Сцена 1
ГАРРИ.
Пасмурное воскресное небо, кажется, не заслуживает попыток солнца озарить его светом тёплых утренних лучей. Сгустившиеся над городом облака повествуют о недавнем присутствии дождя, что ночью так приятно барабанил по окнам, усыпляя неугомонный мозг. Ранний, едва слышимый, шум улицы, периодические звуки слишком резкого биения о клавиши компьютера, исходящие из кухни, и отголоски сна, обильно сочащиеся из-под одеяла и подушки. Глухое спокойствие. Резкий скачок. Рваное дыхание. Гарри вздрагивает, просыпаясь абсолютно неожиданно, тут же пытаясь откашляться, и пробует усесться на кровати. Несколько секунд, проведённых в удручающих попытках нормально открыть глаза, и парень, наконец, поворачивает голову к окну. Какого чёрта так рано? Он нащупывает на тумбочке свой телефон и, поднеся его ближе к своему заспанному лицу, переводит взгляд на только что загоревшийся экран. Семь одиннадцать. До его будильника ещё целых дорогих ему полтора часа. Что за издевательство. Он повторяется: — Какого чёрта в такую рань? — возмущённый шёпот, и Стайлс обречённо стонет на собственный изломанный режим. Ему нужно было совсем немного времени, но уже изрядно надоевшие «биологические часы» перечеркнули все его планы; так что теперь ему остаётся лишь начать это раннее, абсолютно для него нежеланное, утро выходного дня. Одной рукой он поправляет подушку под собой, другой вновь включая мобильный, вмиг погасший после первого включения. Искусственные лучи с новой силой врезаются ему в глаза, и Стайлс моментально жмурится. Секунда — взгляд быстро фокусируется на только что открывшихся перед ним приложениях. Твиттер. Он начнёт с него. Ничего особенного — Гарри читает несколько выложенных за ночь твитов, просматривает пропущенные сообщения, где хозяином некоторых оказывается Найл, отправивший в пожелания другу простое «хорошего сна» в конце их вчерашней переписки, что тот, конечно (конечно), не застал, резко отключившись в слишком раннее время. Гарри закрывает соц.сеть и заходит в инстаграм. Снова пара публикаций, проверка собственного аккаунта и удаление ненужных ему оповещений. Ничего особенного. Внезапное желание заглянуть в «Сообщения» пробуждает его мозг, и Стайлс нажимает на незамысловатую иконку приложения. Одно пропущенное. Незнакомый номер. Он вчитывается в начальные строки, боясь сразу же открыть диалог. И- Ого? — Что? — и снова шёпот. Гарри открывает сообщение в попытке убедиться в правдивости его мыслей. Он перечитывает каждое слово вновь и вновь, не веря и капле происходящего. Но всë это правда. Он хмурится, будто выпускает дым, выдыхая через нос, прочищает горло и, уже без единой эмоции, поднимается с постели, выходя из манящего плена одеял. Его путь, состоящий из нескольких шагов до кухни, сопровождается произвольными зевками и нелепыми попытками поправить и так нормально сидящую пижаму тут и там. Оставшаяся пара шагов, и Гарри заходит в их «обитель», что этим утром так ярко освещается белым светом, исходящим из-за окон от до чистоты серой пасмурности. Он обегает взглядом всё помещение, замечая за столом фигуру брата, вероятно, не посетившего кровать за всю эту ночь и сейчас усердно пытающегося переместить все свои мысли на экран ноутбука. — С добрым утром, — Майкл даже не затрудняется поднять голову, и это не является для Стайлса чем-то удивительным — так происходит всегда, когда первого начинают переполнять новые идеи, бурля и вытекая через край его рассуждений; единственным вариантом спасения становится их преждевременный сбор, а проще говоря –запись абсолютно каждого слова. Так происходит из раза в раз. — С добрым, — Гарри решает не тянуть, ещё с детства зная, что до брата до невозможности сложно достучаться — следующим его действием становится выуживание телефона из кармана своих домашних штанов. Он делает это довольно быстро, параллельно продолжая собственные попытки окончательно проснуться, и вновь открывает то самое сообщение, кладя мобильный прямо перед лицом Майкла. Пара секунд. Первая — парень прекращает свой безостановочный бег пальцев по клавиатуре, застывая. Вторая — он резко поворачивает голову в сторону только что представшего перед ним предмета. Он вчитывается, закрывает глаза в неверии, снова открывает их, убеждаясь в действительности букв, отпечатанных по ту сторону экрана. Рот мгновенно открывается в изумлении, пока глаза черпают последние попытки удержаться в глазницах, и парень переводит свой ошеломлённый взгляд на недавно стоявшего перед ним соседа. Но здесь его уже нет. Вместо идентичной реакции, излучающей бурю эмоций, Стайлс размеренным шагом передвигается по кухне, стоя к Майклу спиной, и пытается найти хоть что-то стоящее для сегодняшнего завтрака. — Охуеть?.., — шёпотом выдаёт неспавший, безнадёжно пытаясь привлечь чужое внимание. — Охуеть, Гарри! — достаточно громко. — Пробы! Ты прошёл! — он вскидывает руки в воздух и, вовсе позабыв о некогда важных ему делах, начинает смеяться. Но Гарри не реагирует. Он даже не разворачивается. Одиночный смех прерывается звенящей тишиной, и всё будто застывает, рискуя лопнуть словно шар из тонкого стекла. — Хазз? — пробует Майкл в попытке понять, в чëм нуждается Стайлс сейчас. — Хазз, что-то случилось? — Майки.., — парень задерживает дыхание в ожидании, и Гарри резко поворачивается к нему, озаряя своей широкой улыбкой, — я прошëл на пробы! — он подхватывает витающие в воздухе остатки частиц смеха и подходит к брату с надеждой получить тёплые объятия. — Блять, клянусь богом, если ты ещё раз так сделаешь, я лично дозвонюсь до них и попрошу, чтобы тебя никуда не брали, — с обидой в голосе произносит брат, являя будто некую преграду, шантажируя, но спустя секунду напускного раздражения он не выдерживает и вновь заливается радостным смехом, — а в качестве аргументов я скажу, что т… — Я понял — плохая шутка, — Гарри театрально состраивает серьёзное выражение лица, шуточно пытаясь доказать всю важность собственных слов, и преодолевает оставшееся расстояние, со всем присущим ему теплом обнимая Майкла. Он прижимается щекой к голове брата, расплываясь в улыбке, и совсем непринуждённо, шëпотом, проговаривает, — кстати, хлопья будешь? — Спрашиваешь? Я всю ночь только воду и пил, так что чур мне порцию побольше, — брат ухмыляется, отстраняясь, а Гарри в наигранном изумлении открывает рот: — Эй! Их и так немного! — Ну, что поделать… — он пожимает плечами, продолжая поддерживать зародившийся настрой, а затем — смеëтся вновь. Стайлс лишь фыркает, изображая обморок, прислонив руку ко лбу и произнося классическое «Ах, оставьте». Секунду спустя, услышав заслуженную усмешку брата, он быстро возвращается к шкафчикам: хлопья и молоко, пара ложек и две миски. Шикарно. — Вижу, ночь прошла на «ура»? — спрашивает он, пока расставляет на столе всё необходимое. — Если можно так выразиться, — Майкл, наконец, опускает крышку ноутбука, — мысли накатывают одна за другой… Я не успеваю за ними, — непринужденно говорит он. — М-да… Нашёл что-нибудь? — Гарри, медленно и тихо, пытается плавно перейти на другую тему для обсуждений, попутно разливая молоко по тарелкам и подзывая брата начинать завтракать. — Нет, ничего нового., — он замолкает, отправляя в рот уже очередную ложку с лениво стекающим с неё молоком, и, вероятно, задумывается, о чём и говорит его расфокусированный, устремлённый в одну точку, взгляд. Но это всего лишь пара секунд. — Блять, Гарри, я до сих пор в ахуе… Ты же понимаешь, что ты всего в шаге от завоевания целой роли в фильме? — их «трапеза» прерывается только на секунду, и Гарри снова переводит взгляд с пиалы на брата. — Давай не будем забегать вперёд, — отнекивается он, продолжая мешать разноцветные хлопья, — там достаточно достойных претендентов. — Вот только не начинай, прошу, — Майкл закатывает глаза и продолжает есть.***
Гарри ставит пустые миски в посудомоечную машину, на секунду задумываясь о правильном подборе нажатия на кнопки. — Кстати, может посмотрим что-нибудь с утра пораньше? — доносится из-за спины голос соседа, вновь сидящего за ноутбуком и теперь проверяющего открытый перед ним исписанный документ. Стайлс закусывает губу, окончательно решаясь нажать в, как ему кажется, нужной последовательности всего лишь пять несчастных кнопок. — Ээ… Да, думаю, было бы неплохо, — он слышал лишь обрывки вопроса, будучи занятым слишком уж важным делом. Проверка. Вроде бы, всё работает. Он будет надеяться. — Предлагаю пересмотреть «Бёрдмэна» — как раз расслабимся, — всё так же не отрываясь от экрана, проговаривает Майкл. — Что насчёт «Господин Никто»? — Ну.., — наконец, он поворачивается в сторону Гарри, — нет. Давай лучше «Бёрдмэн», честно. — Почему это сразу «нет»? А кого сегодня позвали на пробы, м? — Потому что «Господин Никто» меня усыпит, — он думает, что подобного ответа достаточно, но не исчезнувшее с лица Стайлса недовольство говорит об обратном. Он обречённо выдыхает. — Окей, дам тебе фору — кто быстрее добежит до дивана в гостиной, фильм по выбору того и включим. — Майки, нам по-твоему сколько? Десять? — Гарри сводит брови к переносице, тем самым выражая своё непонимание и нарастающую раздражённость. — А ты хотел драку прямо перед телевизором? Или у тебя есть деньги на его починку? — Понял. Убедил. Майкл, посмеиваясь, поднимается со своего места и подходит к брату. Тот усмехается в ответ, и они встают в смешную, нелепую позу, только отдалённо похожую на стартовую. — Когда я скажу «Старт» — бежим. И не начинай раньше времени! — уточняет зачинщик этой детской игры, и Гарри остаётся лишь весело улыбнуться. — Да куда уж мне. — Итак… Раз. Два. Три. — Старт!***
Сцена 2
ПРОБЫ.
