Вернувшись на Купалук один тем вечером, Дин даже немного растерялся после ужина. В Дэдхорсе все прошло хорошо: он доставил Сэма в целости к его «наставнице» Руби. Которая оказалась очень даже ничего. (Ладно, на самом деле знойная красотка. Встретившая Сэма с лучезарной улыбкой.) Она тут же увлекла Сэма за собой, обещая ему водную экскурсию вдоль побережья Северного Ледовитого океана, а затем тур по новенькому общежитию «АП». Похоже, стажировка Сэма началась хорошо.
И это означало, что Дин остался сам по себе. Так с самого начала и планировалось, конечно, но теперь Дин вдруг почувствовал, что готового слушать нескончаемые арктические байки Сэма не будет рядом еще как минимум две недели. Приятно было предвкушать его возможное возвращение, но пока что он отсутствовал. Некого было брать с собой кататься на снегоходах по озеру или смотреть ледяные пещеры, не с кем было проводить время в сауне, не над кем (и не с кем) смеяться по поводу неуклюжего барахтанья в сугробах на снегоступах.
Дину оставалось только работать.
Также это означало, что ему пришлось сменить комнату. В последние несколько дней они с Сэмом жили в просторной комнате общежития с двумя кроватями. Научный фонд предпочитал селить людей по двое по мере возможности: так можно было обойтись обогревом меньшего числа помещений. Жить с Сэмом оказалось вполне сносно. (Даже на удивление неплохо. Братья никогда раньше не делили одну комнату на двоих, и Дин удивился тому, как легко они оба приспособились к соседству.) Но теперь пришла пора Дину переехать в комнатку поменьше и освободить большую для одной из групп ученых, что скоро приедут.
Перетаскивая сумку из двухместной комнаты в свою обычную одноместную, Дин не мог отделаться от проснувшегося вдруг чувства одиночества. Что было, по большому счету, абсурдно, так как в этой комнате Дин жил каждое лето: это была угловая комната коменданта лагеря. И она ему всегда нравилась. Отдельная, тихая. Уединенная. Практически изолированная…
«Ну-ка отставить! — строго велел себе Дин, водрузив тяжелую сумку на столик у стены. — Ты тут тринадцать сезонов прожил — и четырнадцатый пройдет прекрасно!» По стандартам Купалука комната была прямо-таки шикарной. Маленькой конечно, но зато его личной. Аспиранты спали на скрипучих кушетках по восемь человек в палатке (с совершенно неадекватными обогревателями), и даже ученые мирового класса и большие шишки из вашингтонского научного фонда останавливались по двое в комнате. Но Дину, как старшему коменданту лагеря, была положена вожделенная одноместная комната. Малюсенькая, но зато
своя, — и это при том, что на полевой станции уединение вообще было редкостью. В этой комнате имелся даже настоящий матрас на настоящей кровати вместо поролона на фанере, с которым приходилось мириться аспирантам. Прочие удобства включали обеденный столик, маленький письменный стол с двумя ящичками, которые даже выдвигались, столь же маленький шкаф (в котором было не четыре уставных, а целых восемь плечиков), вполне надежное (благодаря «большой маме») электричество, ночник, по большей части устойчивый сигнал вайфая и окошко, которое чаще всего даже закрывалось и запиралось, как должно было. Санузла, конечно, не было, но уличный туалет находился в каких-то тридцати футах за узкой полосой замерзшей грязи и гравия, и еще футов тридцать по снегу за ним было до раковины в столовой. Практически роскошь.
