Take her name out of you mouth You don't deserve to mourn You just love the attention Or do you get bored? You like the power you have Hope you get caught in a law Do you think that you're happy? Just wait till you sure…
© «Come over again», Crawlers
— Слушай… Помнишь, как мы приехали сюда в первый раз? Небо было такое же… Тучи. Мы тащили сумки по лужам, я запачкала новые джинсы, и папа страшно ругался. — Мне был год. Не помню. Дай лучше документы проверю. Весело будет опоздать на поезд. Он же ходит раз в пятилетку, ты знаешь. В тот день на краснодольском перроне было практически пусто. Промозглый сизый рассвет, дует нещадно: редкому дураку охота в такое время топтаться на площадке. Две девушки, типичные местные на вид, пристроились сиротливо у края платформы, прижавшись друг к другу и плотно укутавшись полами уродливых мешковатых пальто. За годы существования почти позабытый «большой землёй» рабочий посёлок принял и выпустил из объятий множество чудаков… Конкретно эти двое были друг на друга совсем непохожи. Одна девушка — миловидная, среднего роста, со стройной осанкой и немного рассеянным взглядом — постоянно нервически поправляла густую копну медных волос, другая — ребячески невысокая, непропорционально худая и бледная — скрестив ноги сидела на видавшем виды линялом чемоданчике и время от времени упрямо мотала стриженой головой, стряхивая робкие капли дождя. …Странный это был сентябрь, совсем студёный: единственное, чем девушки были до боли схожи — печаль в глазах, зароненная и накрепко втоптанная стылой новорождённой осенью. Как всякие «теплокровные» городки, теряющие своё обаяние почти сразу по приходе холодов, сентябрьский Краснодол постепенно пустел. В аллеях небольшого лесопарка шумели вязы; всё сильнее гнил от ливней старый деревянный столик в родном какому-то знаменитому революционеру дворе, где мальчишки повесили тарзанку. Заброшенные огороды тоскливо желтели укропом, клонили к земле ветви усталые матери-яблони. Местная школа постепенно полнилась суетой, кидалась палой листвой малышня по субботникам, жители по утрам провожали укутанных с непривычки городских родичей по домам. Ближе к середине месяца, тем не менее, вокзал стабильно утрачивал былую популярность. Уезжать из Краснодола в это время было бессмысленно: кто же начинает осенью новую жизнь? Это время гибели и отмирания. Но делать было нечего… Отчаяние накатывало внезапно, хоть и приживалось, присасывалось к организму, как паразит; туризм и прописка — всё же очень разные вещи, и даже время не сразу расставляет все точки над «i». Вообще мимо Краснодола поезда дальнего следования ходили нечасто, а останавливались здесь и того реже. Победно гудящий состав было слышно ещё задолго до приближения, и в возбуждении от предстоящей встречи по рельсам скакала неугомонная ребятня, а истошно орущие на них мамочки и сами толкались порой чересчур близко к краю платформы, не давая проходу счастливым пассажирам. Радоваться, пожалуй, было отчего: сбежавшие из этой цветущей глуши считались теми ещё баловнями судьбы. Чаще везло, конечно, молодёжи. На коптилках крупнейшего местного завода добывались копейки, и чтобы хоть немного обеспечить себя, тащиться большей части населения приходилось до ближайшего крупного города. К тому же, там имелся неплохой институт, окончившие который получали заветный шанс рвануть куда подальше. Мечталось, конечно же, о Москве. Так и мерещились долговязым студентам могучие колонны Большого театра да светлые арбатские переулки вместе с прочими прелестями жизни в златоглавой, однако день за днём вместо шикарного междугороднего состава ждала их у перрона лишь скрипучая допотопная электричка. И потому, когда им всё же случалось