-1-
На этот раз, к великому удивлению Гарри, понедельник не входит в категорию «худший день недели», а даже наоборот — радует чуть ли не каждой секундой. Но, безусловно, от работы не стоит отлынивать, поэтому утро началось с раздражающей трели будильника и поспешного выбора одежды, что пришлось искать чуть ли не по всей квартире. Десять минут, половина из которых была потрачена на завтрак второпях, и парень выходит на улицу из непримечательной многоэтажки на окраине Лондона. Без пятнадцати семь: Гарри успевает на автобус, благо, не без денег на руках. Он заходит в наполовину заполненный транспорт и оглядывается в поисках свободного места, понимая, что стоять чуть меньше получаса в полностью забитом автобусе он не выдержит. Наконец, Стайлс находит пустое сидение в задней части машины и немедля занимает его. Он кладёт на колени свой рюкзак, через секунду поворачивая голову к окну. Пустующий район Лондона, совсем не привлекающий внимание, в особенности после обильных дождей, теперь больше походит на смесь серости, сна и луж. Автобус, раннее утро и забытая Богом часть города. В голову начинают пробираться воспоминания о подобных утренних поездках в школу, лишь на первый взгляд похожих на сегодняшнюю — тихую и не предвещаующую необычных поворотов. Дабы держать себя в приободрённом состоянии и избавиться от вовсе не желанных мыслей, Гарри нащупывает в кармане рюкзака наушники и незамедлительно подключает их к телефону. Одно ухо. Второе. Отвлечение. Приятная ритмичная мелодия вливается в мозг, заставляя отставить все заботы на потом. Ещё целых двадцать пять минут — он может отстраниться. Давно заученные строчки звучат вновь, воспроизводя привычный гипноз из гитары и барабанов, и Гарри больше ничего не беспокоит. — Où sont mes vrais amis? Pourquoi je me méfie? — La Femme зачастую успокаивала своей атмосферой электроники и лёгкого панк-рока. А французский язык всегда звучит как-то по-собенному, сказочно. — Qu’a-t-on pu bien faire de tous ces sacrifices? Гарри прикрывает глаза лишь на секунду, не давая себе волю на сон. Он чуть поднимается на своём кресле, выпрямляя осанку, и складывает руки на рюкзаке. Стайлс смотрит на свои пальцы, слегка заламывая каждый, — сейчас он беззаботен. Его ничего не волнует. — Et peu importe si l’Homme reste si cruel avec ceux qu’il aime, il faut sans doute pardonner, mettre son égo de côté, — да, французский — красивый язык. И порой лучше знать перевод. Стайлс едва заметно улыбается, тут же опуская уголки губ — некий сарказм и дозволенность на секунду вернуться к своим мыслям. Он попросту не понимает эту строчку. По окончании звучания песни на дорогу остаётся двадцать минут, и теперь вся поездка даётся под распоряжение плейлиста и, безусловно, удержание себя в руках, ибо проспать свою остановку Гарри не собирается. Девятнадцать… Шестнадцать… Двенадцать — Стайлс поминутно заглядывает в телефон, чтобы не потерять счёт времени и, заодно, не уснуть ненароком. Десять, семь, три и… Остановка. Гарри чувствует, как автобус тормозит, чуть тормоша всех присутствующих в салоне. Он снова смотрит на время — семь двенадцать. Неспешная уборка наушников, выход из транспорта, и парень почти сразу обращает внимание на противоположную сторону улицы, где около входа в кафе стоит его друг, то и дело оглядывающийся по сторонам. Он не замечает его. Гарри почти бегом переходит дорогу (конечно, не забыв посмотреть на светофор) и тут же кидается с объятиями со спины, не беря во внимание неудобства в виде то и дело спадающего рюкзака, перекинутого на одно плечо. — Найл, с добрым утром! — от подобной внезапной нежности Найл вздрагивает и, уже будучи наготове ударить нападающего, в секунду понимает, что такой жест может принадлежать либо слишком радостному Гарри (хотя с чего бы ему быть таким счастливым в утро понедельника), либо пятилетке-переростку, пытающемуся выразить всю свою любовь дружеским удушьем. Он разворачивается и решает для себя, что оба варианта были верны. Гарри отстраняется, поправляя на своём плече съезжающую сумку, и выдыхает, будто только сейчас получив возможность дышать полной грудью. — С добрым утром, — протягивает Найл и смотрит на наручные часы, — ты, случаем, не знаешь, когда там собирается примчаться Сиби-… Он не договаривает — к ним тотчас подлетает небольшой, сносящий всё на своём пути, ураган, на бегу кое-как убирая выбившиеся из хвоста светло-русые пряди, и чуть не врезается в Стайлса, избегая столкновения буквально в десяти сантиметрах. —… Я не… Фух… Я не опоздала?.. И ты чего так лыбишься? — на одном рваном дыхании выпаливает девушка и держится за бок, который начал побаливать ещё три минуты назад. — Во-первых, доброе утро, Сибилла, — строгим голосом проговаривает блондин и сразу же смягчается, — во-вторых — нет, ты успела секунда в секунду. Удивительно. А третье… — он пожимает плечами, и теперь обе пары глаз направлены на Гарри, спокойно стоящего в стороне. — Что? — он искренне не понимает, что от него хотят. — Ты чего это весёлый такой с утра пораньше? — переспрашивает Сиби, заканчивая попытки вобрать в лёгкие больше воздуха. — Я..,— парень мешкает, осознавая, что выслушивать возгласы друзей, разносящиеся по всей улице, он вовсе не готов. — Давайте сначала откроем кафе, а потом я всё расскажу, хорошо? Найл с наигранным подозрением оглядывает его с ног до головы, прежде чем достать ключи и, наконец, впустить всех в небольшое заведение. Троица вдыхает привычный, родной запах кофе и блинчиков, что, видимо, задержится здесь навсегда. Пара минут, и они уже стоят в своей форме, натирая столы и вытирая пол, как и в любое другое утро будней. — Ну так? — первым не выдерживает Найл — он снова стоит около столика с номером «3» и не перестаёт водить по нему тряпкой, видимо, надеясь на скорое появления Джина: другого объяснения этому Гарри не находит. — Ну.., — Стайлс хмурится, подбирая слова, продолжая расставлять бокалы на полках стиллажа у барной стойки. — Помните, я говорил вам про кастинг? — Та-а-ак, — тянет Сибилла и тут же отвлекается от намывания пола, — у Луи Томлинсона, да? — Гарри кивает. — И..? — И.., — повторяет за девушкой Стайлс. — Меня, вроде как, пригласили на пробы. Следующее, что он слышит за своей спиной — неожиданная тишина, вмиг прервавшаяся стуком ручки швабры об пол. Парень разворачивается и видит две абсолютно разные фигуры — впавшую в ступор Сиби и согнувшегося от смеха Найла. Второй вытирает выступившие слёзы рукой, произнося: — «Я не пройду», «я уверен», «идиотский ливень — он всё испортил», «я выглядел как идиот», — передразнивает он друга, который докучал его подобными фразами всю прошедшую неделю. — Итак, для начала — я был прав насчёт дождя, — Стайлс тут же хочет перебить его, но в ответ получает лишь поднятую руку, приказывающую молчать, — Нет! Даже не спорь — сам ныл. А ещё… Охуеть, Гарри, я безумно рад, правда. — Я тоже, — наконец, оживает девушка и первым делом срывается с места, чтобы обнять друга, совершенно позабыв о лежащей на полу швабре, — Господи, Гарри, я же говорила тебе! — по-доброму смеётся она, не выпуская парня из крепких объятий, когда к ним присоединяется и Найл. — Всё, хватит, задушите, — смеётся счастливец, и они вновь разделяются, возвращаясь к уборке, но уже в значительно лучшем настроении. — Кстати, — внезапно вопрошает Сиб и снова смотрит на друга, — когда у тебя эти пробы? И где? Я к тому… Может, тебе стоит взять выходной на тот день? — Я… Встреча назначена на день этой среды, а где… Эм, я пока не знаю. Джессика должна прислать сообщение со всей информацией во второй половине дня. А насчёт выходного… Да, я подумаю. — Стой, Джессика?.. — ухмыляется белокурый друг, переглядываясь с подругой, словно без слов понимая идентичность их мыслей. — Ну да, кастинг-директор Томлинсона, — невозмутимо отвечает Гарри, продолжая натирать столешницу, не видя взглядов двух официантов, всё ещё пытающихся довести до блеска их небольшой зал. — Ага… Понятно, — Найл усмехается и, наконец, принимается за четвёртый столик.***
Ближе к вечеру кафе «У Грина» продолжает пустовать. От окон отражаются лучи весеннего солнца, ослепляя бармена, заставляя попеременно жмуриться и время от времени прикрывать лицо рукой. Пока за столиками сидит от силы четыре человека, у барной стойки стоит лишь один — мужчина лет пятидесяти, выглядящий довольно прилично в своём отнюдь не новом коричневом костюме и подходящей к нему шляпке, видимо, усердно пытающийся выбрать для себя не слишком крепкий напиток. — Вам что-то подсказать? — Стайлс ведёт себя сдержанно, давно привыкнув к таким посетителям. Главное — терпение. Часы показывают без пяти четыре — всего двадцать минут, и его смена закончится. — Да.., — с небольшим скрипом в голосе произносит старик, поправляя на переносице очки со значительно толстым стеклом. Он откашливается и продолжает, — Могу я заказать простой растворимый кофе?.. Понимаете… — Оу, да, конечно. Не переживайте, — Гарри улыбается, пытаясь передать всю свою доброту через этот краткий жест, и, увидев улыбку в ответ, разворачивается к кофе-машине, где неподалёку расположились упаковки, наполненные раздробленными зёрнами. Парень достаёт чашку — пакетик кофе, кипяток, разогретый предварительно, пара ложек сахара и лёгкое помешивание. Гарри берёт готовый напиток в руки, слегка обжигаясь от попеременно подступающего тепла, и ставит его на деревянную столешницу прямо перед мужчиной. Тот снова улыбается: — Спасибо вам большое, сколько с меня? — Десять пенни, — совершенно непринуждённый ответ. — Всего лишь?.. Я заплачу- — Это