Сдать экстерном, или Мой репетитор

Несчастье — это испытание, а не наказание. «Пятая гора» Пауло Коэльо ©.

      Фран, спотыкаясь чуть ли не о каждую ступеньку, поспешно взбирался по лестнице, придерживая подмышкой всем знакомую чёрную папку с листами для рисования. Но это было не самое главное и ценное, что лежало там… Доработанная и сделанная в цвете картина, да, та самая, что изображала рвущихся на свободу человека и дракона. Кёнэ целых две недели пыхтел над ней, вычерчивая и доводя до идеала каждую линию и стараясь придать нужный тон каждому сантиметрику на ней, порой по часу намешивая краски в палитре. Он рисовал её с трепетом, с вдохновением — так ему ещё никогда не приходилось работать — поэтому и стала эта картина для него самой любимой. Парень весь путь держал её, крепко прижав к себе, боясь, что кого-то может заинтересовать какая-то невзрачная папка. Слишком долго зеленоволосый над ней работал и слишком много вложил в неё и себя, и свои силы, время, способности, что действительно теперь боялся потерять. Хотя, наверное, такое с ним было не впервые, но вот так явно — да, первый раз в жизни. Однако эти тревоги, думал Фран, были напрасны. Больше же всего сейчас его мысли занимал вот какой вопрос: примет ли такое Луссурия, а главное — жюри на саму выставку? Кёнэ жутко сомневался, собственно, как порой и многие творческие люди, в своих способностях, хотя Мукуро говорил ему не один раз, что получилось намного лучше по сравнению с остальными его картинами. С другой стороны, ведь любимый человек он на то и любимый, чтобы подбадривать и говорить хорошее, так что чаще всего критику от таких и не услышишь толком; хотя Рокудо всегда более или мене трезво оценивал творчество своего ученика, прямо указывая на недостатки и промахи. Фран задумался: такое ведь было очень-очень давно, и если прикинуть, то… наверное, с тех самых пор их отношения крупно изменились, так что мужчина мог и не говорить замечания просто потому, что полюбил парнишку, а не как он сам выражался, что его «способности просто развились». Это Кёнэ серьёзно огорчило бы тогда, поэтому он старался верить в самый наилучший вариант.       Но вот кто действительно мог сказать более объективную критику, так это Луссурия — хоть Фран и являлся одним из талантливых учеников в его классе, мужчина всегда относился к нему справедливо, где-то засыпая похвалами, а где нужно — и жёсткой критикой. Поэтому юноша любил его советы и общую оценку, для чего сейчас и спешил в кабинет рисования. Во все остальные недели этого сделать почему-то удавалось: то Кёнэ пропускал занятия, то забывал работу, в общем, как говорится, не судьба. Так что теперь спешил поскорее отдать Луссу — уж сильно хотелось ему узнать, правда ли эта картина одна из его лучших или же Мукуро жестоко подлизывается? Парень ускорился; мимо него быстро проплывали сумрачные стены коридора, светлые двери, уютная рекреация и аквариум с рыбками, а знакомый кабинет постепенно приближался. Зеленоволосый слегка припозднился сегодня, так как умудрился проспать даже с будильником в виде телефона и даже в виде Рокудо, который тормошил его каждые пять минут, силясь разбудить, но всё было бесполезно в его случае. Вот Кёнэ вбежал в кабинет и громко поздоровался с учителем по рисованию. Тот, вмиг радостно улыбнувшись, тут же ответил ему:       — Здравствуй-здравствуй, Фран. Как там твои дела с картиной? Просто сегодня нужно уже собрать работы, которые пойдут на суд коллегии, так что… — Мужчина многозначительно поправил очки на переносице и улыбнулся. Парень, тяжело дыша, добрёл до своего места и, положив папку на стол, проговорил в ответ:       — У меня всё готово. Осталось лишь услышать ваш вердикт и… там уж как получится. — Луссурия кивнул и, отложив какой-то листок на край стола, подошёл к юноше. Тот стал поспешно доставать картину из папки, а, когда сделал это, то осторожно передал работу мужчине; учитель же аккуратно взял её в свои пальцы и стал внимательно рассматривать. Фран, конечно же, жутко нервничал, так как боялся не оправдать ожиданий Лусса, но в тот момент решил не наблюдать за лицом мужчины, чтобы его вердикт был для него всё-таки тайной, а оглядеть класс, который переговаривался шелестящим шёпотом и был занят какой-то серьёзной работой, данной им на уроке. Для Кёнэ, как для претендента на попадание на выставку, были отменены некоторые занятия и темы, чтобы он смог подготовить свою работу для неё достойно и не спеша. Но парня вовсе не интересовало то, чем занимался класс и какие завистливые взгляды некоторые пускали в его сторону; он искал Розетту. Обычно как только зеленоволосый входил в кабинет, появлялся там хоть какой-нибудь частью тела, будь то носок ботинка или зелёная макушка, подруга узнавала его и уже заранее кричала ему своё радостное «Привет!». Теперь же этого не было… От этого у Франа на душе стало неспокойно, а когда его взгляд не нашёл знакомую кудрявую головку, то волнение малость завибрировало у него в груди — обычно девушка всегда предупреждала о том, что не придёт на занятие. Но решив сейчас не думать о всякой бессмысленной чуши, Кёнэ неожиданно вспомнил, развернув голову, что в этот момент решается, будет ли его картина участвовать в выборе на совете жюри или нет. Так что это было куда важнее его надуманных историй про то, что могло случиться с Розеттой. Луссурия же в это время, слегка приоткрыв рот от удивления, положил лист на стол и вдруг негромко захлопал в ладоши. Парень изумился, и тот поспешил объяснить:       — Знаешь… я аплодирую тебе, потому что ты, по моему мнению, достиг совершенного идеала. Эта картина… необычная, великолепная, шедевральная, самая лучшая из всех твоих прошлых работ! На этот раз у меня к тебе нет претензий, Фран. Ты молодец! — чуть ли не срываясь в визг, Лусс сдабривал свою речь активными жестами и мимикой, так что Кёнэ понял как нельзя лучше всю суть того, что тот хотел передать ему. Парень был в шоке, честно. Он никогда бы не подумал, что его учитель по рисованию, который в любой картине находил недочёт (даже нашёл в той самой, которая потом всё равно попала на выставку!), скажет про его творение сейчас такие громкие слова и восторженную речь. Зеленоволосый, как, впрочем, и все-все люди, любил, когда его хвалили, но не так много и не так напыщенно, поэтому всегда старался не принимать похвалу близко к сердцу, стремясь с каждой новой картиной лишь только совершенствоваться и не расслабляться. И потому тогда, когда Луссурия осыпал его приятными сердцу словами, Фран крупно смутился — ему просто не верилось, что он ввёл своего учителя в такой восторг. Просто не верилось, что та картина, которую он создал, может поразить людей настолько… Для него работа всегда останется в чём-то проигрывающей другим, а в чём-то, конечно, и лидирующей, но всё-таки: сам юноша всегда видел малюсенькие недочёты в ней, хотя сейчас исправлять их, конечно, было бесполезно. Обычно такие небольшие промахи быстрее всего распознавал Лусс, но сегодня… значит, картина действительно удалась?       — Так что… — мужчина дал Кёнэ время для того, чтобы он осознал свою гениальность, — Я без всяких колебаний отдаю эту картину на рассмотрение жюри и в случае неудовлетворения (хотя это маловероятно), обещаю, что приеду к ним лично и докажу словесно, что она достойна висеть на тех стенах среди других! Вот так-то.       Кёнэ в тот момент словно на секунду оказался не там, не в кабинете, будто бы отдалился от всего происходящего, войдя в какое-то полутрансовое состояние и никого не слыша и не видя ничего вокруг. Это был, скорее всего, приятный шок. «Картину взяли… Взяли!» — крутились навязчиво в его голове два слова. Да, пускай ещё пока и не на саму выставку, но такая поддержка со стороны Луссурии его несказанно радовала. Мужчина, видя крайнюю растерянность парня, по-дружески похлопал его по плечу, заставив очнуться, и ободрительно улыбнулся, словно призывая его улыбнуться также, ведь печалиться здесь было не о чем, это точно. Так почему бы не порадоваться? Фран, едва имея возможность шевелить мышцами рта, кое-как улыбнулся ему в ответ и продолжил шокировано глядеть перед собой, с трудом отходя от этого состояния. Мужчина понимающе взглянул на него и, осторожно взяв в руки листок, тихо проговорил:       — Ладно, Фран… в общем, я забираю картину и отдаю её посланному сюда человеку, который должен увезти и все остальные работы туда. Завтра она будет уже в пути. Результаты того, приняли они её или нет, я скажу тебе, хотя чего тут говорить! — Лусс вновь загадочно улыбнулся, взглянув на работу, и понёс её к себе на стол. Зеленоволосый, влекомый какой-то давней привычкой, неосознанно последовал за ним и за своей картиной к рабочему месту учителя. Тот, увидев юношу недалеко от себя, подошёл поближе к нему и похлопал по плечу.       — Всё будет с твоей картиной в порядке. Ещё ни разу хозяева работ не лишилась их по какой-то причине. Да и ты сам подумай: даже когда сдавал мне картину в первый раз, то не так волновался, как сегодня. Так что успокойся и заслуженно отдохни. Считай, что лавровый венок у тебя почти на голове. — Луссурия, наверное, подмигнул бы на этом моменте, но, увы, из-за его тёмных очков это нельзя было увидеть. Слова учителя как-то подбодрили Кёнэ, рассеяли его сомнения и заставили расслабиться. Ну действительно, в первый ли раз он сдаёт свою работу? Уняв свои бессмысленные волнения, парень решил, что беспокоился зря, поэтому лишь кивнул в ответ Луссу и тихо сказал «Спасибо». Пару секунд внимательно поглядев на Франа и убедившись в итоге, что он в самом деле успокоился, мужчина кивнул ему также и, как-то мягко улыбнувшись, проговорил своим весьма странным ласковым голосом:       — Ну, а теперь, Фран, можешь идти. Отдохни, наберись сил, и… до следующего занятия! Если что, какие-то новости буду скидывать тебе по почте. Гуд бай!       — Да… спасибо, до свидания. — Лусс махнул ему рукой, а Кёнэ, ещё раз окинув взглядом знакомые лица сокурсников, пошёл к двери, собираясь отсюда уходить. Перед тем как выйти, он развернулся и на секунду глянул на свою картину, видневшуюся на столе у учителя. Пожелав ей удачи, парень выбежал из кабинета, закрыв за собой дверь. Он понимал, что это было как-то глупо, — желать листку удачи, но ведь для него это был уже не просто листок, а целая работа, полностью принадлежащая ему и сделанная им самим. В неё было вложено много всего, посему не быть дорогой ему она просто не могла. Однако размышлять об этом Фран не стал и полностью погрузился в более приятные мысли, например, о том, как расхвалил картину Луссурия, о том, как она будет висеть на той выставке, как они с Мукуро потом всё же приедут посмотреть на неё… Всё это было прекрасно и, казалось, ничего лучше на свете и быть не может, чем этот день. Кёнэ выбежал на улицу и зажмурился от яркого солнца — наступившая погода уже была более похожа на ту, которая обычно бывала в Италии весной. Когда небо ясно, то и на душе становится как-то светлей, ведь так? А особенно это радовало, когда большая часть прошедших дней была серая и пасмурная. Не все, конечно, но многие. Юноша вздохнул полной грудью и быстро зашагал по асфальту, при этом отчего-то мечтательно улыбаясь.       Конечно, отсутствие Розетты его слегка смутило, но да важно ли это сейчас? Да и вообще: она могла просто забыть предупредить, не придя в художку по каким-то своим личным делам и проблемам. Обязательно ли думать в таком случае что-то плохое? Поэтому Фран решил, что когда придёт, — напишет ей, но сейчас мучить себя бессмысленными волнениями не будет. Тем временем мимо него проходили люди, проплывали какие-то здания… Парень слегка замедлили шаг, подумав, что в такую погоду грех не пройти самым длинным путём до дома, рассмотрев при этом известные достопримечательности Падуи. Да, он знал, что дома его наверняка ждёт Рокудо, от которого ему за опоздание на обед влетит по полной, но… есть такие моменты в нашей жизни, когда вовсе не хочется идти на поводу у какого-то жёсткого расписания. Хочется устроить себе праздник, отвлечься от графика работы, просто часа два пошататься по городу, забросив на все свои дела. Порой это расслабляло и отлично тонизировало, а также вдохновляло на какие-то новые идеи и планы. В общем, уняв урчание в животе купленной по дороге булочкой, Фран пустился по городу в поисках неизвестно чего. Хотя, скорее всего, он шёл, чтобы просто усладить взор и отвлечься от своих обыденных мыслей и дум, которые стали ему, если честно, малость поднадоедать.       Сначала Кёнэ дошёл до центра города, до которого ему было, в общем-то, не так далеко. Народа становилось всё больше и больше, причём некоторые из них были уже не итальянцами, а иностранцами, приехавшими поглазеть на здешнюю архитектуру и культуру вообще. Парень улыбнулся тому, что он живёт в Падуи, — ведь многим приходится ездить сюда за тысячи километров от своего родного дома, чтобы хоть на недельку иметь возможность пожить здесь. И он тут же укорил себя за то, что мало гулял по центру, хотя и жил здесь чёрт знает сколько времени. Поэтому восполнить пробелы юноша решил именно сегодня.       