девочки твоего возраста

— Как это началось? Чонгук оборачивается на Тэхёна, сидящего на водительском сидении. На его пальцах два кольца: обручальное и массивный перстень с драгоценными камнями. Часы на его запястье сидят чуть неплотно, вальяжно, и Чонгук готов поставить все деньги, что стоят они дороже его квартиры в отдаленном районе Пусана. На футболке красноречивое Gucci, волосы слегка вьются, наспех высушенные феном. На спидометре девяносто километров в час. — Что именно началось? — Любовь к платьям, — внезапно улыбается Тэхён. — А. Медленно отведя от Тэхёна взгляд, Чонгук смотрит в окно. За ним проносятся пригороды Нью-Йорка, жухлые на вид и редкие поля, ещё оттаивающие после снежной зимы. В Нью-Йорке пятнадцать градусов, но арендованный Jeep Grand Cherokee едет на юг, унося память о зиме к солнцу. В багажнике два больших чемодана и сумка, которую Тэхён принёс из Costco, набитая походными вещами. С ним и пакетами еды на заднем сидении Чонгук чувствует себя беглецом. Словно спать будут на обочинах в автомобиле, в палатках в пригородах, глухих лесах между крошечными городами. Бонни и Клайд, скрывающие закопанный на заднем дворе труп. Огромный секрет от двух семей: Чонгук наврал, что едет в Сеул к друзьям, а Тэхён, наверняка, — что едет один. Упираясь локтем в дверцу авто, Чонгук прикусывает костяшку указательного пальца, пытаясь докрутить до момента в своём детстве, где всё пошло не так. Не так с точки зрения вразумительного социума. Никто не наряжал его в платья, никто не красил косметикой. Никто не надругался, никто не издевался. Никто не помогал выбирать ему одежду, он выбирал её сам. Никто не учил его ходить на каблуках, он просто пошёл в них так же легко, как в кроссовках от Nike. — Не знаю, — тянет Чонгук. — Может быть, я всегда был таким. — То есть, ты в какой-то момент просто понял, что платья тебе нравятся больше, чем штаны? — Да, скорее всего. Что они мне и нравятся больше, и идут больше. — А твои родители? Они знают? — У меня только мама, — признаётся Чонгук, переводя взгляд обратно на Тэхёна. — Она не знает, но догадывается. Знаешь, это та тема, о которой если начнёшь говорить, она точно станет правдой. — О да, — издаёт низкий смешок Тэхён. — Моя тоже догадывается, что я не натурал. А что с твоим отцом? — Он умер, когда мне было четыре. — Мне жаль, — Тэхён на мгновение отрывается от дороги, бросает на Чонгука озадаченный взгляд. Чонгук отмахивается с улыбкой. — Ничего, я его почти не помню. Мама говорила, что он всегда был очень покладистым. Подкаблучник. И на лицо он смазливый. Так что, я в него, видимо. — Мой отец никогда не был дома, — кивает Тэхён. — А когда был, лучше бы, честно, не был. Ты не думаешь, что твоё детство с матерью повлияло на тебя так? — Может быть, — Чонгук жмёт плечом. — Это уже не так важно. Я не хочу ничего исправлять. — И не нужно. Ты прав, — Тэхён снова быстро отводит взгляд. — Это всего лишь одежда. И она тебе идёт. — Спасибо. Это искреннее спасибо, но Чонгук не может сказать это ещё более открыто. Насколько ему это важно. И насколько ему не хватало обычного человеческого принятия. Чонгук наклоняется, снимает остроносые тёмно-фиолетовые полусапоги. В Корее он прятал их в шкафу, надевал только дома и поздно вечерами, выходя на улицу. Вечером тяжелее заметить знакомое лицо в толпе, вечером он был просто одной из тысячи красивых женщин в Пусанджингу. Не Чон Чонгуком, а кем-то без имени, фигурой в фиолетовых ботильонах. Всё ещё странно думать, что в Америке он может называть себя по имени. — Ты не против? — Чонгук показывает на бардачок. — Всё, что хочешь. Довольный, Чонгук забрасывает одну ногу на панель, а вторую подгибает. Он откидывает сидение, занимая самую удобную позу из возможных. Удобнее было только в коленно-локтевой и Тэхёном позади, но повторять её, пусть даже и в просторной машине, Чонгуку совсем стыдно. Дорога оживлённая, остановиться на автостраде негде. Чонгуку остаётся