всего лишь растворимый кофе, сэр, он готовится за минуту, не переживайте, пожалуйста, — пытается успокоить посетителя бармен, взглядом показывая, что беспокоиться тому действительно не о чем. Старик кивает и, произнеся через улыбку скрипучее «Спасибо», забирает чашку, направляясь к ближайшему столику у окна. И только парень собирается отвернуться к стиллажу с целью начать уборку бара перед своим сменщиком, как тут же слышит громкий хлопок от ладони о деревянную поверхность — он разворачивается и видит у другой стороны стойки свою подругу, стоящую к нему в пол-оборота и разглядывающую значительно поредевшую на данный момент «аудиторию». — Пока никого нет? — решает спросить Стайлс, попутно убирая свой стол. — Неа, — проговаривает на выдохе Сибилла и в секунду разворачивается лицом к другу, наклоняясь. Гарри замечает её озорной взгляд, понимая, что за этим последует какая-то, определëнно, очень увлекательная история. — Представляешь, — начинает девушка, а Стайлс мысленно подмечает свою догадливость, — вчера была в кондитерской… Ну… Недалеко которая. А там такой продавец красивый.., — она мечтательно прикрывает глаза, — брюнет, с выразительными карими глазами… И ресницы такие длинные, — парень тихо смеётся: подобные симпатии происходят с его подругой чуть ли не каждые две недели, так что ещё одна подобная история вовсе его не удивляет и не настораживает. В отличие от девушки, которая в эту же секунду выпрямляется и более серьёзным тоном произносит: — Такой мудак, ты бы знал, — она откашливается. — «Я с шлюхами не встречаюсь», а я только ему комплимент сделала, — звук нервного стука ногтей о столешницу доносится до ушей Гарри, пока тот пытается не стукнуть кулаком по столу, вместо этого выражая всё раздражение в простом фырканьи. — Господи, фу, какой козёл. И как его только на работу взяли?.. — продолжает вслух размышлять девушка, очевидно, злясь от воспоминаний о неудачном визите миловидной кондитерской. — Этот придурок заслужил только ссылки нахуй, — он не выдерживает. — Я надеюсь, ты это просто так не оставила? — Конечно, что за вопросы? — Гарри лишь снова фыркает, когда Сибилла поворачивает к нему голову. Она с минуту разглядывает его, пока тот расставляет все приборы по местам, и, как только он подходит ближе, треплет его кудри, вызывая улыбки у них обоих. — Эх, Гарри, и почему мы с тобой ещё не встречаемся?.. Ты такой заботливый… Стайлс не отвечает и лишь смущённо опускает взгляд, легко посмеиваясь и качая головой. Наконец, он поднимает свои глаза на Сиби и дарит ей короткую, нечитаемую улыбку, позже отворачиваясь в направлении коридора, ведущему к раздевалке. И вновь — препятствие. Он не успевает сделать и шаг, слыша звук оповещения о сообщении. Стайлс остаётся в проходе, когда достаёт телефон из заднего кармана джинс и хмурится, начиная проверять пропущенные: Найл, Майкл, звонок от Найла и… Нашёл. Это долгожданное сообщение о месте проведения проб. Он нажимает на него и сразу же вчитывается в текст. Пара секунд и он ухмыляется. Гарри замечает, что у стойки всё ещё одиноко стоит девушка, и возвращается на своё прежнее место, чтобы поднести экран мобильного прямо перед её носом. — Это что? — произносит Сиб и снова пытается перечитать сообщение, как его в эту же секунду убирают обратно. — Джессика написала, что пробы будут проходить в той самой кондитерской. Хотя, честно говоря, странное место для проведения подобного, но о чём-то похожем я уже читал… Рядом с парнем раздаётся протяжное «О-о-о» и следуемое за ним «Буду молиться, чтобы этого продавца уволили к среде». Он чувствует лёгкое похлопывание по плечу, после чего девушка отстраняется, видимо, окончательно завершая их диалог, и идёт ко второму столику, замечая новых посетителей. Стайлс ещё несколько секунд смотрит вслед девушке, про себя подмечая её красоту, и снова направляется в сторону раздевалки, попутно думая о предстоящей встрече. Кондитерская с не очень приветливыми рабочими, раннее время и конкуренты. И всё это назначено на среду. Среду, которую не любит никто.***
-2-
Неожиданно тёплый воздух обдувает лицо, пока Гарри размеренным шагом направляется к назначенному месту. Среда удивляет собственным настроем, превознося довольно жаркую погоду в приоритеты и уводя привычные весенние дожди на второй план. Яркое солнце отражается в окнах домов, простых, непримечательных улочках и всё ещё невысохших лужицах. Кое-где облупленный асфальт звенит под ногами прохожих, что решили выйти на улицу в настолько «хорошую погоду», дабы, наконец, сполна насладиться ощущениями от приближающегося лета. Лондон оживлён. Гарри вновь сверяется с временем на циферблате своего телефона и, завидя там успокаивающие «11:48», продолжает наслаждаться свежестью воздуха. Не нужно торопиться. Восемь дополнительных минут, и Стайлс стоит напротив витрины небольшой кондитерской. Конечно, странный выбор для проведения проб, но подобные выходки Луи Томлинсона часто освещались в множестве интервью, подпитывая всё это простым словом — стиль. Так что возможная при таком раскладе толпа из фанатов и прессы очевидно отсутствовала: лишь некоторые из прохожих заостряли своё внимание на этой картине, даря моменту пару секунд и, вероятно, пару снимков, и шли дальше; а вечно надоедливые выходцы из популярных изданий, кажется, уже давно покинули это место, не добившись новой информации от охраны и простых разглядываний окон. Сейчас же, подойдя чуть ближе, Гарри замечает режиссёра и другого, ещё не ушедшего, кандидата, или как бы ему следовало сказать — его соперника, сидящих за, насколько это возможно, дальним столиком и продолжающих свою насыщенную дискуссию. Решение «не мешать», подпитанное словом «подождать», отдаёт красным восклицанием в голове Стайлса, поэтому спустя несколько секунд тупого стояния он отходит в сторону от витрины, легко облокачивается спиной на ничуть не гладкую каменную стену и выдыхает, снимая непонятно откуда появившееся, почти незаметное напряжение. Томлинсон его не заметил, и, может быть, это даже хорошо. Парень опускает голову и сразу же бросает взгляд на свою обувь. Простые, в нескольких местах уже потрёпанные, чёрные кроссовки, не так давно купленные в отнюдь не дорогом магазине. М-да, зарплата за подработку барменом в местном забытом богом кафе и периодические заработки с игры в каком-нибудь эпизоде или, на худой конец, рекламе уж точно не позволяют «шиковать» на широкую ногу, но на все нужды хватает с головой, так что до этого момента Гарри даже и не поддавался критике собственной одежды. А сейчас… Да, вероятно, ему стоит прикупить парочку новых, желательно, не слишком уродливых, футболок. Когда он что-нибудь да заработает, конечно. Гарри продолжает блуждать взглядом по асфальту, попеременно натыкаясь на лужи, то и дело пересекающиеся колёсами машин, и ноги мимо идущих людей, что стуком подошв о камень придают жизни этой небольшой улице. Так он постепенно доходит до рассматривания улочек, расположенных напротив, ничем не примечательных с первого взгляда, но продолжающих дарить необъяснимый комфорт от одного их присутствия. Мимо пробегает группка детей разного возраста, что излучают радость и веселье от заманчивой игры и светятся точно солнце, палящее прямо сейчас. Их бег мимолётен, быстр и ярок. И всё это показывает жизнь. Стайлс стоит так ещё с десять минут, пока дверь в кондитерскую не открывается, и из-за неё, вслед за её еле слышимым скрипом, выходит Томлинсон и оглядывается по сторонам, тут же замечая высокую фигуру, расположившуюся около ближней стены. Гарри же, услышав звонкое бренчание колокольчика, оповещающего об открытой двери, тут же поворачивает голову в сторону заведения и, увидев стоящего перед ним режиссёра, как-то непонятно равнодушно смотрящего на него, вмиг оказывается перед Томлинсоном, протягивая руку в знак приветствия. —Добрый день. Я Гарри Стайлс, мне назначили пробы на двенадцать дня- — Добрый день, Гарри, — мужчина повторяет действие юноши, скрепляя их руки в быстром рукопожатии, почему-то успевая послать холод одним лишь секундным прикосновением. — Да, я знаю. Так почему же мне пришлось выйти, чтобы найти Вас? — Я.., — Гарри мнётся на месте, но недолго. Мысленно подобрав слова, он вновь обращается к режиссёру. — Когда я подошёл, то увидел, что Вы ещё не закончили с прошлым кандидатом, так что я решил не мешать вам… — И когда же Вы собирались показаться? — в голосе Томлинсона слышен упрёк, и он вполне объясним. Мужчина продолжает бездейственно стоять перед Стайлсом, кажется, пытаясь вдавить того в землю одним лишь своим взглядом. — Я… Прошу прощения, это решение было глупым с моей стороны, — Гарри улавливает короткий кивок в свой адрес. Томлинсон отворачивается, жестом руки указывая следовать за ним, и когда Гарри повинуется, он снова открывает дверь в крохотное помещение, заполненное светом и манящим запахом сладостей. Режиссёр возвращается к столику, где до сих пор сидит тот самый «парень-соперник», пока Стайлс остаётся чуть поодаль от них; Томлинсон обменивается парой слов с первым, видимо, прощаясь, так как тот спустя несколько секунд уже встаёт с целью собрать свои вещи, пожать руку режиссёру, мило улыбнувшись, и, наконец, удалиться. Только после этого Гарри отрывается от своего места и проходит к заветному столу, где, уже усевшись и устремив взгляд на собственные руки, его вновь ждёт Луи Томлинсон. Он садится напротив, заметно нервничая, и выдыхает, дабы не оставаться в подобном состоянии перед важным человеком, замечая, что тот успел отвлечься от разглядывания парочки своих