«Четырехзвездочный номер для тундры», — напомнил себе Дин, раскладывая вещи. Перво-наперво надо было разделить комнату на грязную зону у двери, где стояла обувь и висела верхняя одежда, и чистую зону комнаты. Тут существовали разные подходы, но Дин всегда придерживался мнения, что, если коридор трейлера считался частью тундры — там постоянно была грязь, гравий и тающий снег и поддерживать чистоту было невозможно — то уж в личной комнате можно и нужно было содержать чистый уголок. Так хоть можно было чувствовать себя цивилизованным человеком. Дин тут же выделил зону у двери под «грязный угол» и снял там зимние ботинки — любимую старую пару Sorels на толстом войлоке. Потом распаковал из сумки резиновые сапоги, на которые можно будет перейти, когда начнет таять снег, и походные кроссовки на последующие недели, когда тундра наконец высохнет. К зимним ботинкам, сапогам и кроссовкам присоединились грязные зимние штаны, лишь чуть менее грязная парка и дождевик — все это Дин вывесил аккуратным рядом на крючки над ботинками. Куча мягкой одежды (шапок, шарфов, перчаток, пуховых жилетов, свитеров и прочих теплых вещей, а также флисовая маска, закрывающая лицо) разместилась на столике возле сумки еще одним рядком, протянувшимся аж на пивной контейнер у изножья кровати. Дин убрал олений рог Сэма на полку у окна — это был лишь молодой отросток, но Сэм попросил сохранить его до конца сезона.
На этом разбор сумок, по сути, и закончился. Помимо одежды личных вещей у Дина было очень мало. Он проводил здесь по несколько месяцев в году, но никогда не предпринимал попыток «обжиться» — не вешал украшений или постеров, как делали некоторые. Несмотря на то, что из года в год он приезжал в одно и то же место, почему-то ему казалось, что он живет в бесконечных скитаниях — прямо как в его снах, — и по этой причине он не любил брать с собой вещей больше, чем помещалось в багажник авто. Чем бы ни объяснялся этот абсурдный импульс, все его личные вещи помимо одежды умещались на маленькую книжную полочку.
Первым, что Дин выставил на полочку, была одинокая бутылка виски. В контейнере их имелось больше, но доставать достаточно было по одной. Он поставил рядом и два стакана: гости к нему заходили редко, но иметь два стакана вместо холостяцкого одного было как-то больше по-взрослому. (Хотя второй он никогда не использовал.)
В эту поездку Дин взял с собой только одну книгу: «В дороге» Джека Керуака, которую уже читал дважды раньше. Четырнадцатый сезон казался подходящим моментом, чтобы перечитать ее еще раз, так что Дин привез ее с собой и теперь поставил на полочку, прислонив к бутылке виски. За лето к ней наверняка присоединятся и другие книги, позаимствованные с полки в грязном коридоре, где хранилась постоянно менявшаяся коллекция потрепанных и покоробившихся от влаги книжек в мягких обложках, что привозили аспиранты.
Помимо этого у Дина была лишь пара личных сувениров, привезенных в толстых чистых шерстяных носках. Оба носка были свернуты в ручной клади для сохранности. Сувениры были мелкие, и Дин достал их с большой осторожностью, даже положив носки на кровать, чтобы предметы не выкатились на пол.
Одним из сувениров был большой гнутый медвежий коготь, отломленный у основания. Даже сломанный он был длиной с указательный палец Дина.
Вторым был маленький, но увесистый кусочек пятнисто-коричневой слоновой кости — осколок старого зуба. Очень старого зуба.
Дин положил коготь и зуб на полку: медвежий коготь — слева, зуб — справа от бутылки виски и книги. Это были по-разному памятные сувениры: один символизировал хорошие воспоминания, второй — не столь хорошие, поэтому, движимый необъяснимым суеверием, Дин всегда держал их отдельно.
Он вдумчиво осмотрел зуб и коготь. Протянул руку и тронул коготь пальцем.
Потом отвернулся.
Дальше шла очередь оружия. Охотничья винтовка Винчестер «Аляска» уже хранилась под замком в кабинете Дина. Как он и говорил Сэму, изначально он купил ее за подходящее название, но она оказалась надежным орудием против медведей. У Фила и Райана было разрешение пользоваться ею в чрезвычайной ситуации, если Дина нет рядом.
