Собака на сене

      Мокрым было все.       Вода впитывалась в простыни, стекала с длинных черных волос, оставляла темные следы на полу. Она промочила насквозь ночную рубашку и белье, дорогой костюм английского кроя и грязную робу ассасина. Ей ещё только предстояло шумно плескаться в тазу, а пока, помимо всего этого, она, сначала задержавшись, всё-таки поддалась и начала с кашлем и рвотой выходить из лёгких и желудка Хэйтема Кенуэя.       Три вздоха.       Первый с почти истеричным, рвущимся кашлем, второй и третий — с облегченными шепотками.       — Ты нас напугал, отец, — Коннор неуверенно посмотрел на согнувшегося над полом Хэйтема. Тот с трудом полнял голову и сощурился. Видимо, он хотел спросить, мол, «Что ты тут делаешь?», но силы быстро покинули его. Хэйтем завалился на кровать, как подстреленный. От Коннора не укрылось, как Чарльз Ли тут же присел возле него на корточки и поспешил прикрыть его мокрой простыней и взять за прохладную руку.       — Зачем? — хрипло спросил отец. Он мог не дополнять фразу, все и так поняли, о чем он. Чарльз открыл рот, чтобы что-то сказать, но Коннор опередил его:        — Ты нам нужен, бессовестный.       Он не мог скрыть тревоги в глазах, когда отец рвано, хрипло рассмеялся:       — Нам?       Он обвел взглядом комнату и только сейчас заметил, что и Ли, и Коннор, оба рядом с ним, но не дерутся, а обеспокоенно склонились над ним. Он перевел погасшие глаза то на одного, то на другого, а потом повторил уже утвердительно:       — Нам, значит…       Он явно хотел сказать что-то ещё, но его тело свело судорогой.       — Быстро принеси одежду и побольше одеял, — скомандовал Ли. — А мы пока пообщаемся.       — А чего это я? Сам неси! — искренне возмутился Коннор. Мало того, что этот негодяй усатый не давал ему поговорить с отцом ещё тогда, он и сейчас не хочет дать им пообщаться.       — Это ты все устроил, — нахмурился Чарльз. — Ты и вали! И быстрее — не видишь, ему холодно!       — Эй! — Хэйтем покашлял. — Я, конечно, понимаю, что я теперь… В силу некоторых событий… Несколько потерял статус человека, но… — он снова закашлял, как чахоточный. — Я все ещё здесь… Я все слышу и понимаю…       Коннор и Чарльз, устыдившись, переглянулись и смолки. Коннор с неохотой подчинился.       — Где взять вещи? — хмуро спросил Коннор.       — Каморка в столовой, левая дверь под лестницей.       Он кивнул и вышел.       Особняк, занятый отцом и этим Ли, встретил его некоторой затхлостью. Сказывалось, видимо, что в доме до парочки тамплиеров никто не жил, причем очень давно. Но глядя на пыль по углам и плесень по стенам, Коннор почему-то подумал, что этот особняк до болезненного похож на серую, разрушенную душу отца. От этой мысли в груди почему-то стало щемить.       Почему?       Он не особо страдал, когда на его глазах лоялисты разбили Хэйтему лицо, но отчего сейчас так… Неловко, странно? Даже… Больно, что ли?.. видеть, как отцу окончательно разбили и без того изуродованную душу.       Коннору стало тошно.       В первую очередь от того, что Ли был прав.       Все это время, за двадцать восемь лет, он не удосужился узнать об отце ничего. И ведь если бы Чарльз не пришел… Могло бы быть уже поздно. Растерянный, Коннор потащил наверх охапку одеял, рубашку и брюки. Эта куча закрыла ему обзор, заткнула нос затхлым запахом старья, и он осторожно поднялся по лестнице, несколько раз едва не упав. Но услышав за дверью разговор, он остановился и замер.       — Ну зачем, зачем вы это сделали? — с болью говорил Ли. — Я понимаю, насколько вам больно, правда. И я хочу…       — Даже не потому, что мне больно, Чарльз. А потому, что я отравляю все, к чему прикасаюсь. И я… я опозорил вас… изгадил собой, — он закашлял. — И мне невыносимо жить с мыслью, что я, такой грязный, еще и испоганил честь сына. А перед вами… мне просто невозможно стыдно.       Коннор почувствовал, как сердце от волнения начало колотиться где-то в горле. Ему хотелось уйти, но вместе с тем ноги словно приросли к полу.       — Грязные тут только те люди, которые с вами это сделали, — тихо прошептал Чарльз. — А вы… вы не порченный, не надо так говорить.       — Я так чувствую.       — Но ведь это не так! Вы ни в чем не виноваты, правда.       Коннор посмотрел на то, как сдвинулись тени на полу. Убитый таким горем и чувством вины отец, смущенный Чарльз Ли… Если бы ему кто-то сказал, что это вообще возможно, он бы рассмеялся и не поверил.       — И то… Что вы сделали… Это не грязно, это… Ну я в смысле… Что вы такой… ну… хороший… да и вообще… Это было лучшее, что произошло со мной за всю жизнь.       Повисла пауза. Коннор прислушался, но по звукам трудно было определить, что происходит. Он нерешительно мялся за дверью.       Пауза все не прекращалась.       «Ну грохните что ли чем-нибудь»… — тоскливо подумал Коннор. Ожидание изводило его. Молчание наращивало градус беспокойства. Наконец он не выдержал и выглянул.       Хэйтем висел на Чарльзе Ли, припав к нему губами. Его мокрое тело вжалось в чужое, мелко дрожа. Руки их сплелись.       