неброских, чёрных браслетов, украшающих его правую руку, и теперь пристально смотрит ему в глаза, видно, выжидая чего-то. — Итак, Гарри Стайлс, — слегка хрипло и протяжно звучит голос мужчины, разрезая тишину, когда, спустя ещё несколько секунд, он не дожидается никаких действий со стороны собеседника. Тот сразу же тихо прокашливается, видимо, пытаясь показать свою готовность, и следит за действиями режиссёра, что прямо сейчас перебирает копии каких-то бумаг в своём аккуратном деловом портфеле и, найдя нужную, выкладывает её на стол, располагая рядом с уже давно лежащим перед ним блокнотом. — На кастинге Вы сказали, что актёрство в каком-то смысле помогает Вам ориентироваться в обществе, верно? — Да, именно так, — юноша едва заметно кивает, продолжая наблюдать за действиями Томлинсона, когда тот отчего-то непривычно долго потирает правую руку сквозь браслеты. Довольно странно, но не может же человек, имеющий достаточное количество опыта, нервничать на собственных пробах? Или это вовсе не невроз. Но что тогда? Бред. Стайлс, прекрати пялиться на его руки и посмотри уже ему в глаза, прояви хоть каплю уважения. Гарри поднимает взгляд на режиссёра, как раз в момент, когда тот собирается продолжить свою мысль: — Я должен был понять эту фразу, как Вашу попытку сказать, что Вы хорошо вживаетесь в роль, или в этом был какой-то другой посыл? — холодный взгляд. Практически буквально. Замешательство прокрадывается в голову. Стайлс молчит несколько секунд, очевидно пытаясь найти себе оправдание. — Я надеялся убедить Вас в своих способностях, описывая себя, но, думаю, вышло не очень, — наконец, выдаёт он. — Правильно думаете, — Томлинсон ухмыляется, и от этого действия напряжение начинает спадать на «нет». Кажется. — В любом случае, у нас с Вами ещё будет время проверить это, но перед практикой следует изучить теорию, верно? — вопрос звучит так, словно он был адресован ребёнку. Но, конечно, он риторичен. Гарри кивает. — Хорошо, тогда сейчас я дам Вам копию экспликации характера персонажа, Вы просмотрите её, а позже мы обсудим всё подробнее. И снова немое согласие. Томлинсон возвращается к своему тёмному портфелю, сразу же отстёгивая его своеобразную крышку с целью достать нужный документ. Вновь перебирание пальцами по бумагам, вновь нахмуренные брови, вновь ожидание в минуту. Ухмылка — нашёл. Мужчина аккуратно вытягивает копию из сумки, откладывая её на стол, негласно давая Гарри понять, чтобы тот взял её, пока он проверяет портфель на сохранность и, следом, закрывает, провоцируя звонкий щелчок. Стайлс мгновенно отдаёт всё своё возможное внимание появившемуся перед ним «сборнику» из пары листков, испечатанных чёрными стойкими чернилами. Он слегка хмурится, перечитывая одну из первых заглавных строк. «А́ртур Хармунд. Главный герой, 2». Ещё раз — «Главный герой, 2». Что?.. Решив сохранять своё лицо невозмутимым, Гарри незаметно прокашливается и переворачивает страницу, начиная вчитываться в текст экспликации. Что ж… Интересно. — Для начала давайте проясним, — обращается к нему Томлинсон спустя несколько минут изучения текста, — любая деталь сюжета, сказанная мной Вам, ни коим образом не должна превратиться в причины сплетен следующего дня. Многого я сейчас, безусловно, не стану оглашать, но хочу заверить Вас, что без «подарка» в таком случае Вы не останетесь. — Я понимаю. В моих планах не было делать что-то подобное, можете быть уверены, — Гарри напрягается. Это предупреждение было вполне очевидной вещью, но всё ещё непривычный холодный тон, обволакивающий воздух вокруг каждый раз, продолжает нести за собой дискомфорт. Юноша вновь незаметно для себя переводит взгляд на руки режиссёра. И ничего. Мужчина сдержано, чётко и тонко отработано, улыбается так, что в какую-то милисекунду Стайлсу кажется, что это даже искренне. Кажется. — Хорошо, тогда перейдём к обсуждению проекта, — Томлинсон находит свой блокнот и, открыв его на нужной странице, пробегается глазами по первой строчке. Обратный взгляд. — Скажите, Гарри, как и насколько близко, по Вашему мнению, Вы поняли представленного Вам персонажа, не зная при этом подробностей истории? — Я… Я бы сказал, что эта некая аккуратность и осторожничество персонажа связывает меня с ним. Психологически А́ртур довольно-таки уравновешен, вследствие чего при несильных нагрузках на мозг и эмоции он может быть несколько медлительным, но при проявлении энтузиазма активность к нему возвращается.., — взгляд Гарри начинает бегать от детали к детали, не задерживаясь на лице режиссёра. — Он… Любящий брат. Отважный, в своём роде, человек. Но, — парень неожиданно замечает, как Томлинсон с интересом отрывается от разглядывания собственного блокнота. — Но он принципиален: у него есть свои рамки, выстроенные из общественного мнения и общепринятой морали. С целями то же самое. Он категоричен и упрям. В связи с этим, думаю, конфликтен.., — парень замолкает, но, увидев кивок мужчины, решает продолжить. — А́ртур, как здесь написано, не сразу замечает проблему, вероятно, из-за собственных убеждений — это трудно посчитать за простую невнимательность… Ещё из плюсов: ему везёт в социуме — в экспликации написано, что он может найти подход к любому, — Гарри смотрит в глаза Томлинсона, как бы пытаясь дать понять, что он закончил, но, видимо, снова выходит плохо, так что: — Кхм… Это всё, думаю. Режиссёр вновь кивает, заглядывая в собственные записи, пока Гарри пытается в одиночку справиться с неловкостью тишины. — Хорошо, — наконец, тихо раздаётся хрипловатый голос Томлинсона, — Тогда, думаю, нам стоит обсудить сюжет проекта, — переворот страницы. Стайлс кивает, вслед чему видит холодный взгляд Томлинсона, в секунду прекращая все свои движения, сквовываясь. Глупое напряжение. — Артур, как Вы уже прочли из биографии героя, крепко дружен со своей сестрой — Пес. Они лучшие друзья друг для друга, но это до определенного момента. Пес начинает остраняться. Задача Артура — выяснить, в первую очередь, не причину всего происходящего, а наличие желания сестры вернуть всё в обратный ход. Определённо, начинает происходить что-то не то — жанр «триллер» объясняет это, — мужчина едва заметно ухмыляется. Гарри задумчиво оглядывает его, ища во взгляде Томлинсона продолжение его словам, но его не следует. Несколько секунд. — Больше сейчас Вам знать не нужно, так что можем переходить к практике. Стайлс лишь поджимает губы, кивая, предчувствуя внезапную и вовсе не желанную тревогу. Плохо. И не вовремя. Режиссёр откладывает уже, кажется, измученный тысячами его действий блокнот в сторону от себя, видимо, мысленно вычёркивая последний пункт плана встречи. — Гарри.., — выходит сипло. Он прокашливается, повторяя, — Гарри, сейчас я даю Вам возможность проявить себя. Вам нужно будет, в образе персонажа, просто подойти к прилавку и выбрать что-нибудь для себя. Вы должны постараться действовать так, как, по-вашему, действовал бы Артур. Рядом с кассой будет стоять камера: она понадобится мне и моим коллегам позже; тем более, я надеюсь посмотреть на Вашу игру под её прицелом, — он останавливается, вероятно, предупреждая юношу о готовности. — Что ж, можете идти. Гарри кивает. Он выдыхает, параллельно этому вставая из-за стола и пытаясь перевести дыхание уже на ходу. Он зарекает себя не оглядываться — иначе он собъётся. Тревога всё ближе подступает к горлу; сам же Стайлс доходит до прилавка. Нельзя. Сейчас он Артур Хармунд. Плевать на всё остальное. Парень подходит к кассе, оглядываясь на все предложенные сладости, красиво выставленные на полки. Выбор… Хорош. Он наклоняется в попытке изучить, кажется, каждый представленный ему вариант. Вероятно, у Артура давно имеются собственные предпочтения, которым он старается не изменять, поэтому юноша, практически не медля, выпрямляется, тут же встречаясь взглядами с кассиром. Тот выглядит максимально расслабленным, не придающим особого внимания происходящему, будь то парень, стоящий прямо перед ним, или достаточно известный, «новомодный» режиссёр, наблюдающий за этой картиной, сидя за дальним столиком. Итак. — Добрый день, — ровный, полный решительности и чёткости, тон разрезает тишину, когда Гарри обращается к парню. Прекрасно понимая, что ответа не последует, он старательно вглядывается в имя на бейдже, в мгновение возвращаясь в состояние лёгкой весёлости и тонкого упрямства. — Николас, будьте добры два клюквенных чизкейка, пожалуйста, — кассир, явно удивлённый серьёзностью в голосе собеседника, пытается сохранить свой беспечный образ, «кивая» взглядом сверху вниз, и отходит к холодильнику, не замечая стальной, колкий взгляд Гарри, брошенный ему в спину. — Ваши два клюквенных чизкейка, — стук блюдцев о стеклянную поверхность прилавка заставляет Стайлса отвлечься от разглядывания кондитерской и отпрянуть от небольшого стеллажа, на который он благополучно облокотился минуту назад. — С Вас шесть фунтов. Примитивный обмен, короткое «спасибо», кивок в ответ. Стайлс забирает две тарелочки и аккуратно придерживает их в обеих руках, находясь на пути обратно к столику и собственному имени. — Почему клюква? — задаёт вопрос мужчина, когда Гарри ставит одно из блюдц перед ним. — А почему синяя ручка? — короткая усмешка, и Гарри вновь садится напротив. Томлинсон кивает ему, выказывая этим жестом своё одобрение, но его мимика всё ещё остаётся ограниченной. Пять минут молчания, пока оба остаются занятыми собой и своим чизкейком. И, видимо, лишь от этого напряжение кажется прозрачным. — Что ж, — Томлинсон провоцирует тихий звон от удара вилочки о блюдце, отставляя