убраться отсюда, назад не возвращались. Столь ожидаемые поезда счастья приходили, переполненные горожанами, которые с лёгким презрением щурились из окон на мерцающие огоньки покосившегося вокзала и с недовольным ропотом впускали в свои ряды новоявленных «эмигрантов», а дикие краснодольские мальчишки лишь корчили рожи им в ответ. Но всё же те дни ожидались местными с радостью. За пронзительными гудками им слышался отдалённый шум какого-то недостижимого прекрасного далёко, и, с трепетом провожая глазами уже удаляющийся последний вагон, они будто бы провожали в небытие свои самые сокровенные желания. Однако в тот день даже для пташек-студентов было ещё рановато, а массовые «мероприятия» на перроне всё же случались, как правило, летом. Свидетелей развернувшейся сцене было совсем немного, и только непосредственным героям её было ясно, к счастью это или к беде. Разговор у девушек не вязался, решение было давно принято и до мелочей обговорено, и только вязкая, давящая пустота вокзала невольно способствовала обмену вымученными мыслями. — Какой-то бред, правда, — поёжилась та, что повыше, вглядываясь в затуманенные силуэты пятиэтажек, чьи пустынные дворы они миновали по пути сюда. — Сердце у меня не смиряется с этим. Она говорила с неловкими, полными безнадёжности паузами. — Я так не хочу. Никогда не хотела, что бы ты там ни считала. Собеседница подняла на неё мрачный взгляд. — Ну, я тоже, как ты могла заметить. Уж теперь-то что?.. — Ты должна навестить нас потом, Саша. Должна в конце концов соскучиться. — Должна? — названная Сашей задумчиво усмехнулась ей в лицо. — Никому я ничего не должна. Только денег тебе. Мы же обсуждали это. — И с тобой вообще невозможно разговаривать, — сокрушённо констатировали в ответ. — Хоть предупреди, когда номер поменяешь. — Предупрежу, Лен, предупрежу. Только матери можешь не сообщать. Я не буду больше брать. Или брошу. Не надо мне это. Карие глаза её подёрнулись дымкой, за которой сейчас было не различить и тени чувства. — Извини. Я устала и не знаю, что делать. Всё как-то доломалось и стёрлось. Я просто не хочу вспоминать о том, что было, и теперь попробую по-другому. Будем надеяться, Лю поможет мне. — Но Лю… не мама, — развела руками Лена. — Никто никогда не примет тебя так, как она. — Зачем ты начинаешь снова? — Не начинаю. Просто маме будет больно. — Ну и пусть будет немножко, — кисло улыбнулась Саша. — …Типун мне на язык, знаю. А больше ничего не знаю. Когда станет лучше, тогда и поговорим об этом. По новому номеру. Спрячусь за ним и буду считать, что я теперь я кто-то другой. — Ты горе луковое, — прошелестела Лена, чуть наклоняясь к Саше для объятия. — Ладно, лихом не поминай, то же обещаю, — проговорила Саша скороговоркой, не глядя в пытливое Ленино лицо, и встала, потирая тощими ладонями заледеневшие икры. Где-то вдалеке уже шумел приближающийся поезд.***
— Слушай, а как там Настя? — Тимур поднял на неё серьёзные глаза, задумчиво теребя травинки в длинных пальцах. — Вы же разговаривали, она звонила? — Ага, представляешь, — Саша откинулась на гамак, упёрлась в сосновый ствол носками старых кроссовок и улыбнулась, подставляя румяное веснушчатое лицо лучам. Высокое небо простиралось над лесом лазурным куполом парашюта. В воздухе пахло свежестью раннего лета и смолой. Один из самых приятных моментов за всю смену для вожатого — такая гармония, прерываемая лишь еле слышимыми вскриками играющих на поле недалеко от Саши и Тимура. Что поделать, следить за самым отвязным отрядом в «Солнечном» — это вам не какой-то кусок пирога*. — Наше телефонное обеспечение работает превосходно. Настя очень благодарна вам за записки. Передавала привет, — игриво сощурилась и добавила, — У неё всё