только пялиться на Тэхёна. — Ты выглядишь так горячо за рулём. Выражение лица у Тэхёна неопределённое, точно не смущённое, словно предвкушающее что-то. Он заметно проводит языком по зубам и явно думает о том же, о чём Чонгук. Поэтому ловко переводит тему: — Твоя учёба точно как-то связана с рисованием. — Графический дизайн. Если повезёт, смогу уйти в мультипликацию или игры. — Как вообще человек может научиться так хорошо рисовать? — Ты рисуешь огромное количество лет. У тебя постоянно ничего не получается. Ты стираешь, что нарисовал. Плачешь, злишься. Думаешь всё бросить. Снова рисуешь через силу. Снова думаешь всё бросить. И снова рисуешь. А потом у тебя заказывают за пять долларов нарисовать, как человек с собачей головой трахает девочку с кошачьими ушами. — И ты рисуешь? — Тэхён ржёт, при этом звуча очень удивлённо. — Нет, сперва ты плачешь, ненавидишь всё, а потом рисуешь, — смеётся Чонгук. — А потом в какой-то момент ты уже можешь отказываться рисовать такое или берёшь сто пятьдесят долларов за кинковое порно с фуррями. — Мама никогда не хотела тебя отправить, не знаю, становиться инженером космических ракет? — Она пыталась, но у нас с ней произошёл инцидент, когда мне было десять. У меня сильно отросли волосы, и она с боем отстригла их мне. Я очень сильно сопротивлялся, но она была сильнее. — Это плохо закончилось для ваших отношений? — Да, я обиделся на неё так сильно, что не разговаривал почти две недели. И заперся в комнате. — Чонгук перебрасывает прядь через плечо, не задумываясь. Он накручивает её на пальцы. — Чувствовал себя страшным с горшком. Никуда не выходил. И рисовал. Если подумать, то за всё приходилось бороться. Чонгук настолько привык к этому, что это не кажется странным. Он боролся за право заниматься рисованием, за право носить длинные волосы. При маме — всегда в тугом хвосте. Боролся с идиотами в тиндере, с ещё большими идиотами в интернете, общаясь с мужиками, которые просили только нюдсы. Ему, однако, совсем не пришлось бороться за Тэхёна. Тот легко отдался сам. — А ты? Ты не выглядишь, как человек, который мечтал о бизнесе. — А о чём я мечтал, как думаешь? — Тэхён улыбается на одну сторону губ. — Я бы отправил тебя в моду. На подиум, или на журналы. — Лицом я удался, — довольно, словно огромный кот, соглашается Тэхён. — Это мягко говоря. — Я бы ушёл в музыку. — Ты и голосом удался. — Давай сразу подведём итог: я удался во всём, — Тэхён играется бровью, и Чонгук протяжно фырчит, запрокидывая голову. Ему сорок один, но ведёт он себя как ребёнок. Когда речь не о сексе. В постели он дикий, властный, осторожный, грамотный, внимательный и грубоватый. Чонгук до него не знал, как именно он любит, и трёх раз с Тэхёном хватило, чтобы понять — он любит вот так. Он любит так, как любит заниматься сексом Тэхён. Чонгук кусает себя за губу, чтобы не ляпнуть, что Тэхён действительно удался во всём — и ниже пояса тоже. Джип заезжает на заправку, останавливается возле станции. Чонгук натягивает обувь и выходит из машины, придерживаясь за дверцу. Он переступает с ноги на ногу, разминая их, и трёт плечи, смотря в спину уходящего платить за бензин Тэхёна. На нём узкие джинсы, заправленные в обтягивающую лодыжки ткань полусапог. Свободная удлинённая кофта, прикрывающая пах. Тонкая, светло-бежевая, со свободным вырезом. Сверху Чонгук накидывает джинсовку, потому что ветер ранним утром ещё прохладный, или его морозит после нагретой машины. Он ерошит волосы прежде, чем открыть крышку бака, взяться за заправочный пистолет и вставить кран в машину. Продолжая слегка переступать с ноги на ногу, мягко постукивая толстым каблуком он оглядывается по сторонам. На заправке помимо их машины ещё три. Один мужчина в годах, лет шестьдесят на вид, смотрит очень пристально, оглядывает худые ноги и фиолетовые каблуки. Чонгук сразу прикидывает, понял ли он, что перед ним — парень, но скорее всего престарелый американец просто