всё в сторону. Гарри следом делает то же самое, не взирая на оставшийся несъеденным кусочек десерта в собственной тарелке, и начинает готовиться к очевидному прощанию, — было приятно поговорить с Вами. Я и, возможно, мои коллеги ещё раз посмотрим Ваши пробы по записи, как и у всех остальных. Дело остаётся за Вашим ожиданием. Это займёт около двух недель. Если Вас утвердят на роль — Джессика напишет Вам. — Хорошо, — Стайлс кивает, пытаясь коротко и просто улыбнуться. Не очень. — Спасибо за сегодняшнюю встречу — это в любом случае большой и важный опыт для меня. Они практически одновременно встают из-за стола, дабы, наконец, завершить всё это ещё одним холодным рукопожатием. Юноша совершает вторую попытку улыбнуться: — До свидания. — До свидания. И Гарри уходит. Пара секунд терпения скрежета нескольких половиц, и за ним закрывается дверь, не забывая оповестить об этом всех прохожих звоном крохотного колокольчика. Парень стоит здесь, у входа, ещё несколько мгновений, вглядываясь в изменения улицы. Он выдыхает. Теперь — свободно. За тот тягучий час, что холодными минутами, кажется, был заморожен ещё с порога с виду ничем не примечательной кондитерской, лучи некогда жаркого солнца успели потускнеть, теперь же отдавая размеренное, приятное тепло, что вскоре прокрадывалось сквозь кожу в вены, разливаясь там праздным вином, согревая, расслабляя. Небо всё ещё голубеет, разгоняя тяжёлые серые облака, предвещая продолжение столь полюбившейся всем погоды на ближайший час. Улица уже заметно потеряла свою оживлённость, когда большинство прохожих, что некоторое время назад так яро рвались сюда, исчезли, оставив за собой лишь призрачные следы присутствия. Стайлс продолжает следить за оставшимся движением, начиная самолично вникать в эту среду́, наконец, окончательно выпутываясь из сетей собственной тревоги, уходя от теперь столь неприятно терзающего колючими воспоминаниями места. Медленный шаг постепенно переходит в ускоренный, пока Гарри отчаянно пытается вернуться к спокойствию, замедляясь, стараясь прекратить бесцельно бежать. Он хочет отдохнуть. Ему нужно отдохнуть. Стайлс вновь размеренно выдыхает, победно достигая своего желания — одышка снова нечасто проявляет себя, а взгляд фокусируется на представшей перед ним в буквальном новом свете улице. Асфальт уже не так часто отзывается на шаги прохожих, начиная беднеть с каждым мгновением, дверцы крохотных магазинчиков и кафе перестают так часто скрипеть, теряя попытки зазвать чуть больше посетителей, а проезжающие неподалёку машины удивляют собственным редким появлением. Хотя… Чему здесь удивляться? Ведь, когда Стайлс привычно достаёт телефон из кармана джинс ради очередной проверки времени, на экране высвечивается вполне ожидаемое «1:12». Юноша улыбается сам себе, попутно убирая мобильный в прежнее, предназначенное для него, место. Ноги сами направляют Гарри в нужную сторону, пока он воспроизводит собственный план теперешней прогулки из чертогов своих, в основном, поверхностных мыслей. Что ж… Парк. Он не так уж и далеко отсюда, так что это место стало довольно посещаемым как Гарри, за то время, что он работает на этой улице, с парочкой его друзей, так и остальными гражданами, коих поблизости живёт не так уж и много. Стайлс добирается до него за несколько незаметных минут — шаг, всё же, волшебным образом ускорился, теперь удивительно не представляя никаких препятствий рассматриванию представшей перед парнем картины. Вовсе не большая аллея, служащая входом в оттого не менее маленький парк, встречается глазам, отражаясь в них зелёным светом листвы деревьев. Привычная железная арка с кое-где уже поржавевшей вывеской «Тинстрит Парк» едва заметно накренилась назад, словно специально подставляясь солнцу. Юноша проходит вглубь парка, не решаясь останавливаться у давно изученной аллеи, и, наконец, достигает брусчатой дорожки, что, разветвляясь, ведёт к деревянным скамейкам, где вполне ожидаемо практически никого нет: лишь молчаливая пожилая пара, сидящая на одной из самых близких скамей, и группка молодых людей, очевидно не нашедших себе другого места для спокойной дружеской прогулки. Гарри идёт чуть дальше, доходя до свободного места, и присаживается на чуть скрипучую лавочку, расслабляясь. Он на секунду прикрывает глаза, прячась то ли от всё ещё слепящего солнца, то ли от невозможного одиночества, и вновь открывает их, теперь же следя за своими действиями. В его руках снова оказывается телефон, что при первом включении оповещает о прошествии пятнадцати минут. Стайлс заходит в сообщения, ища нужную беседу. Поиски идут недолго, и совсем скоро Гарри натыкается на заветное «Три страдальца», после чего незамедлительно печатает Сиб и Найлу два не пестрящих энтузиазмом сообщения: Гарри: «Чувствую, с пробами полный провал» «А у вас как дела? :)» Он знает, что их перерыв наступит только через сорок минут, поэтому не надеется на скорый ответ. Так мобильный снова отправляется в карман, а Стайлс продолжает невозмутимо разглядывать деревья, которых здесь, в парке, не так уж и много. Погода тускнеет с каждой секундой, принося какую-то серую дымку в воздух, сохраняя тепло, но всё равно успевает обкрадывать жителей Лондона, постепенно забирая каждый луч солнца. И ведь нельзя назвать это чем-то душераздирающим, ибо к суровому небу, как бы то ни было, начинаешь привыкать; скорее, столь быстрая пропажа редкого яркого солнца просто огорчает. Скука. Решение о возвращении к себе в квартиру кажется вполне заманчивым, поэтому в следующую секунду юноша поднимается с места, напоследок оглядывая никак не изменившийся за эти минуты парк, и направляется обратно к аллее, что вновь закроет его собственной короткой тенью. И вот Гарри оказывается на уже давно успевшей наскучить ему улице. Неожиданная жажда комом подступает к горлу, отчего желание скорее справиться с ней, купив воду в ближайшем магазинчике, побуждает ноги двигаться чуть быстрее. Стук подошв об асфальт постепенно начинает раздражать, когда Гарри преодолевает оставшееся расстояние до крохотного Tesco, который, вероятно, можно найти чуть ли не на каждой улице города. Звук открывающихся дверц, и Стайлс заходит внутрь, тут же отправляясь на поиски холодильника с бутылкой освежающей жидкости. Лабиринт из стеллажей никак не препятствует быстрому шагу, так что уже через минуту Гарри стоит напротив полок с холодными напитками, доставая оттуда самую дешёвую пластиковую бутылку воды. Закрыв за собой дверцу холодильника, он спешно направляется к кассе, где, похоже, давно заметив столь нервного покупателя, стоит молодой парень, явно дожидающийся прихода Стайлса. Тот, дойдя до прилавка, с выразительным стуком ставит воду на транспортёрную ленту, в эту же секунду вытягивая бумажник из кармана джинс. Слыша писк, оповещающий, что продукт пробит, Гарри вытягивает несколько монет для оплаты, убирая всё остальное обратно. — Добрый день, — наконец, слышится приветствие от молодого кассира, как-то ехидно улыбающегося в адрес посетителю. — Добрый, — отрезает юноша и протягивает деньги, скопившиеся у него в ладони. — Желаете что-либо ещё? — кажется, паренёк не унывает, вновь пытаясь привлечь к себе внимание, посылая Гарри какую-то приторно сладкую улыбку. Наверное. — Нет, — никакой вежливости. — Просто дайте мне мою воду. Явно смущённый такой неожиданной дерзостью, кассир тушуется и, в конце концов, забирает монеты, что уже давно приземлились на стол, не дождавшись своей очереди. Он берёт со стола бутылку, тут же передавая её Стайлсу, который, в свою очередь, как-то слишком резко выхватывает продукт из его рук и, ещё раз взглянув на парня перед ним с нескрываемым отвращением, стремительно удаляется из магазина. Дверцы вновь с неприятным стуком закрываются за его спиной, когда он выходит из помещения. Долгий выдох. Что это, блять, было? Его раздражение перекрывается внезапным громыханием, донёсшимся с неба, заставляя парня взглянуть наверх. Тучи. Невероятно серые, глумящиеся тучи раздражают собственным шумом. Ещё ливня не хватало. Словно услышав это мысленное восклицание, грохот снова протестующе разносится по заполотнённому серостью небу, и первые капли дождя приземляются на неровный асфальт. Вдох. Выдох. Гарри обречённо разворачивается в сторону своей улицы, понимая, что автобус сейчас он уж точно не поймает, и быстрыми шагами направляется вдоль узкого тротуара. Невыносимо быстро усиливающийся дождь, кажется, нацелен на буквальное холодное убийство сегодняшним днём. Отсутствие элементарного зонта или ветровки заставляет моментально продрогнуть от всё ещё ледяных капель дождя. Тонкая футболка незамедлительно намокает, начиная неприятно липнуть к телу, а чёрные кроссовки, кажется, и впрямь наполняются водой. Холодно. Некомфортно. Мерзко. Неправильно. — Блятьблятьблять, — Стайлс на ходу, запыхаясь, возмущённо вскидывает руки вверх перед собой, вероятно, и вовсе позабыв о нахождении бутылки с водой в одном из его вмиг сжавшихся кулаков. Крышка тут же отпадает, и содержимое быстрой струёй выплёскивается в до того сухое лицо. — Да блять! — пустой, скрежещущий под пальцами, пластик сразу же летит в счастливо повстречавшуюся урну, провоцируя громкий, противный стук о железные стенки бака. Стоп. Всё. Ничего особенного. Просто сильный ливень. Просто небольшая неудача. Очевидная. Парень останавливается с целью протереть глаза от колющей жидкости, попутно выдыхая. Ничего особенного. Наконец, убирая руки от лица, он перекрещивает их у торса в надежде удержать хоть какое-то тепло. Выдох. Гарри снова ускоряет шаг.***
Сцена 3.