оказалось лучше, чем мы тогда надумали. Воспаление лёгких. Штука серьёзная, правда. Но не смертельно для молодой девчонки. И не заразно, к счастью. Теперь она в порядке. Мальчик вздохнул. — Мне… стыдно, что мы потащили её с нами тогда. Это не по-мужски. Саша потянулась и легонько потрепала его по плечу. Даже сидя на корточках, он всё равно возвышался над довольно высоко натянутым гамаком лохматой тёмно-русой головой. Куда ж ты так тянешься, с нежностью подумалось Саше. Всего тринадцать, а второй по росту среди мальчишек, которым в армию через пару лет. Нечего и говорить, что ей, «полторашке», да ещё и с несколько раздавшейся за последние пару лет комплекцией, за этими разбойниками было никак не уследить. Приходилось изредка полагаться на безалаберного коллегу Максима, который, правда, не мог придумать развлечения для детей окромя футбола, но хотя бы на поле отследить их местоположение был вполне способен. Единственным в отряде, на кого всегда можно было положиться, как на взрослого (иногда даже больше, чем на саму Сашу), был этот добрейший черноглазый мальчишка в красной кепке. Саша старалась уделять внимание каждому из ребят, но большинству из них, пожалуй, его нужно было меньше, чем самым маленьким, с которыми она привыкла работать, а вот Тимуру как раз с ней было гораздо проще. Неудивительно, «тараканьи» мальчики были в основном старше него. Как бы Тимур ни тянулся к остальным, ни участвовал во всех отрядных сборах и приключениях, считались с ним меньше, чем хотелось бы. К счастью, у Саши всегда находилась тема для беседы, и он с неизменной радостью отвечал ей. Языки, история, космос, — своей любознательностью парнишка с его неутомимой страстью видеть, чувствовать, осязать мир настолько, насколько только позволит недолгая земная жизнь, напоминал Саше её саму. Кроме того, он был во многом смекалист и расчётлив куда больше своей вожатой и иногда помогал даже с организацией мероприятий. — Не по-мужски, говоришь? Да и не по-женски. Нехорошие были товарищи, прямо скажем, — хмыкнула Саша, приподнимаясь, и, присмотревшись к играющей в настольный теннис у ближнего корпуса сладкой парочке, громко свистнула. — Ну что ж вы за поросята, а? Доски помойте, голуби за собой не убирают. Романтики, понимаешь ли, — снова обернулась к Тимуру, улыбнулась насмешливо во все тридцать два зуба, и у губ её проступила почти незаметная морщинка. — Юность прекрасная, бессапожная… Ты общаешься с Вадиком, кстати? Может, отвлёк бы его, а то, мне намекали, он весьма прыток в любовных делах. Пригляди за сестрой. Я пока про вашу дискотеку подумаю… Дай вселенная мне копыт не отбросить! — Не общаюсь, — насупился Тимур. — Он… козёл он. — Чего это ты? — Саша скептически сунула в рот травинку. — Только не говори, что он к тебе лезет. — Я не доносчик. — Знаешь что, — она резко поднялась и присела рядом с ним на траву. — Если бы мне Гриша не «донёс» про ваши приключения юных аквалангистов, вся та история могла закончиться хуже. Так что выкладывай. — Да выкладывать нечего. Он — знаешь, как меня называет? — замялся Тимур. — Черномазым. Только так. Раньше этого не было. Мы, правда, не друзья. Но теперь… А что я ему сделаю? Я слабак. Мне перед Аськой тем более стыдно. Как она только с ним общается? Саша пристально и печально смотрела на него, немного склонив голову. Потом надела очки, лежавшие тут же, медленно пропустила светлые стриженые пряди через пальцы, как всегда делала, погружаясь в раздумья, и наконец произнесла: — Стыдиться тут вовсе нечего. Да и разная она бывает, слабость. А по поводу «черномазого»… — Но ведь у меня она не только в мышцах, но и в голове, — перебил её Тимур и досадливо пнул ногой широкий ствол. — Марат, старший, мне