Центр города был более живым и ярким, чем та улица, на которой проживал Фран, однако она была намного уютней, хотя и не в этом суть. Большая часть домов там была с прошлых веков и эпох, каждый фасад имел какую-то характерную черту, свойственную именно его времени: то стрельчатые своды, то лёгкие ажурные узоры, то мрачные и тяжёлые готические элементы из камня, а иногда и целая плеяда древних фресок на стенах или потрескавшихся статуй рядом с домами или на крышах. Зеленоволосый, разинув рот, глядел с восхищением чуть ли не на каждый дом и находил в нём в свою прекрасную особенность: где-то виднелись витражные, переливающиеся на солнце окна-розетки, где виднелся купол церквушки, уже старой, но как нельзя лучше передающей всю атмосферу своего не такого уж весёлого Средневековья, где-то же можно было приметить воздушные, напыщенные, поражающие своим великолепием узоры статуи, дворцы, которые ведали нам о самой знаменательной эпохе — об эпохе Возрождения. Где-то в садах при дворцах встречались величественные статуи королей, великих деятелей, героев, стоящих в пафосных позах и украшенные во всё самое лучшее; иногда можно было наткнуться на какой-нибудь главной площади на милый, искусно сделанный фонтанчик, из которого, блестя в лучах солнца, плескалась вода, постоянно меняя своё направление. Фран, не насытившийся тем, что смог увидеть, позволил себе зайти ещё дальше в город, чтобы опять насладиться архитектурой. Время же за всем этим улетало невероятно быстро.       Кёнэ ощутил назойливую вибрацию в кармане рюкзака и решил на этот раз всё-таки ответить настырному звонящему. Этим человеком оказался его возлюбленный… Предчувствуя, какой разговор его сейчас ждёт, парень слегка расстроился, что не сможет погулять ещё. Приняв вызов, Фран поднёс телефон к уху и осторожно проговорил «Да?..»       — Ну и где наше величество художник изволит гулять? — с издёвкой и нетерпеливо спросил Мукуро. А причина на то была: целых десять неотвеченных вызовов…       — Эм… ну я в центре города…       — Надеюсь, не в том центре, откуда я тебя в прошлый раз вытаскивал? — насмешливо спросил мужчина.       — Нет, что ты! Я просто захотел погулять. Ведь погода такая хорошая, да и новости у меня просто отличные!.. — жмурясь на солнце, проговорил Фран, улыбаясь. На том конце провода лишь хмыкнули.       — Ладно, расскажешь, как придёшь. И почему я должен ждать тебя? Ничего даже не сказал, ушёл гулять… меня бы хоть позвал… — уже менее грозно, даже с каким-то сожалением сказал Рокудо, тяжко вздохнув. Фран остро понял свой промах, и вмиг его настроение камнем полетело вниз. Но сказать даже банальное «Извини» он не успел, так как его любимый вдруг заявил: — Ладно уж, погуляй, сколько тебе захочется. Потом возвращайся. Ужин готов.       Далее послышались раздражающие гудки. Кёнэ вновь ощутил, как неприятный ком стал образовываться в его груди, — словно кто-то весь чистый снег, обитавший там, вдруг полил грязью и стал сворачивать его в такой вот отвратительного цвета шарик. Но причина резкого ухудшения настроения Кёнэ была далеко не в том, что он не подумал о своём репетиторе, хотя и это играло здесь важную роль, а то, что вот уже в какой раз он оказывается виновен перед ним: то подводит, то чего-то нужного не говорит вовремя, то заставляет волноваться. Парень, ясное дело, винил только себя в таком стечении событий — он посчитал, что всё это из-за его врождённой эгоистичности. Он вроде и пытался, и предпринимал что-то, сильно-сильно старался помогать своему любимому, в мыслях был благодарен ему за всё, но вот на действиях… Юноша всегда считал, что отношения — это нечто такое, где вовсе не нужно стараться быть лучшим: ведь человек-то полюбил тебя таким, каким ты есть, зачем, казалось бы, меняться? Но сейчас Фран понял, что был крупно неправ, ведь таким стоянием на одном месте можно и испортить отношения. Правда, зеленоволосый действительно старался — уж что верно, то верно. Но каждая его попытка подавить в себе какие-то эгоистические наклонности заканчивалась неудачей и вот таким вот разногласием. Конечно, Мукуро его простит в любом случае, но ведь и у него наверняка есть свой предел терпения. Когда-то его бесконечное сострадание может и закончиться. Хотя Кёнэ и порой поступал совсем необдуманно, но на самом деле… просто ужасался при мысли о том, что когда-нибудь Рокудо, глянув на него своим холодным взглядом, скажет, что ему просто надоело всё это отношение к нему, и уйдёт, неслышно прикрыв за собой дверь. Даже сейчас, представив это, юноша почувствовал, как что-то застыло у него в груди, а мурашки неприятно поползли по коже. Он даже и не знал, что делать… какой способ использовать, если ничто не помогало? Ведь Франу очень хотелось быть для Мукуро не очередной проблемой, а лёгкой улыбкой на лице и прекрасным настроением. Но ведь и себя сломать не так просто… А может, парень уже это делает, хоть сам и не замечает?..       Вздохнув полной грудью, он решил подумать об этом по ходу действий, то есть по пути домой. Впору его настроению и солнце стало заходить за горизонт, как-то печально поглядывая оставшимся ярко-красным полукругом на засыпающий мир. Оно уже было не так величаво, не так могущественно и не так слепило глаза, словно дряхлеющий король, которого страшились, когда он был молод, а теперь его ни во что и не ставили. Красновато-оранжевый свет заполнил улицы Падуи, оттягивая за людьми длинные тёмные тени. Где-то на востоке небо уже помрачнело фиолетовым бархатом, украшенным едва заметными звёздами. Угасающее светило никак не радовало, поэтому возвращение Кёнэ домой было не таким весёлым и вдохновлённым. Единственное, что не давало ему пропасть в пучине тяжких дум, было то, что его картину в скором времени повезут на выставку. Он слабо улыбнулся и пошёл дальше. Снедаемый вопросами о том, что же ему всё-таки делать с Мукуро, Фран добрался до дома, так и не найдя ответ.       Парень, вытащив ключи из скважины, потянул дверь на себя и ступил за порог квартиры. Через пару секунд к нему навстречу вышел Рокудо, который пребывал примерно в таком же состоянии, что и его ученик. Кёнэ, увидев его, заметно разволновался и даже не знал, как себя вести, — то ли признаться в своих волнениях и тревогах сейчас, то ли потом. Мужчина прислонился к стене недалеко от парня и, скрестив руки на груди, пристально посмотрел на него. От этого взгляда Франу стало как-то не по себе, но он решил не думать о нём, а поскорее раздеться. Тугое молчание первым развеял синеволосый.       — Еда, если что, на столе. Будет нужно — подогрей. — Его голос звучал не то чтобы холодно, как это бывало во время ссор, а лишь слегка прохладно, однако и это не особо приятно ложилось на слух Франа. Он на всякий случай кивнул.       — А ты уже поел? — не удержался и задал ему вопрос юноша. Теперь кивок последовал со стороны Рокудо. Кёнэ пробурчал в ответ себе что-то под нос типа «Понятно» и принялся развешивать свои вещи. Однако такая напряжённая атмосфера его малость раздражала — парень любил, чтобы всё было в порядке и всегда старался какие-то мелкие конфликты решить сразу и на месте, ведь затягивать их разрешение было для него словно взятием чего-то тяжёлого и неприятного на свою душу. А если это происходило ещё и с любимым ему человеком — то вообще, хоть вешайся. Поэтому, собравшись с духом и прокрутив в голове примерно то, что скажет учителю, он порешил высказаться здесь и в этот момент. Более нести это бремя зеленоволосый не мог. Уже было развернувшись в сторону возлюбленного, Фран вдруг увидел, что его там уже и не было, — мужчина потихоньку шёл в направлении комнаты. Парень сорвался с места и кинулся догонять его. Схватив за руку своего репетитора, он воскликнул:       — Мукуро-сенсей, нам нужно поговорить!.. — Рокудо поддался движению и развернулся к своему ученику. Его лицо было удивительно беспристрастное и немного огорчённое, а весь вид говорил о том, что он был чем-то сильно опечален. Держа мужчину за его вмиг ставшую холодной руку, Кёнэ ощутил, как ему безумно жаль любимого. За что он так страдает? И почему сам парень ничего толкового до сих пор не сделал? Судорожно выдохнув, Фран решил всё-таки начать казавшейся ему самому сумбурной речь.       — Послушай, Мукуро… — Рука учителя тем временем плавно и легко выскользнула из его собственной, а сам Рокудо слегка отстранился, — Послушай… я прекрасно понимаю, что поступаю, как полный идиот. Но в тоже время я и понимаю, что одного «Извини» здесь будет недостаточно. Понимаешь, просто… — на секунду зеленоволосый запнулся, тщательно подбирая слова, — просто то, что я делаю каждый раз по отношению к тебе, весьма несправедливо. Но я ведь и стараюсь, и пытаюсь… и чего только не делаю! А всё равно выходит какая-то ерунда! И думаю, как бы сделать так, чтобы ты не остался без внимания, не обиделся и так далее… Но всё равно в итоге всё заканчивается вот этим. — Парень развёл руками, словно показывая нынешнюю обстановку дел. — Так что я конкретно запутался, как повести себя в этой ситуации. Просто тупо говорить тебе «Прости» каждый раз? Ну уж нет, это слишком неразумно. Но и заставлять страдать тебя от своих действия я тоже не хочу. Так что у меня есть одна идея…       Синеволосый заинтересовался, хмыкнув и серьёзно глянув на возлюбленного. А тот был и рад, что ход его мыслей понравился репетитору.       — Мукуро-сенсей, я тебя правда… ну… люблю, так что для меня мысль о том, что я потеряю тебя, звучит как смертный приговор. Но и мучить своими эгоистическими чертами характера любимого я не настроен, поэтому… — Фран приятно удивился посетившей его недавно мысли — та самая идея пришла ему только что — и едва заметно улыбнулся, — поэтому прошу тебя: пожалуйста, контролируй меня, говори прямо, когда я начну действовать не так, придумывай наказания и делай что хочешь! Я буду следовать каждому твоему совету…       — Ещё бы ты не следовал — я же твой учитель, — вдруг раздался хриплый голос Рокудо, традиционно усмехнувшегося. Эта усмешка… в тот момент она подарила Франу всё: и облегчение, что синеволосый хотя бы не сердиться на него, и радость, которая лёгким ветерком начала подталкивать тот снежный ком к обрыву, чтобы сбросить его с границ души юноши. Парень не помнил, как глупо улыбался тогда; Мукуро же тоже едва заметно растянул губы в улыбке. Лицо его вмиг оттаяло, а глаза вновь глянули невероятно тепло и нежно. Кёнэ же смутился — вроде, ничего и не сделал, лишь предложил, да ещё и непонятно, согласился ли синеволосый вообще. А мужчина, не обращая внимания на смущение любовника, резко сократил расстояние между ними и…       — Но я же!..       -…многое сделал, уж поверь мне, — тихо прошептал Рокудо в самые волосы своего Франа, крепче прижимая хрупкое мальчишеское тело к себе. А юноша удивлённо хлопал глазами и неуверенно поднимал руки, чтобы приобнять учителя также. Порой действия и мысли Мукуро были ему совсем не понятны. Но от этого объятия уверенность в том, что мужчина его простил, усилилась в разы. И тугой узел напряжения стал постепенно разматываться и кольцами сниматься с его сердца, оставляя лишь лёгкость и спокойствие. Синеволосый решил всё же пояснить свои действия:       — Знаешь, мой милый, я готов уже простить тебе что угодно хотя бы за ту речь, что ты сейчас выдал. Я вижу прекрасно — ты понял всё. Но раз уж ты предложил такое, то… можно попробовать. Я не против. Но знай: мне главное то, чтобы ты сам задумывался о своих поступках. Иногда… и мне бывает действительно немного неприятно, ты уж пойми… Но я и не собираюсь раздувать из этой маленькой проблемы большую. Так что можешь считать, что ты прощён, а твой план принят. Доволен? — Лёгкий поцелуй коснулся виска Кёнэ. Эти слова задели за живое парня — он никогда не видел такой исключительной преданности и верности. Нет, ну правда. Фран, порой глядя на ситуацию со стороны, сам обзывал одного из героев сего произведения самыми нечестивыми словами, потом понимая, что это, оказывается, и был он сам… Ему казались его же поступки неуважительными по отношению к учителю, что уж говорить и о самом Мукуро, для которого это всё должно казаться сущим оскорблением. Должно, но не кажется. Именно из-за этого его возлюбленный и виделся юноше просто святым человеком. Будь он на его месте, сразу же бы бросил такого неблагодарного человека, а этот… Нянчится, даёт миллион шансов на исправление и вновь продолжает любить по-прежнему, отдаваясь своим чувствам полностью, без остатка. Именно поэтому мужчина был идеальным человеком для него.       — Да, доволен, — в конце концов всё-таки ответил Фран. — Только обещай, что будешь указывать мне на промахи, хорошо?       Вместо ответа Рокудо оторвался от юноши, слегка присел и, с нежностью на него глянув, ласково коснулся его губ своими. Почему-то именно сейчас почувствовать невесомый поцелуй синеволосого было для Кёнэ чем-то особенным, необычным, желанным… Словно разряд тока, дрожь прошла по его телу, и то было вовсе не от возбуждения, нет. Эта ссора слишком всколыхнула парня, заставила остро почувствовать то, в чём он был неправ, и ощутить, как время стало мучительно тянуться, превратив полчаса в пару лет. Потому и поцелуй был для него таким неожиданным счастьем, словно вода в пустыне для долго странствующего путника. Едва преодолевая свои чувства, Фран приобнял сидящего перед ним любовника за шею и прижал к его груди. Ощущать вновь после небольшой ссоры тепло любимого, его запах, мягкость кожи было невообразимо приятно. А что уж говорить про то, что творилось внутри его души!..       Через пару минут мужчина, легонько потрепав возлюбленного по волосам, встал в полный рост и сказал:       — Ладно, любимый, с этим мы, слава богу, разобрались. А теперь вернёмся к несъеденному тобой обеду. Пошли… — Мукуро похлопал Кёнэ по плечу и подтолкнул в сторону кухни. Юноша кивнул ему и поплёлся туда, а, когда зашёл, удивился в который раз способности своего учителя превосходно готовить и красиво это преподносить. Когда расселись за стол, Рокудо, подперев голову рукой и внимательно наблюдая за жадно уплетающим еду учеником, весело спросил:       — Ну что, художник, как там твои дела на творческом поприще? — Фран поперхнулся и, вновь смутившись этого слишком громкого слова, отложил вилку и произнёс со всей серьёзностью:       — Я пока ещё не считаю себя художником. А так всё хорошо — Луссурия впервые раз в жизни не придрался ни к чему, а рассыпался в похвалах. Но мне вот это и кажется странным… — начал было сомневаться парень, но его перебил учитель:       — Да ладно, ведь картина-то и вправду отличная. Чего уж тут сомневаться? — Мукуро улыбнулся. — А что насчёт выставки?       — Ну… Луссурия сказал, что жюри будут проверять там, на месте, так что придётся везти все картины туда. Если вдруг не примут, то её гарантированно отвезут назад.       — А туда, это куда? — заинтересованно спросил синеволосый.       — В Вигонце. Это недалеко отсюда. Съездим, если возьмут? — спросил Кёнэ, ангельски взглянув на любовника, хотя и знал ответ до того без всяких слов. Рокудо поспешил кивнуть и проговорил:       — Хм… слыхал о том месте. Говорят, что туда на выставку везут действительно стоящие картины. Так что можешь гордиться этим… — мужчина с некоторым восхищением глянул на юношу. От этого взгляда тому стало слегка стыдно, и он немного смутился.       — Ну-ну, я же ещё не попал туда… Зачем с такой уверенностью говорить это заранее? Ты так это утверждаешь, что мне становится действительно стыдно. А представь, что будет, если я с таким крахом опозорюсь перед тобой? — начал тревожно говорить зеленоволосый, постоянно заикаясь и пытаясь на возлюбленного не смотреть. Тот, на эти поистине жёсткие доводы, ответил лишь смешком и парой слов:       — Ну и самооценка… Что ж, будем повышать!       Фран не совсем понял, что имел в виду его учитель, когда говорил это, поэтому лишь доел оставшуюся еду и был доволен на том. В это же время Рокудо как-то внимательно на него смотрел, положив голову на руки, и, когда Кёнэ закончил с пищей, вдруг выдал:       — Мне кажется, нам нужно хорошенько отдохнуть теперь.       — В каком смысле? Как именно отдохнуть? — зеленоволосый юноша недоумённо глянул на него. Мукуро, ни о чём толком не предупредив, встал с места, подошёл к своему ученику и одним движением взгромоздил его на себя; парень же и удивлённо воскликнуть не успел. Мужчина, неся любовника на себе, пошёл в сторону выхода из кухни, при этом говоря: — Ух! Ну ничего себе я тебя раскормил! Каким тяжёлым стал!..       Фран недовольно хмыкнул и, как мог, скрестил руки на груди, заявив:       — То тебе не нравится, что я худой, то не нравится, что тяжёлый. Какой ты привереда, учитель! — Рокудо усмехнулся и, встряхнув парня, чтобы он не сползал с плеча, продолжил путь. Когда дошли до комнаты, а потом и до кровати, мужчина сбросил тяжёлую ношу на постель и ухмыльнулся, оглянув его.       — Что ж, сделаем сразу два дела: и самооценку повысим, и отдохнём. Приступим! — Синеволосый, даже не спросив любимого, ведь знал его ответ заранее, сам повалился на него, полностью придавив ученика под своим телом. Кёнэ ещё пытался сопротивляться, хотя большей частью делал это наигранно и не взаправду. Мужчина расстегнул первые несколько пуговиц на своей рубашке и…       — Мукуро-сенсей, ты уверен, что именно сейчас?..       — Просто помолчи. Хоть раз в жизни. — И замолчать Франу, как ни странно, удалось благодаря страстному поцелую со стороны любимого. А дальше… нуждается ли дальнейшее в объяснении? Верно, нет. Поэтому этот двоякий день подошёл к концу именно таким образом для парня и его учителя. Казалось бы, всё отлично, но не тут-то было…              Прошло два дня с описанного нами события. Зеленоволосый с трепетом ждал каких-либо новостей от Луссурии, и это ожидание казалось ему мучительно долгим. Наконец в утро третьего дня, потягиваясь и едва разлепляя глаза ото сна, Фран услышал краем уха, как телефон пискнул от пришедшего ему на почту сообщения. Парню было, мягко говоря, неохотно вставать, ведь стимула делать это практически не было. Да и не пихался никто в бок, тем самым будя его самого… да-да, Мукуро действительно не пошутил, когда сказал, что будет ложиться один с каких-то там самых пор. Конечно, шикарная квартира Кёнэ это позволяла как нельзя лучше, но… если честно, сам парень проклинал своё жилище, ведь из-за него, из-за свободного места и лишней койки Рокудо теперь имеет возможность спать не с ним. Вот, например, в квартире мужчины это можно было бы сделать с большим трудом: постелью мог служить диван, да и то, с натягом. Поэтому юноше приходилось терпеть такое одиночество уже как две недели или даже больше. Но Фран не сетовал на судьбу — мужчина ему сказал, что пускай это будет небольшим наказанием для него, ведь он обещал выполнять всё, что тот скажет и посоветует. А Мукуро пока хотелось только одного: выспаться, и парнишке приходилось следовать всему, что прикажет его учитель. Конечно, огромного удовольствия всё это отнюдь не приносило — Кёнэ слишком привык к родному теплу под боком, к тому, что его постоянно кто-то обнимает, сопит рядом с ним, а утром также отказывается вставать, как и он сам. Теперь же ему оставалось упиваться своим одиночеством; его мучила бессонница, он подолгу ворочался с боку на бок, спал неспокойно и видел какие-то странные, порой кошмарные сны. В общем, было не то чтобы ужасно, но ниже среднего ощущать такое. Однако парень ни разу не проклял судьбу — это его наказание, и он обязан преодолеть его. Так что оставалось лишь смириться…       Мешком упав на пол, Фран дополз до мобильника, который лежал на столе и заряжался. Вылезать из-под одеяла было неохота, поэтому парень потащил его с собой и, провозюкав по полу, опёрся о ножку стула, схватив телефон и с силой выдернув из него провод. Если честно, Кёнэ ещё ничего не видел и туго соображал, благо, хоть как-то смог добраться до источника звука. Только сейчас он понял, что ни черта не выспался, ведь заснул часа, наверное, четыре тому назад, да и то не сразу, так что об его состоянии было нетрудно догадаться… Голова побаливала, сам он устал, будто всю ночь не лежал в мягкой постельки, а работал, таская мешки с грузом, глаза же едва раскрывались, и то и дело клонило в сон. Но юноша всё же мужественно преодолел эту преграду и смог для начала хотя бы разблокировать мобильный. Далее задача стояла посложнее: всё-таки узнать, кто и что ему прислал. Фран не с первого раза смог нажать на иконку сообщения, а когда сделал это, то едва сфокусировал взгляд на мелких буковках и имени адресата. Интерес Кёнэ возрос во много раз, когда он сумел прочитать «Луссурия» и его мейл… Что же такое тот мог ему прислать? Для этого пришлось хорошенько развить зрение после недолгой спячки, а потом и разум, чтобы понять прочитанное. Ну, с первого раза, ясное дело, это получиться не могло, да и со второго тоже… Когда настал черёд десятого, это произошло, но парень мгновенно о том пожалел.       Сон в один миг улетучился, а рассудок прояснился; зеленоволосый же сначала пребывал в недоумении, но постепенно начинал приходить в себя. Какое-то неприятное предчувствие посетило его, всколыхнув некое опасение в душе. Через пару секунд Фран полностью осознал прочитанное и мигом вскочил с пола, встряхнув с себя одеяло. Он, уже позабыв про свою невыспанность, кинулся к шкафу и стал надевать на себя первое, что попалось ему под руку. Через минуту Кёнэ уже был в гостиной, пробегая через неё к выходу. Там, на разобранном диване, ещё досматривал свои сны Мукуро, кое-как приоткрывший один глаз при шуме, с которым парень умудрился споткнуться о ковёр, уронить телефон и наступить на шуршащий пакет. Пока юноша возился с верхней одеждой в коридоре, Рокудо с превеликим недовольством встал и прошёл за ним, зевая и ещё сонно потягиваясь. Увидев не в меру обеспокоенного Кёнэ, мужчина удивлённо спросил:       — Эй, ты куда так рано? Что-то случилось?       — Послушай… тут такое дело… В общем, мне Луссурия сказал срочно подойти к нему. Он хочет что-то сообщить мне и говорит, что это не телефонный разговор. Даже не знаю, что ему нужно и что за новость такая… Но что-то мне всё равно неспокойно… Так что я побежал! — Фран хотел было сорваться с места и побежать, как его за рукав схватил синеволосый. Парень, резко развернувшись, нетерпеливо спросил: — Ну, ты чего? Я же спешу!       — Постой… — Мукуро, казалось, вмиг отошёл от своего сонливого состояния и сейчас ясно смотрел на любимого, — Если что-то вдруг случится, звони. Всё будет хорошо, я уверен. — Мужчина успокаивающе похлопал его по плечу и легонько поцеловал. Юноше стало чуть легче, но не настолько, чтобы беззаботно идти и наслаждаться ранним утром. Точнее, не совсем ранним — на часах времени было уже полдевятого. Он ничего не ответил учителю и просто кивнул, выбежав из дома нараспашку.       Несмотря на поддержку со стороны Рокудо, Кёнэ всё же остро чувствовал какое-то смятение и волнение в своей душе. Казалось бы, отчего? Фран не стал захламливать свою голову разными мыслями насчёт того, что же там такое могло произойти и почему Луссурия ни с того ни с сего вызвал его к себе. Ведь вскоре он это должен узнать сам. Парень бежал настолько быстро, что воздуха стало не хватать ещё с самого начала пути, но, пренебрегая этим, он всё равно бежал, нёсся, словно ветер. Сейчас-то зеленоволосый уже не обращал внимания на город и красоту, его окружавшую. Когда спешишь, дабы узнать сокровенную тайну, становится абсолютно всё равно, что и кто рядом с тобой, ведь главное и, возможно, нечто не особо приятное ждёт тебя ещё только впереди. А человек не может жить с интригой на сердце, ища всеми возможными способами её раскрытия. Поэтому-то и на счету каждая секунда. Но ведь если глянуть в общем, то чаще всего мы выходим на улицу именно с какой-то определённой целью, а не просто прогуляться. Значит, в большинстве случаев и все красоты остаются для нас незамеченными… Наверное, это и есть один из бичей человечества: недостаток времени, заполненный какими-то суетными и бесполезными делами, и слепота по отношению к чему-то простому и обыденному, но такому прекрасному, если присмотреться. Однако мы слишком отвлеклись, вернёмся же к Франу.       Он, вконец запыхавшийся, ворвался в школу искусств и, даже не снимая куртку, сразу рванул на третий этаж. Вот и его коридор; и вновь прежние предметы проплывали мимо него: бесчисленное множество дверей, рекреация, диваны, столики, аквариум и даже какие-то люди, оборачивающиеся в его сторону. Кёнэ чуть ли не пробежал мимо нужного кабинета и вовремя притормозил, удержавшись за ручку двери и на ходу её открыв. Он влетел в кабинет, всколыхнув потоком ветра листы на стенде, и стал тяжело дышать, согнувшись пополам и взявшись за колени. Парень всё-таки решил приподнять голову и посмотреть, здесь ли вообще Луссурия. Учитель по рисованию оказался там и выглядел примерно так же, как и сам зеленоволосый: ирокез был немного помят и сбит в другую сторону, одежда сидела неровно, словно мужчина одевался со спешкой, а очки слегка перекосились на переносице. Лусс пребывал в лёгком удивлении, когда увидел непонятный вихрь из тёмной куртки, зелёных волос и длинного шарфика, ворвавшийся в его кабинет. Но опустив это и даже то, насколько быстро прибежал сюда его ученик, он начал прямо:       — Знаешь, Фран, мне нужно сообщить тебе действительно неприятную новость… — Кёнэ был благодарен ему за откровенность, но эти слова были как спичкой, которая разожгла все его тревожные страхи и опасения, словно сухую траву. А это пламя теперь мало что могло потушить. Но чувствовал Фран, что это ещё даже не начало… Он подошёл поближе к Луссу и вгляделся в его лицо повнимательнее: оно казалось невиданно расстроенным, парень бы никогда даже и не подумал, что его вечно весёлый учитель по рисованию может быть таким. Скулы напряглись, уголки губ были опущены, даже в движениях виделось нечто не характерное этому человеку: скорбь, огорчение, усталость… Кёнэ не был готов слушать горькую правду, но понимал, без этого — никак. Уж лучше узнать это как можно раньше, чем утешать себя бесполезными иллюзиями. Луссурия подошёл немного ближе к парню и осторожно положил руку ему на плечо.       — Все картины везли на выставку в машине, как об этом можно было догадаться. Только сегодня я узнал, что… она попала в аварию, и… все картины, что были там, загорелись вместе с ней. Все шокированы, ещё никогда не происходило такого. Организаторы выставки обязуются заплатить за моральный ущерб. Я им дал твои контакты, но… я тебя понимаю, Фран. Этими деньгами они никак тебя не успокоят. Искренне соболезную тебе, мой мальчик… — Мужчина едва сдерживал тяжкие вздохи, всё-таки порой давая слабину и позволяя себе это сделать. Франа же словно парализовало в тот момент, когда он услышал самое главное: его картина погибла. Да, именно погибла. Когда вкладываешь в вещь столько чувств, себя, своих сил и эмоций, она уже становится не чем, а кем. И если ломается, рушится безвозвратно, то она умирает вместе с тем кусочком души, что ты когда-то вложил в неё. И это поистине ужасно. Но даже это слово не способно передать то, что чувствует на самом деле человек, попавший в такую ситуацию. Кёнэ словно абстрагировался от внешнего мира, последние слова Лусса он услышал словно сквозь тугую плёнку, а всё его тело обхватили жёсткие жгуты, которые не давали и шанса на высвобождение. В тот момент его посетил огромный спектр самых отвратительных чувств на свете: и сковывающий липкий ужас, когда понимаешь, что всё, конец, ведь твоё детище погребено навсегда, и нервная паника, из-за которой перебегаешь из одних крайностей в другие в своих мыслях и чувствах, и бесполезный гнев, выливать который всё равно не на кого и не за что, если только на судьбу и её странные испытания, ну и наконец самое главное — понимание полной безвыходности положения. Ведь картину не вернёшь, не соберёшь из обугленных кусочков как пазл и не нарисуешь заново точь в точь, как в первый раз. Она пропала с концами, всего лишь, казалось, по какой-то нелепой случайности — ну авария, ну и что с того? их случается по тысячи каждый день. Однако всякая из них имеет свои последствия, свои страдания и стенания и своих жертв. Это вроде и в порядке вещей, но… когда вляпываешься в такое дерьмище, сразу начинаешь думать «Ну почему я?». Только вот ответа на этот вопрос никак не найти.       