ЛУИ.
-1-
И вновь, спустя мучительно долгую и муторную неделю, в уши бьют, кажется, уже совсем привычные клубные биты, догоняя смешение близких голосов; взгляд затуманивается под действием крепкого алкоголя и усталости, голова рутинно терпит боли, а Луи, как и прежде, пытается держаться. Глубокое, широкое кресло с дорогой отделкой становится для него неким укрытием, засадой, пока сам он рассматривает своих друзей и коллег, что, под призмой его стеклянного взгляда, так непринуждëнно расположились напротив, на том же самом округлом диване, как и некоторое время назад, поддерживая неугомонный шум. Неизменная «Калифорния» покоится в руках Томлинсона, пока тот в сотый раз оглядывает обстановку, краем уха прислушиваясь к разговору окружающих. Дорогие ткани, отбеленные зубы, громкий смех, опьянённые мелочами глаза и едва заметная царапина на обитом кожей диване. И ещё одна. И снова. Луи скользит взглядом вверх, достигая прожекторов, что в собственном постоянстве сменяют синий свет фиолетовым, подстраиваясь под то и дело бьющие в голову песни, ослепляя собой. Мужчина облизывает пересохшие губы, делая последний глоток алкоголя, ожидаемо прожигающего глотку, возможно, стремясь ободрать её окончательно. Глухой звон стекла оповещает о присоединении пустого бокала к пятёрке остальных, всё ещё наполненных, но уже в третий раз. Томлинсону же хватает одного: остальное ему возместит головная боль. И ещё. Он вжимает голову в высокую спинку кресла, зажмуриваясь, пытаясь прогнать остекленелость во взгляде, и резко выдыхает, отчего создаётся впечатление, будто он очень усердно пытается прогнать тупую боль в неизвестном для него месте. Перед зашторенным взглядом проявляются разноцветные круги, раздражая собой и вызывая головокружение. Организм насмехается над самим собой. Глупо. Какой же абсурд. — Что, так ненавидишь Two feet? — в мозг проносится резвый бас, в котором, на удивление, не слышно и нотки влияния алкоголя. Луи хмурится вновь и, наконец, открывает глаза, пытаясь быстро преодолеть пытки из брызжущего в лицо света и воссоздать свой прежний вид, теперь добавляя во взгляд мнимое недопонимание. — Ты так скукожился, и мне показалось, что тебе снова что-то не понравилось в здешнем выборе исполнителей, — продолжает с усмешкой Джон Грин, давний знакомый и продюсер, которого Томлинсон победно находит спустя пару секунд блуждания по резко очерченным светом лицам. — Ну, раз показалось, то показалось, верно? — мужчина устало качает головой, усмехаясь в ответ. Занавесом из собственного контроля он закрывает глаза на подступающую новую волну головной боли, что с каждым новым битом песни посылает всë новые толчки по нервным окончаниям, и теперь полным чистоты взглядом смотрит в глаза Джона. Словно ничего и нет. Как всегда. Собеседник, как оказалось, уже давно и забыл об этом коротком диалоге, благополучно включившись в беседу со всей остальной компанией. Луи мысленно отсчитывает. Секунда, две, три. И они смеются. Опьянëнные, они взрываются смехом, вероятно, из-за какой-то очередной глупости. Возможно, каждый осознаëт это. Но какое им дело до уровня абсурда? А Луи вновь чувствует, как голову медленно, словно в попытке помучить сильнее и дольше, стягивает невидимыми жгутами. Неожиданное жжение настигает с теменной зоны, вероятно, являясь исходом недавно выпитой «Калифорнии». Возмножно, понадобится больше контроля. Но что ему до обыденности? Веселье, подпитанное искусственностью, продолжает резкими частицами доносится до Томлинсона, пока он всë так же невозмутимо повторно заказывает себе алкоголь. Решение «много не пить», что было отдано сегодняшнему вечеру, остаëтся в действии, а новый бокал нужен лишь для видимости. Неизменимая стратегия. — О, Томлинсон, раз уж ты снова с нами, — неожиданно доносится голос Зейна, когда тот, пытаясь перебить всех остальных, обращается к мужчине. Кажется, он здесь единственный не впал во всеобщий диссонанс, вместо этого не изменяя своей любви к сигаретам, — что с кастом делать будем? Результатов по главному герою у нас вообще ноль. — Боже, не напоминай, у меня от этих кадров уже глаза болят, — Луи показательно трëт глаза тыльной стороной ладоней, облокачиваясь на спинку кресла вновь, и, теперь действительно стараясь выразить всë своë недовольство, направляет на друга полный осуждения взгляд. — Важные фильмы требуют человеческих жертв. Так что поболят ещё немного: завтра мы собираемся на студии, чтобы окончательно всë решить, — Зейн, наконец, находит удобную позу, устраивая руки на собственных коленях и наклоняясь чуть вперëд, дабы никто не пропустил его усмешки, пока он будет целенаправлен только на поддразнивание полупризрачного друга и сопутствующее убеждение в надобности выбора. — И хрен ты отвертишься. — О господи, мне нужно будет снова претерпевать ваши манипуляции., — всë в том же полутоне проговаривает Луи после услышанной им «угрозы». Потянувшись в очередной раз, он протягивает руку через весь стол, абсолютно непринуждëнно и обыденно, в привычном жесте прося о безотказной дружеской любезности. Без лишних слов, Малик вкладывает в его ладонь пачку своих сигарет, оставляя вовсе не нужный вопрос о сигаретах Томлинсона при себе. Режиссёр же вторит шаблонной закономерности действий, выуживая зажигалку из кармана брюк и позже поджигая будущий для него источник расслабления. Вдох, протяжный выдох, и уже второй клуб дыма затмевает черты его лица. Белая туманность, сравнимая лишь с туманностью разума. — За их счёт ты делаешь окончательный выбор, — слышит он голос друга, явно настроенного на победу в вопросе, о котором Луи уже благополучно забыл. — Неполноценный, — Томлинсон произносит это на очередном выдохе, вновь беспечно любуясь белоснежной дымкой, словно секунду назад сказал что-то совершенно повседневное. Следуемая этому пустому ответу усмешка друга только это и подтверждает. Очередная затяжка. Очередной терпимый привкус горечи. И дым. Лëгкий, парящий, медленный, он околдовывает; даëт сосредоточиться на себе, даëт насладиться секундами мимолëтной бесконтрольности, топя резкие черты его лица в смятении, в размытости и неопределëнности. В хаосе из пресного запаха и всë того же противоречивого умиротворения. Искусственное наслаждение. Снова. Оно губит, оно травит, порой сжимая в тиски до звона в ушах. Искусственность легка и доступна — лишь её действительная значимость даëт ей авторитет. Ничего нового — просто легко переработанное старое, что всë так же не будет сравнимо с реальным отчуждением от мира; ибо всë это — запредельно и недосягаемо, ибо оно требует больше, чем денег. Белëсая туманность остатками кидается Томлинсону в лицо, отчего тот лишь секундно жмурится, а затем немного не трезво ухмыляется, вновь опускаясь к спинке уже явно им излюбленного кресла. Стараясь повторно сфокусировать взгляд, он, полный саркастичного удивления, находит на столике рядом с собой новый бокал «Калифорнии», после чего лишь нечитаемо качает головой. Мужчина прикрывает глаза, всë ещё держа сигарету опасно близко к своей щеке, и выдыхает, что выходит привычно сбивчиво и рвано. До его ушей доносится уже новая мелодия, которая своими резкими и дерзкими выпадами способна только на раздражение — обычная клубная музыка, что, совершенно не к месту, стала очередной несостыковкой с вип-комнатой. Первыми были царапины на диване, безусловно. Темп нарастает, начиная, кажется, вколачивать по одному гвоздю в голову каждый чëртов раз, пока Луи всë с той же безмятежностью на лице считает узоры, что появляются перед его плотно закрытыми веками уже минуты полторы. Вдох. Теперь искусственности здесь места нет. Выдох. Он снова открывает глаза, теперь безошибочно вглядываясь в несчастную «Калифорнию», мирно стоящую в обществе подобных ей, но уже вновь изрядно опустевших рюмок. Гремучая смесь в одном небольшом бокале. Томлинсон мысленно анализирует обстановку, чуть шипя себе под нос от нового потока головной боли, и, решив, что лучшим способом удержать контроль будет тонение в нëм, без ненужной робости тянется к алкоголю. Секунда, и его пальцы умело охватывают сосуд, вмиг передавая по ним разряд от соприкосновения с холодным, пока Луи всë ещё удерживает сигарету в той же руке. Он собирается поднести напиток к губам, когда осекается и слышит, как Зейн, вероятно, уже не в первый раз пытается до него докричаться: — Луи, запомни, что у нас завтра встреча в студии в час, — наконец озвучивает тот, с едва заметным презрением оглядывая бокал в руке режиссëра. — О, ну как тут забудешь, — он ухмыляется и совершает первый победный глоток. Почти.***
