Собака на сене

      Ярость, смешанная с тоской и несправедливостью была очень похожа на грязные стены и полумрак трактира, где Чарльз Ли уныло помешивал ложкой кофе. Другой рукой он постоянно тер лоб, как делал всякий раз, когда нервничал.       — Наплюй ты на него, — едко сказал голос Томаса Хики в голове у Чарльза. Хики при жизни часто подкалывал его, и забыть такое после того, как его не стало, как-то не получалось. — На кой хрен тебе этот Хэйтем?       — Нужен, и все, — отвечал ему Чарльз так же мысленно.       — Ты ведь его любишь, да?.. — и дурацкий смех.       Чарльзу хотелось воспротивиться, рявкнуть на наглое, потерявшее совесть подсознание, но сил отрицать очевидное не было.       — Ну… Люблю.       — А ему наплевать. Как и всегда, — продолжал шипеть уже погибший Хики в голове Ли. — Ему на все наплевать. Даже на то, попадало ли ему в глотку что-нибудь, кроме вискаря.       — А мне плевать, что ему плевать. Выбора у меня нет.       — Это же наш Хэйтем! Вспомни хоть, когда он последний раз думал не только о себе.       — Да пошел ты! — ответил Ли и поднялся. — После такого — вполне имеет право.       Он в молчаливой ярости стукнул кружкой об стол, положил мелочь и вышел. Ехидных терзаний от Хики ему и так хватало в повседневной жизни, а сегодня еще надо было встретиться с Коннором.       Паршивый, упрямый, глупый мальчишка…       Чарльз Ли вскочил на лошадь и рысью поехал к месту встречи. Он щурился от яркого солнца, бившего в глаза сквозь листву, поеживался от ветра и чувствовал себя напряженным, как натянутая струна, которая вот-вот лопнет.       Вчера Коннор встретил его не слишком дружелюбно, лицо вон до сих пор ноет. И вообще, его бы воля… Но бросить Хэйтема нельзя.       Подъезжая к сгоревшему клену, где была назначена встреча, Чарльз нервно стискивал в пальцах поводья. Сомнения грызли его еще со вчерашнего дня:       Хэйтем просил не говорить… — С ним заговорил внутренний голос, но, к счастью, уже свой, а не Хики.       Но он ведь ничего толком и не сказал, да и не собирался, верно?       Он разозлится, если узнает.       Что ж, по крайней мере, он почувствует хоть что-то, а это в их случае будет уже прогресс.       А еще ты бросил его одного, — шептал гадкий внутренний голос. — Ему одному явно плохо.       — У меня нет выбора, — вслух сказал Ли.       — Что? — он услышал шум веток и треск, и с дерева возле него спрыгнул Коннор. Чарльз вздрогнул от неожиданности и зарычал:       — Обязательно вести себя, как обезьяна?       Коннор скрестил руки на груди. Он медленно отлип от дерева, к которому прижался спиной, и скользнул вниз, уселся на корточки.       — Садись.       — Ты хочешь поговорить прямо здесь?       — Да. А что тебя смущает?       Чарльз какое-то время смотрел на него с легким презрением, желая отвесить легкий воспитательный подзатыльник, а потом все-таки устроился рядом, поджав ноги по-турецки.       — Что с отцом? — строго спросил Коннор.       — Ты сам все видел.       Коннор продолжал пристально смотреть на него.       — Ему досталось от жизни и без тебя с твоими дураками-ассасинами, и если бы тебе было не наплевать на него, ты бы знал это очень давно, — зло сказал Ли, испытывая приступ внезапно нахлынувшей ярости. — Если бы ты хоть чуть-чуть интересовался чем-то, кроме себя… Или кем-то, то ты бы знал…       Коннор хрустнул костяшками пальцев.       — Ты можешь мне врезать, — приступ боли сжал сердце Чарльза как и всякий раз, когда он думал о том, что есть Коннор — плод любви человека, без которого он не мог жить и той, с кем он сам же и познакомил Хэйтема в тот роковой день. Сам же испортил себе жизнь. А он не мог не думать — это живое воплощение сидело прямо перед ним. Но ярость за прожитые не так годы заполняла его, и Ли продолжал мрачный, сердитый монолог. В его голосе даже прорезались рычащие нотки: — Но я скажу тебе правду. Если бы я не пришел, ты бы и дальше скакал по своим деревьям, гадил бы и зарывал дерьмо в землю, и тебя бы не волновало, что чувствует Хэйтем. Выбей мне зубы, но я прав.       Глаза Коннора загорелись бешенством, он тяжело задышал, но тут же успокоился.       