Юноша не слышал и не помнил, что там говорил и делал Луссурия; тот же его успокаивал, говорил не падать духом, но в общем, не сильно разболтался, а лишь старательно сжимал плечо ученика, силясь его хоть этим вернуть в реальный мир. А Кёнэ захотелось расплакаться, даже пожалел в этот миг, что родился не бабой. Это было слишком больно понимать, что весь твой труд насмарку и не имел никакой ценности — его никто не увидел, не смог почувствовать, понять, поблагодарить художника, создавшего его, за работу. Теперь всё это кануло в Лету. Навсегда. Бесповоротно. Насовсем. Фран не видел ничего — знакомая ему пелена застлала глаза вновь. Он беспомощно присел на корточки и, приобняв свои колени, опустил голову на руки. Теперь и пелена превратилась в нечто довольно знакомое — в слёзы. Да, пускай это слишком по-девчачьи, слишком низко для парня и показывает даже, насколько он слаб, — теперь же на всё это юноше было просто наплевать. Потому что когда отрывают кусочек души — невероятно больно. Это творчество, оно идёт оттуда, из сердца, из чистых побуждений, а когда погибает, то умирает и соответствующая ему часть души. Разве можно в такой момент совладать с собой? Кёнэ мелко задрожал, рукава его намокли, а сам он чувствовал себя выпотрошенной куклой. Скажете, что это слишком недостойно для такого юноши, как он? Тогда вы просто не понимаете его; тогда вы просто никогда ничего не создавали и не лишались этого вскоре. Чувство горести одинаково для всех: и для девятилетней девочки, потерявшей свой блокнотик с рисунками, и для статного сорокалетнего мужчины-художника, вдруг вмиг лишившегося картины. Это чувство не видит разницы между полом, возрастом, жизненный опытом — каждый ровно окунается в него с головой, и часто бывает трудно выйти из этого состояния. И Фран здесь был далеко не исключением…       Прошло где-то около вечности. Для него. На самом же деле… ну, считайте, где-то около семи минут. Луссурия в это время успел сбегать за стаканчиком с водой, прося при этом Кёнэ успокоиться и выпить. И парень наконец-таки приподнял голову, убрав мокрые зелёные пряли с лица, теперь к его «наиприятнейшему» спектру чувств добавилось ещё одно: стыд. За то, что он всё же расплакался, дал слабину, позабыл о своём статусе «равнодушного мальчика» для остальных. Но что сейчас было об этом говорить? Бесполезно, вот именно. Фран, немного покачиваясь и ещё мало чего соображая, решил таки встать и принять стакан воды от учителя по рисованию. Сделав пару глотков, он ощутил, что, действительно, хоть немного да полегчало. Однако было совсем понятно, что полностью заглушить боль какая-то вода не могла по определению — если только на время, хотя… Зеленоволосый благодарно глянул на мужчину и кивнул, не имея возможности сейчас что-либо сказать. Луссурия же вздохнул — кажется, чувства парня были ему понятны. Он ещё раз успокаивающе похлопал его по плечу и продолжил:       — Фран, ты как? — Тот неопределённо повёл плечами и в конце зачем-то кивнул. — Ох, всё с тобой понятно… Иди сейчас домой, отдохни, успокойся… Позови к себе родного или близкого человека. Ты на данный момент остро нуждаешься в помощи, поддержке. Держись, пожалуйста!..       — Спасибо… — слабо, едва слышно проговорил Кёнэ и поплёлся на выход. Где-то около двери его окликнули:       — И запомни: на этом жизнь не заканчивается, Фран… Тебе просто нужно время на восстановление. — В ответ парень прошептал неизменное «Спасибо» и медленно пошёл по пустому тёмному коридору. Кажется, Лусс вышел, чтобы посмотреть, как дойдёт его ученик до конца, но зеленоволосому было на это всё равно — он просто шёл так, как мог именно в тот момент. Фран был подавлен, точнее, раздавлен, расплющен этими отвратительными эмоциями и мыслями, но, как ни странно, в его голове было пусто от того, что когда-то недавно он испытал столько чувств, что, как это называется, успешно «перегорел». Так что теперь внутри (в смысле духовно) юноша был пуст.       По пути домой он не думал ни о чём, лишь изредка вспоминая о том, что произошло, и начиная беспомощно вздрагивать, прикрывая глаза рукавом от куртки, чтобы прохожие не видели его слабости. Кёнэ и сам не помнил, как, совсем не следя за дорогой, добрался до своего дома и сделал это, оставшись здоровым и невредимым. Но минут через двадцать-тридцать юноша оказался рядом со своим подъездом. Заходить в дом, подниматься по лестнице, искать ключ Франу вовсе не хотелось — хотелось лишь сесть и ничего не делать, тихо-мирно умереть где-нибудь и кануть туда же, куда и канула его картина, то есть в Лету. Однако понимание того, что он всё же кому-то нужен в этом мире, заставило его пересилить себя и кое-как добраться до квартиры. Последний квест — открыть ключом дверь и всё…       Фран бессильно осел на стул в прихожей и откинул голову назад, на стену. Где-то из ванной, кажется, вышел Мукуро, который, увидев такое состояние своего любовника, мгновенно рванул к нему и присел рядом на колени.       — Милый, что с тобой?.. — мужчина осторожно потряс его за плечи, чтобы отвлечь от тленных мыслей. Парень не сразу понял, где находится и кто перед ним. Потом же, осознав всё это, промямлил тихо и едва разборчиво, но Рокудо всё-таки смог услышать:       — Картина… моя… она сгорела. Машина попала в аварию и… — Опять ничего не стало видно из-за слезной плёнки, сердце сжали противные тиски, а чувства снова нахлынули на него, заставив вновь поддаться горестным размышлениям и воспоминаниям. В тот момент на синеволосом и лица не было — словно работа сгорела не у Кёнэ, а у него самого. Во всяком случае, так успел заметить Фран, пока не скатился вновь в страдания и не прикрыл руками глаза. Со стороны мужчины раздалось лишь сдавленное «У-ужас…», и сильные руки тепло приобняли парня, спасая тем самым хоть как-то от полного отчаяния. Юноша прижался к учителю и зарылся носом в складках его одежды на груди, мгновенно сделав её влажной. Несколько минут они так и сидели; Рокудо лишь иногда поглаживал любимого по волосам и шептал что-то успокаивающее, хотя и знал, что в таком случае мало что могло помочь. Фран чувствовал себя разбитым. А из этого состояния, уж поверьте, найти выход не так просто. Поэтому и Мукуро не спешил, позволив его ученику выплакаться и высказаться — так может стать даже легче.       Сколько они так просидели, неизвестно, но в конце концов зеленоволосому стало чуть-чуть получше. Но общее состояние осталось практически прежним. К тому же, ему было ещё стыдно и за то, что он предстал перед учителем в таком виде, но того, судя по всему, это мало волновало. Мужчина просто хотел помочь ему, невзирая на его слёзы. После продолжительного объятия Мукуро предложил пареньку всё же встать и пойти умыться. Фран согласился и поплёлся в ванную, там ополоснув лицо ледяной водой, — от этого стало действительно лучше; после того он прошёл в свою комнату и, даже не переодеваясь, как был в куртке, так и упал в ней же на кровать. Рокудо же в это время что-то делал на кухне, хотя Кёнэ мало что соображал в тот момент — у него было лишь одно желание тогда: ничего не делать и просто закрыть глаза, абстрагировавшись от мира.       