всегда говорил, что мы по рождению тигры — только не смейся! — и прибавлял, что во мне слишком мало воли, чтобы проявить этого тигра, быть мужчиной. Что я не хочу стараться себя исправить. — Не вешать нос, гардемарин! — подмигнула Саша. — «Исправлять» себя тебе совсем ни к чему. Каждый человек крут уже только тем, что появился на свет, сечёшь? Мы все — дети вселенной. А она отнюдь не идиотка. — А всё-таки черномазых никто не любит, он прав, — отрешённо продолжил Тимур. По правде сказать, настоящим «черномазым» Тимур не был. Он родился в браке таджички с русским средней полосы, в семье, где уже до него было трое детей. Упомянутая Аська даром что приходилась ему сестрой-близняшкой, походила на Тимура только внешне, — та же смуглая кожа, тёмные брови и длинное гибкое тело. А вот по характеру она была настоящим сорванцом: язвительной, отчаянной и лёгкой на подъем. Душа компании, с завистью вздыхал брат. Вокруг неё постоянно вились и пацаны, и девчонки; неудивительно, что даже в «Солнечном» она нашла союзников и с самого первого лета здесь сумела «употребить» их себе на пользу: брат только и видел, как её со смехом катали на спине все кому не лень. Тимура Асия в глубине души любила и в детстве компаньоном для всех игр избирала его, но трагедия, произошедшая, когда им обоим было по девять, разделила ребят на долгие годы, оставив каждого увязать всё глубже и глубже в личном горе. В тот жаркий весенний день старательный Тимур впервые стал круглым отличником, и мама, зная, как стесняет младших детей семейная несостоятельность, поехала в город за новым костюмом для сына. А какая-то фура по чудовищному стечению обстоятельств просто снесла их хлипкую ладу на полном ходу за несколько километров от дома. И мамы не стало. Нечего говорить, она снилась Тимуру мучительно часто — такая живая, тёплая и теперь такая далёкая, что он и сам легко поверил в вину, которую в сердцах вменяла ему Аська. Правда ведь, слабак. Но мама… мама бы так не сказала. Никто не смел оскорблять Тимура, когда они были все вместе. — Да Вадиму-то что? — вернул его в реальность возмущённый Сашин голос. — Чёрный-белый… По мозгам ему просто пока не въезжали парни за такие слова. Легко отыгрываться на том, кто не может дать сдачи, — заглянула в его удивлённо округлившиеся глаза и рассмеялась. — Ой, нашёл ты, кого слушать, конечно. Вот подрастёт моя школота, буду с такими советами начеку почаще… Я тебе ничего не говорила, хорошо? Тимур рассеянно кивнул. Он никогда не слышал, чтобы взрослые смеялись так по-детски самозабвенно. Это внушало надежду. Заметив его растерянность, Саша протянула мальчику раскрытую ладонь и слабо улыбнулась. — Постарайся сильно не переживать. Он неправ, и я с ним серьёзно поговорю. Если не подействует, Максим нашего Дон-Жуана вразумит толковее. Обещаю. — Саш, — вдруг как бы невзначай произнёс Тимур. Помедлил. Опустил глаза. В нерешительности почесал нос и выпалил наконец: — Научи меня драться, а? Я хочу ему сам врезать. — Чего?! — опешила Саша. — Ты с чего взял, что я умею? Я, конечно, на твоей стороне, но вообще-то пока в ответе за весь отряд. Меня Раиса Павловна убьёт за драку, особенно если узнает, что всё с моей легкой руки устроили. Она меня на карандаш взяла ещё с прошлой истории, ты же знаешь. Тем более, судя по Гришиным словам, вас здесь в принципе никогда не жаловали. Гриша Старшин, Григорий Тимофеич для малышей, был Сашиным другом, сапогом-парой, с чьей подачи она сюда попала и неведомым образом ещё умудрилась задержаться. Такой же неунывающий работник «Солнечного» лагеря, ещё и «беспримесный» флегматик от природы, он с фирменным выражением предводителя собрания бешеных первоклашек ежедневно перешучивался с Сашей, чем