Чарльз Ли ждал хотя бы оплеухи. Он видел, как у Коннора сжались кулаки — еле сдерживается, чтобы его не размазать. Но он упрямо продолжал говорить:       — И теперь, только после того, как тебе все время было насрать на отца, хотя ты знал о нем, а он о тебе — нет, ты только после моего появления зачесал яйца и еще пытаешься меня допрашивать.       Он хотел было встать и в ярости плюнуть в траву, но Коннор вцепился в его камзол и слегка подергал, намекая, чтобы он продолжал. Наверное, чувствовал, что Ли нужно было выпустить пар. Но тот замолчал. Коннор подергал еще раз.       — Да отвали. Честно, вообще не хочу с тобой разговаривать.       Повисла неловкая пауза.       — Как долго вы с отцом знакомы? — наконец спросил Коннор.       — Дольше, чем ты живешь. Мне тогда было двадцать два, ему чуть больше, — Ли на миг поднял глаза к небу, предаваясь воспоминаниям.       — И ты…       И я все это время его любил. С самой первой минуты, — хотелось ответить Чарльзу, но он сказал совсем другое.       — И я видел, во что он превращается. Сначала мне казалось, что я надумываю. Но потом я заглянул за… — Чарльз замолчал, пытаясь задавить слезы. Не хватало плакать в присутствии этого поганца. — За завесу… За эту серую завесу, я увидел, что на самом деле он просто…       Говорить невыносимо. Потому что какой-то комок удушья подкатывает к горлу, и он отстанет, только если позволить себе прикрыть пахнущей собаками перчаткой лицо и пустить слезы.       — Когда я его увидел, я даже не поверил, — тихо сказал Коннор. — Передо мной был избитый щенок, а не волк, которого я знал.       — Потому что этому волку в свое время надели на грудь терновый венец, — Ли почувствовал, как что-то жжет глаза, но понадеялся, что набегающие слезы незаметны. — Твой отец годами скрывал то, что его мучает. Но за закрытой дверью он становился… Кем-то еще.       Говорить «пустотой», «собой настоящим» не хотелось. Как минимум потому, что Хэйтем, кажется, был в эти моменты не так уж и пуст, и Ли знал, что свернувшийся комочком Хэйтем все-таки не является настоящим.       — Кем?       Господи, как можно задавать такие тупые вопросы?       — Из твоих друзей-дикарей кто-нибудь спустя время начинал проявлять равнодушие ко всему окружающему?       Коннор неопределенно пожал плечами, а потом сказал:       — У меня особо нет друзей. И потом стало как-то… Не до того… Вот и вообще…       Ли поборолся с собой, а потом произнес:       — У него давно меланхолия. Слишком много дерьма наелся. Но раньше справлялся, давился. Сейчас — уже не может. После такого никто не сможет.       — Скажи мне, что случилось.       — Я сам знаю не все. Просто знаю, что на него напали красные мундиры, когда он лазил где-то во Фронтире.       — Ты что-то скрываешь, — Коннор подозрительно прищурился.       Конечно, скрываю! Нельзя же тебе сказать, что эти британские уроды не просто били твоего отца. Сделали самое страшное с человеком, который…       — Если ты точно не скажешь, я не смогу помочь, хотя бы потому, что не знаю, что делать, на что опираться.       Ага. А если скажу, он либо меня убьет, либо сам с собой что-нибудь сделает. Либо просто угаснет.       — А еще тебе мерзко, потому что ты его любишь, — зазвучал в голове знакомый голос.       — Не люблю, не люблю, — по привычке он уже опять начал отпираться от насмешек ныне покойного Хики. — Мы просто вместе работаем, он мне дорог, только и всего…       — Я не могу. В отличие от тебя я не хочу его потерять, — сказал он уже вслух.       — Я тоже не хочу! — взорвался Коннор и встал на ноги. — Но ты же не даешь никаких…э-э-э… как по-вашему… Сведений… Ничего не говоришь мне! И как я должен ему помогать! Псина с соломой — это ты, а не я!       Ярость полоснула сердце Чарльза острым ножом. Он вскочил подбежал к лошади и заорал:       — Твой отец не может даже нормально сидеть, еле ходит и морщится, ничего не ест, а на его теле ссадины от веревки. Как ты думаешь, что с ним сделали?!       — Я…       Коннор попытался броситься за ним, но Ли уже вскочил в седло и дал галопа, улетая прочь.       Как ты думаешь, что с ним сделали?