Дробовик — старый-добрый отцов Ремингтон — в последние два дня был пристегнут в водонепроницаемом кейсе к снегоходу Дина на время их с Сэмом поездок. Но каждый вечер Дин заносил его внутрь. Теперь он открыл кейс, чтобы протереть дробовик, тщательно проверил его, после чего снова закрыл кейс и убрал его в шкаф на хранение.
Дин осмотрел и свой пистолет с белой рукоятью, достав его из кобуры — проверить, не просочилась ли в водонепроницаемую кобуру вода от талого снега.
Дробовик Дин обычно брал с собой, когда пользовался транспортом; винтовка оставалась в лагере на чрезвычайный случай; но пистолет Дин не оставлял никогда. Хотя, по правде говоря, всеми тремя орудиями он пользовался только для стрельбы по алюминиевым банкам и прочим тренировочным мишеням. Дважды за последние десять лет ему пришлось выпустить предупредительную обойму над головой любопытного медведя, и оба раза медведь убежал. Дин не застрелил ни одного животного. Но он был готов.
Наконец он обратил внимание на последнюю критическую вещь перед сном: окно.
В комнате Дина над книжной полочкой было маленькое окошко. Оно смотрело на юг — точно на Брукс во всем его великолепии, — хотя сейчас шикарный вид был скрыт за тяжелой черной шторкой. Дин отвел шторку пальцем и выглянул наружу. На улице стояла чудесная солнечная ночь: небо было безупречно голубое. В это время ночи солнце находилось почти точно на севере и полностью освещало южные горы, превращая их в ослепительно сияющую белую стену. На несколько мгновений Дин залюбовался видом. Горы протянулись вдоль южного горизонта из конца в конец, как величественный занавес из белых зубцов. Эта изломанная линия уже врезалась Дину в память: длинный склон в центре, зубчатый хребет слева. За тринадцать лет горы стали выглядеть как старые друзья.
Обычно этот величавый вид поднимал Дину настроение, но сегодня даже Брукс выглядел как-то одиноко.
Дин со вздохом отпустил штору. И нахмурился, глядя на ее край. Он осматривал окно не просто так: ночное арктическое солнце, при всей его экзотичности, представляло собой немалую проблему. Все окна общежития были снабжены плотно подогнанными черными шторками, полностью заслонявшими свет ночью. Однако со временем шторки неизбежно начинали рваться и изнашиваться. Одного солнечного луча хватало, чтобы помешать сну, и Дин с досадой обнаружил, что его шторка оторвалась с краю, в результате чего образовалась полоска света шириной в дюйм. Это была проблема. Дин нашел в сумке скотч и аккуратно прикрепил штору на место, сделав мысленную заметку починить ее как следует на следующий день.
Еще через полчаса в комнате был наведен полный порядок: стопки белья, кальсон и шерстяных носков сложены в сумке, рабочий рюкзак с дополнительной одеждой и оборудованием собран, папка с ежедневным журналом лагеря и списком дел — на столе. Дин взглянул на телефон. Полдесятого вечера. Пора было надеть флисовую пижаму, в последний раз заскочить в кабинет и почистить зубы, приклеить на виду возле доски убытия завтрашний прогноз погоды и проверить, все ли вернулись на ночь.
Переодевшись в свою теплую пижаму для тундры, зимние ботинки и парку, Дин прошел к трейлеру-столовой по замерзшей парковке, щурясь на ярком солнце. Доска убытия была почти пустой: там числились лишь двое: фельдшер Николь и аспирант по леммингам Шон, ушедшие вместе в сауну, — позволительная и, по сути, безопасная отлучка в это время ночи. Дин заглянул в столовую и попрощался на ночь с троицей экологов (кандидаты наук играли в настольную игру, пока их аспирантка вдумчиво просматривала блокноты с полевыми записями). Райан и картограф Мэтт увлеклись спором о том, когда пойдет лед: Мэтт в подтверждение своей теории помахивал замысловатыми картами местных источников. Мишка Тедди свернулся с лэптопом и смотрел какую-то сентиментальную комедию по Нетфликсу.