страшно нервировал замдиректора Раису Павловну, которая видала обоих в гробу по изрядному комплексу причин. Вместе они, благодаря полному несоответствию внешних параметров (он двухметровая шпала, она — «пышка» гномьего роста), смотрелись крайне комично. Впрочем, чужое мнение, коим их не обделяли коллеги, молодых людей заботило мало. Гриша был несколько старше и опытнее Саши, но оба выделялись из команды тем, что были уже, по всеобщему мнению, слишком взрослыми для такой работы. Тем не менее, вместо известного жеста в случае каких-либо претензий они демонстрировали красные дипломы: один — детского психолога, другая — учителя младших классов, и были таковы. К тому же, Гриша, отработавший в «Солнечном» несколько смен, уже обладал определёнными привилегиями и вообще слыл профессионалом своего дела. Сказать по правде, единственная существенная их проблема крылась в сомнительной репутации бунтарей и новаторов, чего в парочке, помимо подопечных, никто не принимал. Раиса Павловна была, кажется, из кожи вон лезть готова, чтобы доказать, что вожатая Синицына с детьми не справляется, если не кидалась в крайность и не бросалась доказывать директору, что Сашка формирует малолетнюю секту и ей срочно нужно указать на дверь. «Зави-и-и-дует!» — шутливо отмахивалась Саша от Тимкиного беспокойства. — «Удивительно, что вам ещё дышать здесь разрешено». И правда, одержимая дисциплинарными идеями, всё более напоминающими дедовщину, Раиса Павловна не гнушалась перекладывать обязанности разнорабочих на ребят, особенно на разношёрстный (и разновозрастной) отряд, собранный из «неблагополучных» семей и в узких кругах прозванный «тараканьим». Себе она казалась чрезвычайно важной шишкой и, несмотря на бесплодные попытки замуштровать ребят до смерти, искренне удивлялась их нелюбви… Эта вон, пара лет как из института, что она в воспитании понимает? Хотя, может, Синицына и ровня этим «будущим бомжам и проституткам». Саша всегда молча улыбалась на её колкости. Пока детей никто не трогал, она могла быть спокойна и за себя. Ребята — её слабое звено. Вот и в тот момент Саша, почувствовав нескрываемое отчаяние в голосе Тимура, серьёзно призадумалась. Даже он не доверяет ей настолько, чтобы не пытаться предпринять что-то самому. Но ведь этого нельзя требовать?.. Ох уж эти мальчишки со своими навязанными понятиями о чести! Она вдруг испугалась, что стоит помедлить — и Тимур пойдёт на врага войной. Страшно подумать, какая волна поднимется тогда. Саша поймала усталый взгляд больших печальных глаз и вздохнула. Сердце у неё самой горело нетерпением и обидой за парня, но и теперь она должна была оставаться беспристрастным оплотом здравого смысла. У меня в руках власть, очень условная, но власть, думала она. Я человек, вынужденный непредвзято относиться ко всем, способный в любой момент осадить всё, что идёт против правил. Человек, которому не дано быть честным до конца. Да даже если… Чего стоят жалкие примеры компетентности, которые я так стараюсь демонстрировать? — Всё будет хорошо, — в конце концов выдавила она. — Кэп сказал, кэп сделает, помнишь? — это была хотя бы честная попытка. — А пока не надо бросаться в бой, рейнджер, договорились? Не подставляй меня, пожалуйста. Я тебе доверяю. — Договорились, — хмуро пробубнил мальчик, опустив взгляд. На том и разошлись. Тимур отправился помогать Максиму с инвентарём для общелагерного турнира, а Саша осталась на поляне работать над завтрашним планом и составлять приличный список песен на вечер из накиданного ребятами, — в послеобеденный перерыв она уже планировала быть свободной. Избавься Саша окончательно от назойливой тревоги за Тимура, день и вовсе показался бы ей одним из лучших за всю эту смену.