И бесшумные звери, и бесстрашные люди

Первый раз, когда Брейк ночует в поместье у Бармы, даже не имеет сексуального контекста — он ранен и изможден, а Барма осведомлен о его контракте, и, в отличие от дам Рейнсворт, обладает репутацией человека, который что-то смыслит в медицине. Возможно, даже не прогонит его к гленовой бабушке — в четвертом часу ночи-то. Когда Брейк вываливается из секретера в герцогской спальне, Барма не прогоняет его — хотя и не слишком радушно встречает с коротким кинжалом в руке. Но, поняв, что это не покушение, сонно промаргивается, закутывается в халат и помогает Брейку подняться. Рану тогда приходится зашивать; залитое кровью дорогущее постельное белье Барма наутро без сожаления сжигает в камине. Брейк просыпается спустя два дня. Сквозь щель в задернутых портьерах в комнату пробивается лучик света. Торс туго перевязан, а на прикроватной тумбе стоит графин с водой и полный стакан. Не худшее пробуждение в его жизни — но ощущение уязвимости ещё долго неприятно подтачивает его изнутри. Они никогда не говорят об этом эпизоде — даже когда в их шаткие взаимоотношения (удивительно органично) встраивается сексуальный контекст. Впрочем, они в принципе не то что бы много говорят — и Брейк не желает быть тем, кто разрушит этот компромисс. Обоим непривычно и не слишком уютно делить постель с кем-то — Брейк лениво собирает одежду и через шкаф шагает в собственную комнату. Барма не выгоняет его — просто Брейк знает, что так будет лучше. Барма ни разу не препятствует. Второй раз, когда он утром оказывается у Бармы, ощущается жутко неправильным. Накануне он, не в силах сопротивляться усталости и живому человеческому теплу, позволяет себе уснуть, обнимая герцога — и просыпается спустя, казалось бы, всего секунду, от звука незнакомого будильника. Заторможенный мозг ощущает чье-то присутствие совсем рядом, и на всякий случай дает команду «бей или беги»: Брейк тянется к катане, которая всегда стоит у изголовья его кровати, прислоненная к стене. Пальцы находят лишь пустоту — и Брейк в полуслепой попытке понять, что вообще происходит, судорожно шарит рукой вокруг себя и в итоге сворачивается с постели. Ах да. Он уснул. Левый висок ломит так, будто внутрь под шумок вбили ржавый гвоздь. Не делает ситуацию лучше и то, что на миролюбивую жалобу Барма неприятно огрызается — почему-то именно сегодня Брейка волнует его классическая, в общем-то, манера речи. Они торопятся, постоянно сталкиваются друг с другом и едва не путают рубашки — а и без того немногословный и сварливый герцог по утрам оказывается ещё более немногословным и сварливым. Выпив две чашки кофе, он возвращается на свой обычный уровень социопатии — но день все равно признается испорченным, будто оба, не сговариваясь, встали не с той ноги. На третий раз ко всему вышеперечисленному добавляется похмелье, и они всерьез ссорятся. Барма говорит, что Брейк доставляет слишком много стресса, и что «утренние эксцессы с совместным пробуждением» ни в коем случае нельзя превращать в динамику. Отчего-то это обижает Брейка — но он не признается в этом даже самому себе. В четвёртый раз он выключается, положив голову на плечо Бармы, на банкетке в коридоре частной больницы. За несколько стен от них стайка врачей проводит герцогине Рейнсворт операцию. Герцог рассказывает — в юности недолечили открытый перелом левой ноги и инфекция попала в кость. Много позже поставили диагноз: хронический остеомиелит. В голосе Бармы звучит столько любви и боли, что Брейку хочется отстраниться. Вместо этого он в жесте поддержки сжимает его ледяную от волнения ладонь в своей. В пять утра их будит заведующий — Брейк трет затекшую шею, а Барма усилием воли выпрямляется и вновь становится похожим на обычного себя за исключением того, что выглядит он просто ужасно: серые губы, отчетливые мешки под глазами. Впрочем, Брейк не лучше — но Брейку можно, он слуга дома Рейнсворт и доверенное лицо герцогини, а этот дурень зачем приперся? То есть, понятно, зачем. Брейк мог бы осудить его, но. С ним рядом спокойнее. Операция проходит успешно. Герцогиня Рейнсворт долго восстанавливается, а после навсегда пересаживается в кресло-каталку. Болезнь герцогини как-то сама собой примиряет их. Барма — непривычно неуверенным тоном — просит Брейка остаться, и Брейк остаётся. Пятая ночевка у герцога оказывается на удивление адекватной, за исключением того, что обоим не спится. Барма, захватив книгу