки будут очень кстати. Дима же, пристроив ящик на стойку, поднимает пистолет незнакомца и, одобрительно хмыкнув, убирает его за пояс. Морщится, когда Бестужев просит захватить и его рюкзак, но поднимает и его. Бутылки снова заманчиво звякают, и Миша надеется, что их будет достаточно, чтобы дополнительный груз не вызвал особых нареканий. Он и не вызывает. Мишель даже радуется, говорит с улыбкой: «В нашем полку прибыло», помогает затащить парня на второй этаж, в помещение, отведенное под медпункт, и уложить на импровизированный операционный стол. Поля вызывается помочь с раной, а Апостол лишь спрашивает: «Не заражен?» — и, кивнув на Мишины заверения, что нет, скрывается в своей комнате. Один Пестель не удерживается от едкого комментария. Щурит глаза, разглядывая незнакомца. — Миха очередную раненую зверушку домой притащил, — тянет язвительно, и Бестужев замечает, как вскидывается Димка. Он успевает перехватить взгляд Щепина, в котором собрались уже все черти, и мотнуть головой, мол, не надо, оставь. Пашка на взводе с тех пор как пропали Юшневский с Пановым, и Миша понимает, что вся его язвительность и придирки — это от страха. Поэтому не ведется, когда тот продолжает: — Скажи, Бестужев, тебе всегда обязательно нужно спасать чью-то задницу? Ты себя без этого неполноценным чувствуешь? Миша улыбается. — Ну вот сейчас я спасаю твою задницу, например, — говорит. И поясняет: — Мы коньяк принесли. И не дожидаясь ответа, выпроваживает всех, кроме Муравьева, из помещения. Незнакомец все еще без сознания, и Миша стягивает с него рубашку, разрезав, избавляется от майки, автоматически отмечая, что тот, хоть и худощав, в отличной физической форме. Это с учетом того, как уверенно он обращался с пистолетом, наводит на определенные мысли, но Бестужев от них отмахивается: все это сейчас совершенно не важно. Он промывает рану, когда незнакомец приходит в себя. Вскидывается, впиваясь пальцами здоровой руки в его запястье, пытается скатиться со стола, и Бестужеву приходится приложить все свои силы и применить все свое красноречие, чтоб удержать этого ненормального, убедить его в том, что он в безопасности, что Миша тащил его пару километров на себе не для того, чтобы убить или покалечить. И успокойся ты уже, черт возьми! Парень шипит от злости и боли, еще раз дергается и затихает, разжимает пальцы и ложится обратно на спину. Вот только настороженность из глаз не исчезает, а Бестужев отмечает в свете, бьющем в большие окна, что они у него ярко-голубые. Будто смотришь в летнее небо над заливом. Парень матерится шепотом, когда Миша отрезает неровные края кожи, выдыхает хрипло: — А мне не требуется пара глотков чего-нибудь крепкого? Бестужев отрицательно головой дергает. — Да ладно, вы же в баре были, неужели не захватили ящик-другой? Миша усмехается. — Захватили, но тебе нельзя. — Что, даже в виде обезболивающего? — пацан жалобно складывает брови домиком, выпячивает обиженно нижнюю губу и вид от этого принимает совсем дурацкий. Клоунский даже, будто не он там в баре смотрел на Мишу глазами убийцы. Бестужев фыркает, забирает у Ипполита иглу с ниткой и просит: «Потерпи». — Меня Миша зовут, — говорит, чтобы отвлечь от боли, и кивает на Муравьева, — а это Ипполит. Пацан переводит удивлённые взгляд на Полю и расплывается в улыбке. — Берегите пенсне, Киса! Сейчас начнется! — гаркает, хохотнув, Поля же привычно все отсылки к своему имени игнорирует и протягивает руку. — Можно просто Поль. Незнакомец протянутую руку пожимает. — Можно просто Антон, — зеркалит, и Миша, глядя на его ухмылку и взлохмаченные кудри, думает, что это имя ему удивительно идёт. «Антошка, Антошка, пойдем копать картошку», — тут же затягивает тонкий голосок в его голове, и Миша улыбается, представляя реакцию парня, озвучь он эти ассоциации. Лучше, конечно, не рисковать, и так ведь с трудом успокоил. Антошка тем временем вздрагивает, когда Бестужев дергает нить особенно сильно, опять шипит сквозь зубы, но молчит до конца экзекуции стойко. Лишь морщится иногда да судорожно переводит дыхание, когда Миша начинает накладывать повязку. — Как тебя так все-таки угораздило? — интересуется. — Люстра с потолка свалилась, и меня задело, — отвечает Антон сдавленно. — Императорский шик, блять, чтоб ему пусто было. — Повезло, что не на тебя упала. Антон усмехается. — Повезло, — соглашается, но взгляд вдруг становится таким отрешенным, будто он сомневается, такое ли это везение. С таким взглядом — не здесь и не сейчас — он и пережидает перевязку, укол антибиотика и консультацию Миши о восстановлении. Только слышит ли он эту консультацию, Бестужев не уверен. Отходняк явно нагоняет парня, и он лишь хлопает ресницами осоловело, когда Миша просит Ипполита устроить его в соседней с ними комнате, и безропотно за ним уходит. И