представляет, как бы Чонгук смотрелся с раздвинутыми ногами. До того, как он не замечает вышедшего из магазина Тэхёна, он не перестает пялиться. Тэхён подходит с двумя стаканчиками кофе. Бензин журчит, крутит счётчик, когда Чонгук протягивает руку и берёт у Тэхёна кофе. — Кажется, он успокоился, что ты не проститутка, — негромко говорит Тэхён, посмеиваясь. — Будь ты американцем, это было бы репутационное фиаско, — смешливо бормочет Чонгук, осторожно поглядывая на то, как мужчина изредка переводит на них с Тэхёном взгляд. Со стороны, наверное, они больше похожи на женатую пару корейцев, катающихся по Америке в свой отпуск. Тэхён выглядит молодо, молодость Чонгука возле него не вычурная. Они оба одеты достаточно ярко, чтобы сходиться в стилях. Чонгук, будто до сих пор в Корее, пытается думать на опережение: поймёт ли кто-то, что с ними что-то не так? — Давай ещё постоим на воздухе, допьем кофе, — предлагает Тэхён. — Я за. Вручив Чонгуку свой кофе, Тэхён собирается на водительское, а Чонгук, оглянувшись, идёт в сторону выезда с заправки. Он шагает большими, уверенными шагами, спокойно чувствуя себя на устойчивом каблуке в десять сантиметров даже ранним утром. Дойдя до небольшой зоны стоянки для таких же остановившихся попить кофе и отлить, Чонгук разворачивается и смотрит, как Тэхён подгоняет машину. Сразу за ним к заправочной станции становится другая машина, проезжает мимо пикап американца в возрасте, его сменяет другой. Чонгуку не удивительно, что утром заправка уже такая загруженная: Нью-Йорк здесь совсем близко, в этой части Америка заполнена людьми. Выйдя из машины, Тэхён перехватывает кофе: — Я сейчас скажу страшную вещь, но я не мог не пялиться на то, как ты идёшь. — Всё так плохо? — Чонгук откровенно напрашивается на комплименты. — Можем спросить у остальных мужиков на заправке, — прыскает. Он приваливается спиной к дверце, пьёт свой кофе с молоком. Чонгук приваливается рядом, снова боком. Из машины еле слышно доносится Cigarettes After Sex.

And I meant every word I said When I said that I love you I meant that I love you forever

Чонгук смотрит на Тэхёна каждый раз, как в первый. Чуть вьющиеся волосы. Ровный скат профиля. Выразительные губы. Гладко выбритое лицо. Тэхён выглядит идеальным, и очень сложно воспринимать людей идеальных как обычных. Обычных людей с травмирующим бэкграундом, с набором проблем и недостатков. Идеализируя, закрываешь глаза. Так было с Чимином: Чимин закрывал глаза на всё, связанное с Чонгуком, и Чонгук знал это. Он закрывал глаза на то, что Чонгук мог не отвечать сутками; на то, что Чонгуку иногда нужно несоразмерно много внимания. Лоск идеала спадал постепенно, и Чонгук всегда думал, что сможет разграничить свои эмоции от настоящего. Но он сталкивается с Тэхёном, словно с открытым космосом. Он ужасающе прекрасный, кажущийся недосягаемым. И он так близко, что можно протянуть руку и коснуться на правах своей временной собственности. Чонгук вспоминает их разговор в машине, глядя на взгляд Тэхёна, уставленный в никуда. В даль, которой нет. Горизонт режет стоящая не так уж далеко то ли ферма, то ли фабрика. Слева от неё, в сторону Нью-Йорка, дома-дома-дома. — Ты сказал, что не хотел, чтобы твой отец был дома, — Чонгук говорит негромко, как играет музыка из приоткрытого окна. — Почему? — Ты уверен, что хочешь говорить об этом? — спрашивает Тэхён, его голос звучит ровно и, Чонгуку кажется, даже серьёзно. — Почему я не должен хотеть? — брови слегка нахмурены, но тут же выравниваются. Взгляд растерянный. — Мы в своеобразном отпуске, — Тэхён ненадолго замолкает, чтобы шумно отпить горячий кофе. — Вкусно едим, гуляем и трахаемся. Счастье — словно взмах крыльев бабочки, уловимое только на фотографии. Слишком быстрое, чтобы успеть его распробовать. Чонгук не уверен, что когда-либо в жизни был по-настоящему счастливым; Тэхён, выжидающе смотрящий на Чонгука, вряд ли был счастлив тоже. Чонгук не знает, что