с прикроватной тумбочки, перемещается на подоконник, чтобы свет от небольшой масляной лампы не слишком мешал Брейку. Брейку в принципе уже мало мешает столь слабый свет — он едва уловим даже с открытым глазом — однако Барма об этом пока не знает. Отсутствие живого тепла рядом не то что бы напрягает — но в любом случае ощущается: засыпать, чувствуя плечом плечо Бармы, становится привычкой быстрее, чем Брейк может отследить. Он вслушивается в шелест перелистываемых страниц и едва различимое дыхание герцога, и оно странным образом успокаивает его. Солнечное утро не портит даже то, что задремавший всего на пару часов Барма в ответ на попытку себя разбудить витиевато посылает бодрого Брейка туда, откуда обычно достаточно проблематично возвращаться. Брейк, бодрый той нервозной бодростью, которая периодически сопровождает крайнюю степень недосыпа, применяет запрещенное оружие — щекотку. Ленивая возня переходит в не менее ленивый секс, и в итоге Барме приходится использовать силу иллюзий, чтобы замаскировать пятно от зубов Брейка на своей шее. Пятно исчезает, но Брейк знает, что оно все ещё находится там, на горле герцога выше воротника рубашки — и это знание заставляет его хотеть довольно улыбаться. Утро не дотягивает до статуса «доброго» исключительно потому что они опаздывают, и Брейк получает нагоняй от Шерон. К счастью, она хотя бы не знает причину задержки. Барма снова предлагает ему остаться. Что-то уязвимое и практически робкое слышится в его голосе, и Брейк не может определиться — хочет он, чтобы это было правдой, или чтобы ему просто показалось. Первый вариант стремительно набирает популярность у его мозговых тараканов, и голосование приходится свернуть. Вынырнув из расплывчатого сна ночью, Брейк видит, что Барма лежит на боку совсем рядом, и прижимается лбом к его плечу. Осознанный жест или же нет? Обе возможности настолько плохи, что даже хороши. Просыпается от того, что герцог яростно ругается на будильник. На настенных часах — практически одиннадцать, а голова ощущается непривычно легкой и ватной, как бывает у него всегда, когда отдых длится значительно дольше привычного. Не плохое ощущение — просто странное. Давненько с ним такого не было. Переворачивается на живот, подминая под себя пышную пуховую подушку. Барма, недовольно поджав губы, гипнотизирует собственное расписание в маленьком блокнотике, затем что-то быстро зачеркивает и пишет поверх. Лохматый, весь веснушчатый, рубашка сползла с одного плеча — он громко зевает и совсем по-детски трет ладонью уставшие глаза, разрушая образ грозного и собранного герцога. Брейк находит этот вид завораживающе очаровательным. — Всё утро Чеширу под хвост… — горестно вздыхает Барма, тоже падая лицом в подушку, — и, главное, так не хочется с этим что-то делать. — Может, устроить выходной? — вкрадчиво и мягко предлагает Брейк. Такая перспектива ему очень по душе, — герцог много работал и заслужил качественный отдых… — Ага, а ты — по голосу слышу — хочешь за компанию примазаться к этому выходному? Брейк смешливо фыркает. Конечно, чтобы Барма — и не разгадал его не слишком хитрый план? — Почему нет? Мое личное присутствие сегодня никому не нужно, а отдыхать в одиночестве не так здорово, как в хорошей компании. Барма направляет на него острый, полный скепсиса взгляд — но взгляд этот очень скоро смягчается. — Я телеграфирую Рейму, — наконец признает поражение герцог. Он выбирается из-под одеяла и отходит в противоположный конец комнаты, где рядом с дверью, ведущей на балкон, стоит телеграфный аппарат на длинноногой тумбе. Брейк, которому моментально становится одиноко, следует за ним ехидной тенью — а догнав, обнимает со спины и удобно устраивает подбородок на его плече. Целует в шею — слабое место Бармы. Рука у него от неожиданности вздрагивает, и он шипит, что сделал из-за Брейка опечатку. Брейк смеется, даже не думая отойти на безопасное расстояние: наоборот — прижимается ближе, бедрами к бедрам, плечом к плечу. Призрак прошлого — к сказочному духу чужой страны. Барма заканчивает возиться с телеграфом и, повернувшись к Брейку, кладёт обе руки на его щеки. — Давай, — говорит он, мягко направляя Брейка обратно к постели, — расскажи мне, чем же отдых в одиночестве так качественно отличается от отдыха в хорошей компании. — Я так-то и показать могу, зачем останавливаться на одних рассказах? — усмехается Брейк, — с добрым утром, кстати. И пусть весь мир подождёт.