Так он и пролежал вплоть до прихода учителя; тот же заставил парня встать, переодеться и выпить успокаивающего чаю, который он принёс. Фран послушно, но нехотя исполнил все приказы Мукуро: стянул с себя куртку, кофту, джинсы и переоделся в домашнюю одежду, далее сел на кровать и принял горячую дымящуюся кружку из рук репетитора. Мужчина сел рядом и аккуратно приобнял любимого, прижав к себе; юноша начал маленькими глотками пить чай — поначалу он был странным на вкус, но потом стал очень даже приятным. Глушить внутреннюю боль чаем порой бывает лучше, чем какими-нибудь словами или утешениями, и Кёнэ это превосходно понял. Но и то, что говорил ему Рокудо, малость успокаивало его.       -…ты же сможешь воспроизвести её вновь. Пускай и совсем по-другому, но общий смысл останется понятен. И, кстати, твоя фотография, помнишь? — вдруг воскликнул синеволосый и сразу кинулся на поиски мобильного, когда же нашёл, то, приняв исходное положение рядом со своим учеником, показал ему фотку. — Вот, видишь? Как будто бы я не зря это сделал… хм.       — Я не смогу нарисовать её так же, как в первый раз, будь это хоть по фотографии… — удручённо проговорил Фран, кутаясь в одеяло и снова уткнув взгляд перед собой. — Да и боязно теперь… вдруг всё опять будет также?       Мужчина лишь вздохнул — дать гарантию на полную сохранность картины и вправду никто не мог. Если только выплата за моральный ущерб в случае чего, но и то… какой прок довольно-таки хорошо живущему Кёнэ от этих денег? Ответ очевиден. Мукуро покачал головой и сел рядом с учеником, заставив его наклонить голову на своё плечо. Некоторое время зеленоволосый ещё тихо прихлёбывал чай, а его возлюбленный молча поглаживал его по голове. Вскоре молчание нарушилось последним…       — Тебе нужно просто время, чтобы принять это и успокоиться. Восстановиться, короче говоря. А потом нужно будет возвращать тебя на творческую стезю… — Парень мгновенно поднял голову и какими-то огромными от страха глазами глянул на него.       — Ну уж нет… Знаешь… это всё так несправедливо. Наверное, я покончу с рисованием. Даже вон, посмотри, сама судьба мне намекает, уничтожая мои картины, что я бездарность и что нечего захламливать своим шлаком и так захламленный мир. Такой низкосортной мазни и так, судя по всему, очень много! — Фран точно не знал, что за ересь нёс, но его воспалённый разум выдавал именно такие варианты ответов, преподнося их так, словно они и являлись непоколебимой правдой. Мукуро лишь прикрыл рукой глаза и горько усмехнулся — это было скорее похоже на всхлип.       — Господи, что ты несёшь? Ладно, думай сейчас, что хочешь. Это вполне нормально. У тебя был сильный стресс, так что тебе нужно просто его пережить.       — Не хочется… — вдруг тихо сказал Кёнэ, укрыв одеялом нос и упав на колени своего учителя.       — Чего не хочется? — с удивлением спросил Рокудо, убрав зелёные волосы с лица и аккуратно проведя пальцами по коже любимого.       — Пережить… жить… Ради чего вообще? — сорвался Фран и вновь уткнулся носом в колени синеволосого. Мужчина вздохнул, понимая, — пока внушать ему что-либо бесполезно, особенно сегодня, и наклонился над ним, приобняв его и пытаясь успокоить снова. Мукуро понял, глядя на это беззащитное, упавшее духом создание, что его нельзя будет отпускать в ближайшие дни, — пока рассудок не придёт в порядок, и Кёнэ не воспримет это адекватно. Парнишке просто нужны помощь и присутствие рядом, иначе без этого он погибнет под гнётом своих же собственных мыслей. А сейчас они у него были весьма негативными… Так что, минуты через две, Рокудо прошептал:       — Сегодня ляжешь со мной… — Лёгкий поцелуй коснулся шеи Франа. Тот вздрогнул, но решился развернуться лицом к любимому.       — Это правда? Как хорошо… — его голос был тих и слаб, веки уже начали закрываться, а на губах же застыла какая-то натянутая и тусклая улыбка. Парень, перенеся сегодня такой стресс, сильно устал, поэтому сейчас его клонило в сон. Мукуро не стал шевелить его и просто позволил заснуть любимому у него на коленях. Уже проваливаясь в царство Морфея, Кёнэ тихонько шептал одними губами:       — Спасибо, Мукуро, спасибо за всё… — Эта фраза повторилась раз пять, а потом юноша всё же позволил сну отключить его речевой аппарат. Мужчина на это ничего не сказал, просто ласково провёл пальцами по его лбу и слабо улыбнулся — он с удовлетворением понимал, что в самую отчаянную минуту в своей жизни Фран вспоминает именно его. А может, потому что он сам разделяет его печаль? Вполне возможно. Но Рокудо отчего-то было и стыдновато — вроде, сам он ничего такого сверхъестественного и не сделал для любовника, так почему же он так благодарен? На самом же деле ответ был на поверхности: зеленоволосый ценил всё, что делал для него учитель, и прекрасно понимал, как тот сопереживал ему в его горе. Так что даже из этих мелочей и складывалась общая благодарность за помощь. Мукуро невесело усмехнулся и продолжил успокаивающе поглаживать юношу о щеке. В примерно таком же темпе и прошла для них оставшаяся часть дня.       Фран практически весь день пролежал на кровати, лишь изредка выходя из комнаты по нужде. Мужчина пытался не отходить от него по максимуму, исключения составляли лишь те моменты, когда ему нужно было уйти готовить. Его ученик, в принципе, ничем и не занимался, просто лежал на постели и смотрел в потолок; правда, Рокудо заставлял его, как мог, заняться чем-нибудь — пока, ясное дело, не рисованием, а хотя бы чтением, ну, или просто бесцельным лазаньем в Интернете. Удавалось не так хорошо, но всё же репетитор пытался — а иначе как вытащить парнишку из депрессняка? Как-то так они и сумели скоротать время до вечера.       Таким невесёлым образом и подошёл к концу день Кёнэ и его возлюбленного. Зато в сегодняшнем, казалось бы, безвыходном положении юноша смог отыскать даже один плюс: теперь он сможет спать вместе с учителем. Правда, стоило ли это того, чтобы его творение оказалось съедено жарким пламенем с концами? Фран считал, что нет, ибо с Мукуро можно было договориться, а с пеплом от картины — нет. Она уже не соберётся заново. Всё. Это событие, пускай и самое печальное на памяти зеленоволосого, как уже можно было догадаться, сыграет огромную роль в его последующей жизни — сможет ли Кёнэ оправиться после него, начнёт ли рисовать снова и, наконец, восстановит ли свою утерянную работу? Как ему справиться со всем этим нахлынувшим, если он чувствовал себя угнетённым и раздавленным? Эти все вопросы и должны в скором времени найти свои ответы, ну, а пока… Нам остаётся лишь печально вздохнуть и понадеется, что в будущем у парнишки всё наладится в лучшую сторону.