творится в его голове и что происходит в жизни человека за целых сорок лет. Он может судить только по себе, и в его ровно-печальном восприятии жизни с долгими прогулками по ночам, с попытками найти себе место в стране, где места ему не предусмотрено, места для умалчивания была целая куча. Молчание на кухне матери, когда она уже не спрашивает, когда сын обрежет волосы. Неуютные вопросы про цветной маникюр. Шутки — я художник, я так вижу. С Тэхёном не хочется молчать. С ним хочется говорить. Его хочется слушать; в отражении его глаз Чонгук сам себе кажется глубже. Ему хочется понимать Тэхёна. Потому что тем утром, после первого их раза, проснувшись в огромной кровати рядом с тем, от кого не хотелось бежать к себе домой, Чонгук чувствовал себя счастливым. Чонгук улыбается поджатыми губами, улыбка тонкая и как будто бы печальная. Он протягивает руку, свободную от стаканчика кофе, кладёт её чуть выше Тэхёнового бедра. Ты можешь со мной поговорить. Чонгук не произносит этого вслух, глядя в глаза Тэхёна. Пальцы сжимаются на его боку, тянут на себя, разворачивают к себе лицом. Он проводит ладонью вверх по футболке, будто приобнимает за талию. Чонгуку эти моменты счастья не нужны, не такие, не искусственные. Хочется по-живому. Если любовники, то настоящие. Если друзья, то реальные. Хочется быть искренним хотя бы с кем-то. С кем ещё, если не человеком, который лицом к лицу здесь, видит с ног до головы? — Он сильно пил, — рассказывает Тэхён, отводя взгляд в сторону магазина на заправке. Голос у Тэхёна спокойный, как у человека, который уже пережил эту травму. Но Чонгук дышать не может ровно. — Часто пропадал. Когда возвращался домой, устраивал ад мне, моей сестре и матери. — Она ушла от него? — Чонгук делает такой же неровный глубокий вдох, поджимаются ноздри. Он почти бесшумно шмыгает носом. — Да, развелась. Не сразу. Когда я уже был достаточно взрослым, чтобы помочь ей следить за сестрой. Чонгук не умеет утешать — обычно он был тем, кого утешали. Он осторожно водит большим пальцем по боку Тэхёна, словно пытается успокоить, но Тэхён не выглядит как человек, которому нужно успокоение. Он мирно пьёт кофе, поворачивает голову в сторону Чонгука, кивает и бросает «всё в порядке». Видно, что не в порядке. Так ощущаются очень старые травмы. Так же ощущается смерть отца, которого Чонгук едва помнит, но он очень чётко воспроизводит в памяти все праздничные ужины с его фотографией, и очень смутно какие-то обрывки. Как поднимает голову, смотрит на взрослого мужчину, а у него нет лица. Сжимает чью-то крупную ладонь. Кто-то толкает его в сугроб. Смех низким, глубоким голосом. Голос, очень похожий на Тэхёна. — Почему ты женился, если тебя тянет к мужчинам? — спрашивает Чонгук. — Когда я был в твоём возрасте, время было сильно другое. Тогда не стоял вопрос жениться или не жениться, а если жениться, то на ком. Тебя просто сводили с более или менее подходящей женщиной, вы более или менее нравитесь друг другу, и вы женитесь. — Это было всего… Лет двадцать назад? — За двадцать лет может очень много что измениться. Сейчас ваше поколение даже может набираться смелости и озвучивать, что предпочтения не гетеросексуальные. Тэхён усмехается, опускает голову, а Чонгук пожимает плечами, неуверенно проговаривая, что это вряд ли. Он тоже никому, кроме Чимина, сознаться не может. Друзья по интернету видят в нём женщину. В Корее с этим очень сложно, хотя большая часть проблем и происходят за твоей спиной слухами, шёпотом, сплетнями. Снова отпив кофе, Тэхён вздыхает. Не печально, а просто как будто тяжело, переваривая собственные мысли. — Я больше люблю мужчин. По крайней мере, физически. Так было всегда. Но психологически мне комфортнее рядом с женщиной. Чонгук не спрашивает, любит ли Тэхён свою жену или он с ней только из-за социума и комфорта. Чонгук слышит в его словах совсем другое. Комфортнее рядом с женщиной. Любит физиологически мужчин. Чонгук поджимает