когда Бестужев, наведя порядок в «медпункте», навещает его, спит ангельским сном, закутавшись сразу в несколько одеял. Совсем бледный, с почти белыми губами, беспокойно вздрагивающий, но не просыпающийся. Миша смотрит на него какое-то время, прислушивается к ровному дыханию и очень надеется, что проспит так парень весь остаток дня и всю ночь, потому что все, что Миша мог сделать, он сделал, теперь только отдых и сон, сон и отдых. Вот только Антону почему-то не спится. Он появляется вечером в столовой, ну, в том зале, который они под столовую оборудовали, раздвинув книжные стеллажи и составив разнокалиберные столы в длинный ряд, и в котором собираются каждый день на завтраки, обеды и ужины. А сегодняшний ужин обещает превратиться в разнузданное веселье, потому что Апостол, все эти дни колдовавший у себя над радиоприемником, сообщает, что ему удалось с кем-то связаться. Еще непонятно, с кем именно, еще непонятно, где эти кто-то находятся — связь все-таки оставляет желать лучшего — но кто-то где-то еще жив, и это отличная новость! И, по мнению Бестужева-Рюмина, прекрасный повод распить найденное шампанское. Он как раз под радостный гомон и свист пытается открыть бутылку, когда в столовой появляется Антон. Замирает в проеме, по-прежнему бледный, кажущийся невыносимо худым в растянутой Димкиной футболке со «Звездными войнами», и дико офигевший. Миша смотрит на его удивленно вздернутые брови и думает, что вся их компашка и правда сейчас выглядит до дикости странно: в окружении книг, за старыми и не очень столами, на которых возвышаются шикарные канделябры с горящими свечами. Канделябры Мишель потащил из ближайшей антикварной лавки, как и пару другую стульев и сервиз императорского фарфора. Бестужев-Рюмин считал, что даже в происходящем пиздеце нужно жить красиво, и сам он — в гусарском ментике, который неизвестно где достал — был как олицетворение этой самой красивой жизни. — О, Антоха… — Мишель приветственно взмахивает бутылкой. — Проходи, садись, мы тут как-раз празднуем. — пробка вылетает с идеальным хлопком, шампанское льется в подставленные фужеры и кружки, а Рюмин продолжал тараторить. — Миша сказал, что тебя Антон зовут, да? А я — Мишель, это Сергей, и вот там тоже Сергей, но можешь звать его Апостол, рядом с ним Ипполит, а во главе стола Кондратий Федорович. Ну, Мишаню с Димычем ты знаешь. И ты не стесняйся, проходи-проходи, Кондраша тебе сейчас тарелку поставит. Бестужев приглашающе отодвигает стул рядом с собой и ничего не может поделать, когда Антон садится, оттягивает ворот футболки, чтобы осмотреть повязку. Крови нет, но Бестужев все равно обеспокоенно прикладывает ладонь ко лбу и шипит: «Ему нельзя», когда Миша наливает в бокал шампанское. Его недовольство, конечно, тут же тонет во всеобщем гаме. Антон ухмыляется, но оглядывает всех цепко, так, что Бестужев тут же вспоминает его взгляд там, в баре. От растерянности уже нет и следа, он берет бокал и интересуется: — Что за повод? Миша хмыкает, переглядывается с Апостолом, встряхивает кудрями. — Мы все живы в этом конце света — чем не повод? — почему-то не говорит истинную причину, хотя ведь и эта причина — чистая правда. Они все живы и, совсем как в старые-добрые времена, звонко чокаются тарой с игристым, галдят, говорят о чем-то даже во время еды, перебивая и то и дело перескакивая с одной темы на другую, открывая следующую бутылку и следующую. На этот вечер они почти забывают о том, что творится там, за стенами, почти становятся собою прежними. Вот только Бестужев то и дело косится на Антона. Тот уплетает ужин за обе щеки, пьет шампанское, кривит губы в улыбке, но не расслабляется ни на йоту. Миша видит это по напряженной линии челюсти, вздрагивающим губам и глазам, которых улыбка совершенно не касается. Антон в боевой готовности, будто пьет шампанское в компании зомби, а не людей, и Миша все никак не может перестать гадать, почему. А позже ночью, когда он, оглушенный оргазмом, падает на спину, ловит ртом воздух, пытаясь отдышаться, Дима возвышается над ним и смотрит пристально. Разглядывает так, будто видит в первый раз, и Бестужев спрашивает непонимающе: «Что?» — Пестель прав, — говорит Щепин-Ростовский. Миша издает нервный смешок, ну потому что сейчас не самое подходящее время для упоминания Пестеля, разве нет? Но все-таки не может не уточнить: — В чем именно? Он сегодня много вещал. — В том, что тебе всегда надо кого-то спасать, — говорит Щепин. — Здесь все на тему спасения немного припизднутые, но ты особенно. Я, Панов, теперь вот этот Антон. Ты и правда нас как зверушек подбираешь. Миша фыркает и дергает его за руку на себя. — Не говори чушь, — выдыхает в губы и переворачивается, подминая мускулистое тело. Впивается в губы и старательно игнорирует зудящее на задворках беспокойство.