Что происходит?! Разве кто-то мог трогать его отца? Почему он вообще касается этого Ли? Зачем он это делает? Зачем? Почему отец висит на нем, как утопающий на бочке? Может, так и надо?       Понаблюдав за ними какое-то время, Коннор решил, что всё-таки так и надо. Он увидел, как отец почти перестал дрожать и совсем успокоился. Его спина расслабилась, пальцы рук разжались, отпуская мокрую ткань. Ладони с шорохом соскользнули по груди Чарльза, задевая пуговицы и края плаща. Хэйтем выпрямил ноги. Он стал сползать, но Ли бережно обвил его талию и подсадил чуть выше, заключил в объятия.       Отец тепло прижался к Чарльзу. Коннор шумно выдохнул — движения Хэйтема стали спокойнее, но все ещё было в них что-то такое, что заставляло его нутро переворачиваться.       Коннор осторожно поставил связанное веревками одеяло на пол. Растер ноющие руки — они и без того болели после многократных нажимов на слабую грудь, а тут ещё этот увесистый тюк. Сверху он положил единственную чистую рубашку — необжитый толком дом, больше похожий на убежище, особо ничем похвастаться не мог.       Надо отойти. То, что происходит, это не его дело.       Но это мой отец!       Если бы Хэйтем хотел, чтобы Коннор что-то про это знал, он бы сам сказал ему. Поэтому надо отойти. Тем более, что отцу, кажется, от этого становится чуть-чуть лучше. Он вон даже задышал ровнее… Вот только…       Все равно есть оно. Ощущение, что Хэйтем ищет защиты. Ищет и выпрашивает ее таким способом, как жеребёнок пощипывает губами мать, чтобы она дала поесть молока или почесала его. Даже движения похожи, только вместо крупа чужой рот.       Он должен уважать его право в этом нуждаться, поэтому уйдет. Совсем бросить отца он не может, но этого он и не сделает — займётся, чем должен.       Коннор спустился вниз, зажёг огонь, начерпал из ведра воды и стал припоминать, как правильно готовить нужный отвар. Да, он не лекарь, вряд ли это сильно поможет отцу, но пусть хоть перестанет нервничать и кашлять. За самым главным все равно придется обращаться к Матери рода…       Пока вода закипала, он уселся за стол и уставился в пространство. Конечно, дома он, если приходилось готовить, старался занимать себя чтением, но здесь, кажется, вообще не было книг. Тогда он взял из ящика скрепленные веревкой листы с какими-то рецептами и стал их листать.       — Как там отец? — нарочито небрежно спросил Коннор, услышав шаги Чарльза по лестнице. Тот плюхнулся на стул, донельзя довольный и какой-то даже одухотворенный.       — Свернулся креветкой и спит, — отчитался Ли.       — Что такое креветка? — полюбопытствовал Коннор.       — Вроде рака морская тварь, — отмахнулся Ли, но тут же погрустнел. — Хэйтем часто так сворачивается, как она. Ему, наверное, одиноко, а теперь еще и очень больно, и вот он так…       — Слушай, ты ведь его давно знаешь… Расскажи мне о нем что-нибудь, — неожиданно для себя попросил Коннор.       — О, твой отец… — Ли как-то нежно и мечтательно посмотрел в потолок. — Любит собирать статьи из газет, рисует, когда думает, что его никто не видит, обожает дождь и ненавидит пасту и насекомых. Ему нравится, когда ему читают вслух, нравится перебирать какие-то бумажки, но он ненавидит, если кто-то без спроса трогает его волосы. И не любит, когда мои собаки его облизывают… — Ли даже рассмеялся.       Коннор изучал его с неподдельным интересом. Он впервые видел кого-то, кто с такой любовью говорит о чем-то, и уж тем более Чарльз Ли был в его видении мира последним человеком, который на это способен.       — Он пьет чай без молока, в отличие от других англичан. Обожает кофе с бисквитами, и я даже пытался ему их приготовить, но они подгорели, а он все равно хвалил… А еще он постоянно скрывает боль — я же знаю, что у него левое колено поражено артритом, кого он обманывает…       — И эту боль он тоже скрывал от нас, — вдруг сказал Коннор. — И вот к чему это привело.       — Он не мог о таком говорить, ты же понимаешь, — Чарльз посмотрел с каким-то отчаянием. — То, что он пережил… Так что я даже не удивился, что он попытался… Они ведь растоптали его, а он такой гордый, независимый… — он опустил глаза. — Хэйтем — не ангел, но он не заслужил такого. Для меня он все равно самый лучший, несмотря на ошибки, которые когда-либо делал. И он… — Чарльз посмотрел Коннору в глаза. — Он никогда не отдавал приказа сжигать Ганадзедон.       — А ты? А ты что, ослушался его?! — Коннор почувствовал, что начинает закипать от гнева.       — Я бы никогда его не ослушался, но у меня и в мыслях не было сжигать деревню, — Ли мотнул головой, а потом их взгляды снова встретились:       — Я не сжигал Ганадзедон, — повторил он и выдал. — И я не убивал твою мать.       Коннор дернулся и застыл, как ударенный.       — Можешь ненавидеть меня, можешь продолжать верить, что мы с Хэйтемом — злодеи, делай и думай, что хочешь, — выдохнул Чарльз и поднялся. — Но я больше не оставлю его страдать в одиночестве, несмотря на то, что он не хочет, чтобы ему помогали. Он просто…       — Собака на сене, — прошептал Коннор.