-2-
Темнота. Мозг заполонило дымкой вчерашней ночи, сковало так, что даже один чёртов луч утреннего солнца, раздражающе бликующего на затонированное стекло авто, колит глаза, будто абсолютно осознанно и незащищённо лазером выжигая белок. Тишина, прерываемая редким скрипом резины об асфальт — как же Луи благодарен, что ни субботнее утро в Лондоне, ни музыка, на этот раз, выключенная, не мешают его существованию прямо сейчас. Но, боги, как же он ненавидит злосчастную цифру «7», когда вспоминает, насколько сейчас действительно рáннее утро. И как же невыносимо сильно на него давит тишина. И свет. Его слишком много: Томлинсону кажется, что ещё чуть-чуть, и его глаза и вправду безвозвратно вытекут из глазниц. Жидкость кислотой прожжёт кожу его щёк и, быть может, лишь в знак памяти, останется симметричными каплями на его бомбере. Ох, сколько бы напускной драмы последовало… Смешно. Продолжая сидеть с опущенными веками, заведомо прячась от (на самом деле, едва видимых) невыносимых лучей солнца, мужчина ощущает, как быстрое движение машины сменяется более размеренным и вскоре исчезает совсем. Толчок. Прямо в спину и прямой отдачей от автомобиля. Ещё одна вещь в сегодняшнем списке раздражителей. Первой как всегда стоит головная боль, в это утро преумноженная из-за двух вчерашних бокалов Калифорнии. И за всё это следует говорить «спасибо»?.. — Благодарю, — Луи вежливо улыбается своему водителю, как только замечает, что они остановились аккурат перед студией. Выдохнув, он резко дёргает за ручку двери, выходя на улицу и моментально продрагивая от нестерпимого холода, пронёсшегося под кожу. Всего семь утра, в календаре указана суббота, но люди всё равно снуют по всему Лондону. Толпы людей. Как же вымораживает. В привычном жесте потерев ладонь о ладонь, Томлинсон направляется в сторону стандартного, ничем не примечательного, пятиэтажного дома и, достигнув высоких резных входных дверей, достаёт давно заготовленные ключи из кармана своих брюк, в следующую секунду, не поддаваясь давлению тугих петель, оказываясь в здании. Ему остаётся сделать несколько шагов, чтобы, наконец, войти в их студию — больших параметров помещение, награждённое высокими потолками и больше ничем: серые стены, заставленные разного типа декорациями, никак не пестрели на свету блёклого и холодного солнца Лондона — огромная серая комната, «коробка», как они с Зейном привыкли её называть, остаётся неким укрытием и хранилищем уже очень долгое время. Это их личный храм идей и их воплощений. Это личный храм его ощущений. Какое умиротворение. — О Боже, — шипит Луи себе под нос, как только заходит в студию. Какая невыносимость. Зейн сидит за их общим рабочим столом в другом углу комнаты, и ему, видимо, абсолютно плевать на происходящее вокруг, а особенно на появление в студии Томлинсона. Он спокойно и непринуждённо пьёт (Луи уверен) далеко не первый стакан воды и одновременно с этим что-то увлечённо рассматривает на экране компьютера. При этом включив музыку. Музыку, что эхом отдаётся от стен помещения и вмиг ударяет в голову режиссёра невидимой, но слишком уж сильно ощутимой волной. Семь чёртовых утра. — Зейн, ради, блять, Бога, выключи этот кошмар! — кричит он в сторону друга (которого он сейчас с превеликим удовольствием закопал бы заживо где-нибудь… да прямо здесь), привычными действиями начиная массировать виски. Ничуть не удивившись внезапному присутствию Томлинсона, Малик нарочито медленно разворачивается на его голос и со взглядом, полным неожиданной бодрости и дерзости, смотрит на вошедшего мужчину, выдавая: — Да лааадно, Томмо, ты же души не чаешь в Green Day. Он убьёт его сейчас. — Да, но не когда на часах только бьёт семь утра, в мою голову так же бьёт ещё и похмельем, а всё это добивает орущая со всех стен «Jesus of Suburbia», — Томлинсон подходит ближе, будто в наступлении, и пытается выражением своего лица отобразить всё то недовольство, которое он сейчас испытывает. Будто его другу это что-то даст. Несомненно, Зейн лишь усмехается, на что Луи зло выдыхает, вместе с чем, в конце концов, достигает стола, теперь имея возможность разглядеть так сильно заинтересовавший чем-то Малика монитор компьютера и, в добавок, самого друга. — Ты что, не спал совсем? Выглядишь дерьмово, — произносит он. Зейн тут же разворачивается, в возмущении вскрикивая детским «Эй!» и за тем добавляя: — Обижаешь! Я спал целых.., — парень смотрит на часы на своём запястье, — целых четыре часа! Луи только охает в притворном удивлении, но, заметив моментально вспыхнувшее возмущение на лице друга, преправляет всё это наигранно серьёзно выданным «солидно», за что чуть было не умудряется получить подзатыльник, вовремя уворачиваясь и смеясь. — Индюк, — бурчит Малик, когда вновь разворачивается к экрану компьютера. — Спасибо, — Луи усмехается и пододвигает к Зейну стул, чтобы в следующую секунду оказаться к нему вплотную, параллельно выискивая всю нужную ему информацию в изображении на мониторе лаптопа. — И что у нас тут? — Я ищу и собираю все папки с записями с проб в одну, чтобы сегодня мы по сотне часов не искали нужную, только теряя время. — И никто не додумался сделать так до этого? — Как видишь. Луи устало выдыхает, продолжая наблюдать за действиями друга, которые, скорее всего, будут продолжаться ещё очень долго, пока в его голову вновь не впивается боль, а вместе с той и вопрос, уже давно проросший в его сознании: — Хорошо, — выдох, — вопрос номер два: зачем ты изменил время встречи на такую рань? К тому же, зачем я здесь, если ты только сейчас собираешь материал? Действия Малика прекращаются, и он закрывает глаза. Едва заметные, но продолжительные, повороты головой для разминки очевидно затёкших мышц шеи прерываются ответом, произнесённым максимально измученным тоном: — Я ещё не переслал все нужные файлы с камеры на жёсткий диск, так что ты поможешь мне с их перекачкой. А «рань такая» для поддержания нашего общего тонуса и бóльшего количества свободного времени после. Следом Зейн зевает, а Томлинсону внезапно кажется вполне безобидной идея выбить зубы его другу прямо сейчас. До чего же невыносимый. — А Джесс, значит, тонус поддерживать не собирается? Её-то здесь нет. — Она придёт к девяти, — головная боль Луи начинает увеличиваться; окей, теперь в плане по выбиванию зубов уж точно нет ничего зазорного, — сейчас ей здесь нечего делать: работы хватит и на нас двоих. Ладно. Хорошо. Режиссёр откидывается на спинку стула и смотрит на макушку Зейна, мысленно прожигая в ней дыру, быть может, остатками своих кислотных слёз. Тот с абсолютной невозмутимостью продолжает свою работу, в то время как Луи даже не собирается приступить к своей и хотя бы взять камеру с записями в руки. Он лишь продолжает сидеть, не двигаясь ни на секунду, и сверлить одну точку взглядом, стараясь взять себя под контроль и концентрацию. Конечно, Малик даже не потрудился убавить громкость во всю кричащей музыки, и, что ж, Green Day вполне могут подойти. Мужчина сжимает челюсти почти до скрипа зубов и сменяет направление взгляда на пустующую стену напротив, прислушиваясь. Ныне слышимый второй куплет «Fire, ready, aim!» отдаётся размеренной болью, и Луи закрывает глаза. Виски сжимают черепную коробку, венами стягивая её в одно целое. Томлинсон ровно выдыхает, поддаваясь сосредоточенности, — на лбу словно выжигается клеймо. И- Будто в сладком пробуждении, он открывает глаза и, кажется, давно отрепетированным движением слепо находит камеру на просторах стола, тут же беря в руки провод и близлежащий жёсткий диск. Безусловно, это ничего ему не стоит.***