губы, отводит взгляд, улыбается где-то сам себе, рассматривая прайс на кофе to-go. И кажется себе идеальным человеком для Тэхёна. Визуально комфортным, не напоминающем о пьющем отце, и физиологически возбуждающим — два в одном. Чонгук не спрашивает у Тэхёна и это — он делает выводы сам из того, как Тэхён смотрит на него. Чонгук видит в его взгляде мягкое что-то и уязвимое, как будто бы влюблённое. — Эти ботильоны сводят меня с ума, — внезапно говорит Тэхён, опустив взгляд на фиолетовые полусапоги Чонгука. Из Чонгука вырывается негромкое и первое, пришедшее в голову: — Хочешь трахнуть меня, пока я буду в них? И Тэхён, не теряясь, сразу же отвечает: — Хочу. Чонгук смеётся, слегка толкает его в рёбра. Тэхён издаёт поддельное «ауч», но весьма серьёзно, пусть и не сильно, отшатывается. — Но почему ты говоришь так тихо? — спрашивает Тэхён. — Тут в радиусе десяти километров ни одного корейца наверняка нет. — Ты знать не можешь, кто из всех этих американцев мечтает стать звездой кей-попа, — усмехается Чонгук. Вряд ли американцы под сорок учат корейский, но Чонгук не хочет сознаваться, что ему до сих пор неуютно так открыто говорить с Тэхёном. О сексе, об ориентации, о своих предпочтениях в одежде и в постели. Как будто за спиной всегда стоит мама, одногруппники, люди на остановке, в метро. Подсматривают в телефоны, читают переписки. Каждому хочется узнать, почему ты можешь поддержать разговоры о том, какой тон не окисляется на коже. Тэхён, будто пытаясь вырвать это ощущение из Чонгука, кладёт ладонь ему на щеку. Он проводит большим пальцем по скуле, пристально разглядывает. На Чонгуке почти нет косметики: слегка подведены глаза, подкрашены брови, уложены гелем. Кожа с естественными и заметными на ней порами, мелкими неровностями, не прикрытыми слоем тонального крема и пудры. Чонгук выглядит обычным, даже несмотря на невесомый тинт на губах, цвета неспелой вишни — красный, отдающий бордовым. Тэхён выглядит так, будто что-то хочет сказать, но на глазах пялящегося мужика, заправляющего свою машину, он наклоняется и целует. Чонгуку кажется, что поцелуй останется невесомым на его губах, но Тэхён наклоняет голову и раздвигает языком губы. Глаза Чонгука закрываются сами, едва не расслабляется ладонь, держащая бумажный стаканчик с латте. Пальцы Тэхёна забираются в волосы, слабо сжимают их, придерживая голову на месте, пока ласкает языком, целует медленно и глубоко. Чонгуку не тревожно от поцелуев на глазах других людей, но подсознательно он понимает, что Тэхён и хочет сказать это — не тревожься. Не переживай о других, не думай о них, думай только обо мне. И Чонгук думает, даже если вообразил себе мотивацию Тэхёна. Подаваясь навстречу, Чонгук перехватывает инициативу, но Тэхён тут же отстраняется. Мягко, не отталкивая. Он улыбается озорной улыбкой, как будто натворил что-то законом запрещенное. Они одновременно смотрят на американца, который вместо того, чтобы опустить взгляд, поднимает большой палец вверх. — See? — Тэхён говорит на английском, не скрываясь. — Nothing to worry about. Америка выглядит как место, где волноваться правда не о чем. Чонгук переступает с ноги на ногу, придерживаясь за бок Тэхёна. Встает неосознанно ещё ближе, почти грудью к груди. В паху, как у подростка, слегка тянет. Тэхён наверняка абсолютно спокоен. На щеках Чонгук чувствует проступающий румянец — его мысли уходят намного дальше поцелуев, и ему требуются долгие две секунды запрокинуть голову, зачесать волосы назад, сделать глубокий вдох. — Ты выглядишь, будто сам звезда кей-попа, — подкалывает Тэхён. — Если к тебе подойдут за автографом, я не удивлюсь. — Все азиаты на одно лицо, ага? — Залезай в машину, азиат, — продолжает смеяться Тэхён. — Нет, серьёзно, — повышает голос Чонгук, чтобы Тэхён, обходящий машину, слышал его. — Если к нам кто-то подойдет, я не сдержусь. Кем прикинуться? — Момо из Твайс? — Хм… При правильном макияже… — Так, погоди, мы же не серьезно?