— Зейн, я клянусь, ещё раз ты откроешь эту запись, и я вскрою тебе голову! Томлинсон вновь смотрит на экран компьютера, кажется, уже в сотый раз проверяя время. Двадцать четыре минуты девятого, они не так давно закончили с самой муторной частью работы, сейчас же решив начать разбирать полученные файлы. И, господи, как же Луи раздражает упрямство Малика. — Он ведь идеально вписался, почему ты не хочешь дать ему шанс? — кажется, этот спор продолжается целую вечность. Возможно, сломать компьютер сейчас было бы самой выигрышной идеей. — Я сказал, что не беру, значит — не беру! Слово основателя! — или за ещё один вариант вполне может сыграть самоубийство ударом головы об стол. — Знаешь что, «основатель»?! — парень изображает кавычки в воздухе, а Томлинсон думает лишь о том, как бы сдержаться и не отрезать ему два этих пальца так сильно манящими ножницами. Вместо этого он лишь устало поворачивает голову в сторону голоса, полного недовольства. — Что же это мы тогда не позвали Эша? Это ведь он сценарист, он лучше знает своих героев! Что за ёбаный шантаж. Мужчина не выдерживает и резко поднимается со своего места: абсолютно точно специально произнесëнные слова выбили из него весь дух, оставив лишь отпечаток обиды. Он становится привычным, но слишком неродным, воплощением холода, когда зло восклицает: — Это МОИ герои, Малик! Это Я занимаюсь их воплощением, это Я автор идеи, ИХ автор! Нет Меня, нет и их! Это неоспоримая аксиома, потому что всё это, блять, Я, и ты прекрасно знаешь это! — Луи готов взорваться прямо сейчас, но вместо этого он в детском недовольстве возвращается в своё прежнее положение. Да какого чёрта? И Зейн замолкает. Парень долго смотрит на экран, будто борясь с самим собой или, быть может, стыдясь самого себя. Его глаза бегают из точки в точку, сам он нахмурен и, кажется, испуган. — Ладно, прости, — в конечном счёте произносит он и поворачивает голову к сидящему рядом Томлинсону. Но тот не смотрит на него. Он закрыл глаза, оставшись сидеть повёрнутым чётко к экрану компьютера, опершись подбородком на сложенные на столе руки. — Томмо, прости меня, пожалуйста, просто я- — Ты просто что? — мужчина не двигается и со сталью в голосе, с всё так же закрытыми глазами, надвигается только лишь при помощи слов. — Забыл, для чего мы здесь? Забыл, для чего здесь тóлько мы?! — Нет, Луи, конечно- Его оправдания прерываются резким хлопком двери, заставляя каждого из них вздрогнуть. Джессика. Ну конечно. — Всем привет. Ничего, что я чуть раньше? И Томлинсон со всей свойственной ему театральной драматичностью роняет голову на стол, в напыщенном мучении произнося слова благодарности и безусловное «Господи, ты моя спасительница». Словно прошлых секунд и не существовало. Возможно, в каком-то смысле, она является спасительницей и для Зейна тоже. Или не является ей вовсе. — Ты слишком вовремя — этот идиот уже успел выесть мне весь мозг, — заключает мужчина. — Ого, даже так, — девушка смеётся и проходит к столу. Отзвук её каблуков отдаётся эхом по всей студии, заглушая скрип внезапной тишины. — Я думала, это быстрее сделает твоя головная боль. Или он сам. На эту реплику Томлинсон лишь саркастически усмехается, закатывая глаза, будучи полностью обращённым лицом к Чоузен. Да, быть может, ей действительно стоит сказать «спасибо». — Нет, думаю, с этой миссией сегодня справится всё это чудо, над которым нам предстоит просидеть ещё очень долго, — он обводит рукой монитор возле себя. — И мозг здесь съест каждый из файлов, да и не только мне. Джесс лишь фыркает и в следующую секунду садится на недалеко стоящий стул, становясь третьей в этом «столпотворении» у экрана компьютера с вероятным желанием начать свой день с покрасневших глаз. — Хорошо, что тут у нас… Вы уже отобрали чьи-то номера? — Есть парочка, — неожиданно для всех заговаривает Малик, — но, думаю, нам стоит просмотреть всех, чтобы составить полную картину. Остальные кивают в согласии, тут же приступая к просмотру.***
По прошествии часа атмосфера в студии накалилась. Всё напряжение моментально сконцентрировалось в выборе, ибо каждый следующий из кандидатов был другим и, тем не менее, чем-то выигрывал у предыдущих. И так по одному невыносимому кругу. В очередной раз пройдясь по каждому, но с уже более жёсткими критериями, Томлинсон в один момент понимает, что он задерживает свой взгляд только на троих. Вернее — к сожалению, дáже на троих. Запись вторая, запись третья и пятая. Хорошо, теперь Луи хотя бы знает, что ненавидит эти цифры. Но абсолютно ничего не сдвигает его с места. На мозг давят расположившиеся с разных сторон Зейн и Джессика, кажется, пытающиеся убедить мужчину в правильности своего собственного выбора. И, возможно, они переодически спорят и между собой. Но Томлинсон ничего не видит. Ни единой зацепки, чтобы избавиться от кандидатуры хотя бы одного. Вариант случайного выбора не для него — он категорически противоречит его взглядам. Быть может, он должен понять, кому он верит. А мысли спутались так сильно, превратив каждый файл в уже давно заученную кашу, что распознать в ней реального, своегó, героя у Луи вряд ли выйдет. Что ж. Тупик. — Я в уборную, — быстро произносит мужчина и резко поднимается со своего места, чем прерывает тирады своих коллег. Но плевать. Видимо, и ему, и им, потому что Он невозмутимо направляется в сторону нужной ему комнаты, а Они после секунды дребезжащего молчания так же невозмутимо продолжают спор. Ускоренный шаг, едва не переходящий на бег, и размеренное дыхание; с хлопком запертая дверь, и Томлинсон оказывается в уборной прямо напротив зеркала. Комната совсем небольшая: всего несколько квадратных метров из чуть зеленоватых стен, освещаемые едва горящей лампой. Стекло зеркала поблёскивает на тёплом тусклом свете, и кажется, что эти мелкие осколки отражения искусственного невидимо колят глаза. Луи жмурится, облакачиваясь на раковину, и, открыв глаза в очередной раз, просто видит и чувствует, как стены сужаются вокруг него. Они приближаются, нагнетая, становясь воплощением зажатой в тески головы, пока он с непоколебимым спокойствием смотрит на своё отражение. Взгляд мечется из одной точки себя в другую, пока он пытается унять хрипы в своём надорванном, скрипучем дыхании, восстанавливая прежний его ритм. Глаза. Он видит, как их стальной холод моментально обращается для него блёклой бирюзой, и чем дольше Луи всматривается, тем больше замечает в отражении Хаос. Ужасно и неправильно. Исчезни. Проходит минута — он уже ровно дышит. Руки с силой сжимают бортик раковины до такой степени, что в один момент Томлинсон слышит, как скрежещут ногти, проезжаясь по скользкой поверхности. Но он не обращает внимания — мужчина продолжает разглядывать себя в зеркале, словно в презрении, смотря на самого себя с высока. Кошмарен. Он старается не задевать взглядом кисти рук, оставляя плечи в виде границ. Очевидно, пальцы белеют — Луи не замечает этого, но просто знает, ведь так и должно быть. И вновь он закрывает глаза, выдыхая и опуская голову. Ещё немного, может быть, всего лишь полчаса, и он будет свободен. Совсем немного. Ему лишь нужно понять, кому он верит. Резкий щелчок, неприятная вспышка, и он открывает глаза. Блять. Чёртова внезапная головная боль. И он случайно посмотрел на запястья. — Твою мать. Луи вновь переводит взгляд на зеркало и свои глаза, будто борясь с возможностью потерять над Хаосом контроль прямо сейчас. Нет, не выйдет. Здéсь он слишком правильный. В его радужку уже возвращается былая сталь, а ком в горле можно легко сглотнуть. Вдруг он слышит, как из студии начинают доноситься фальшивые ноты очередной перепетой песни. Зейн. Ну конечно. Они ждут его. Да, он здесь. И теперь мужчина с абсолютным, холодным спокойствием смотрит на правую руку, замечая там неизменную пару своих простых чëрных браслетов. Не отрывая взгляда, он решает отвернуть рукав бомбера и лишь подушечками пальцев дотронуться до такой привычной детали своего образа; секунда, и он резко крепко схвачивает браслеты, другая — он медленно оттягивает их, с едва слышимым скрежетом проворачивая, хищно наблюдая за тем, как тонкая кожа больно сминается в маленькие складки, вторя направлению резинок и запечатлевая на себе след каждой. Она белеет, и браслеты впиваются в запястье, а Он улыбается. Ведь так правильно. Ярко, колко, двойственно и до чего посредственно. Томлинсон следит за своими действиями ещё с несколько секунд, прежде чем отпускает себя окончательно. Он в немом наслаждении и теперешнем умиротворении смотрит, как постепенно кожа руки наливается красным, обходя отпечатки, оставляя их белеть. Пара мгновений, и мужчина просто поправляет рукав бомбера, так легко и рутинно оглядывая себя в зеркале. Хорошо. Он выходит. Щелчок, сопровождающий открытую дверь уборной, и следуемый ему хлопок. Ничего критического не произошло. Так и должно быть. Луи плавно ступает по студии, прислушиваясь к эху от собственных шагов, и, наконец, достигает стола, тут же встречаясь со взглядами коллег: выжидающий — Джесс, и напряжённый — Зейна. — В общем, — начинает он, размеренно выдыхая и затем непринуждённо улыбаясь, — думаю, нам нужен четвёртый.