Сэм, конечно, был в безопасности в Дэдхорсе с этой девицей, Руби.
Что же касалось того птицеведа, Кастиэля… Что ж, по крайней мере, на улице немного потеплело: ночь стояла солнечная. В хорошую погоду Дину было не так беспокойно.
Он вернулся к себе в комнату, скинул ботинки, стряхнул куртку, забрался под свой спальник и тут же отключился.
***
Некоторое время спустя Дин проснулся. Он открыл глаза: тонкий яркий луч солнечного света прорезал комнату, как свет маяка. Дин спросонья решил, что пора вставать. Солнце взошло — значит, пришло утро. Он уже поднялся было с постели и прошлепал в угол к ботинкам, когда наконец додумался посмотреть на время.
Полночь. Ах да, это же был май за полярным кругом: ослепительное солнце вовсе не означало, что наступил рассвет. Оно означало лишь, что отклеился скотч.
Дин со вздохом поставил зимние ботинки обратно в угол, прилепил скотч на место и лег на спальник, пытаясь уснуть.
Только он задремал, как в окно дунул ветерок (как оказалось, за ночь оно приоткрылось). Скотч снова отклеился, и белый луч света опять прорезал комнату, осветив ее так ярко, как если бы кто-то включил верхний свет. Дин вздохнул. На то, чтобы приспособиться к арктическому ночному солнцу, всегда уходила пара недель. (Сэм то и дело вскакивал с постели и бегал на улицу посмотреть на это невиданное зрелище: солнце в час ночи. И Дин, как следствие, толком не спал.) Он понимал, что, настолько проснувшись и не привыкнув еще к круглосуточному свету, уже как следует не заснет.
— Вот ведь, божья лазерная указка, — проворчал он в сторону солнечного пятна на стене. — Черт бы тебя… Ладно, ладно, я встаю…
Ему все равно было тошно в этой маленькой пустой комнатушке. «Можно и поработать», — подумал Дин: из-за визита Сэма он и так уже подзапустил весенние починки и приготовления к сезону.
Он встал, зевая, снял флисовую пижаму, натянул свежее белье, кальсоны, зимние штаны и пару толстых шерстяных носков. Прошлепав в грязный угол, надел войлочные ботинки. Потом кофту от термобелья, поверх нее свитер и пуховый жилет, шарф, шапку, затем парку и рюкзак с рацией, перцовым баллончиком, энергетическими батончиками, запасной одеждой, компасом и всем прочим. Проверил рацию, желтый аварийный радиомаяк и GPS. Это была целая процедура: после нее уже назад пути не было. Пора было выйти в холод и сделать что-нибудь полезное.
Пройдя как можно тише по грязному ковру в коридоре, Дин осторожно приоткрыл дверь наружу, надеясь никого не разбудить.
Яркий солнечный свет резанул по глазам. Солнце висело прямо перед Дином, точно на северном горизонте, и, хотя он знал, что в это время ночи оно из-за своего низкого положения светило чуть мягче и более оранжевым светом, все равно было непривычно ярко. Яркий свет даже раздражал: Дин часто мысленно ассоциировал арктическое солнце с надоедливым соседом, который распевает песни во все горло ночами напролет.
Проблема, конечно, заключалась в том, что солнце не заходило за горизонт. В ближайшие несколько месяцев оно будет лишь описывать бесконечные круги по небу. Ночью, как сейчас, оно опускалось чуть ниже к северному горизонту, а потом, прокатившись по холмам, снова поднималось в небо — на этом «ночь» заканчивалась.
— Очередная, мать ее, солнечная ночь, — проворчал Дин, зевнув, и поплелся в сторону столовой, чтобы заварить себе термос свежего кофе.
По пути назад с термосом в руке десять минут спустя он остановился у доски убытия и написал:
Кто: Дин В
Куда: Настил на севере озера
На чем: Малыш + пешком
Время убытия: 00:30
Ожидаемое время возвращения: 4:00
Опоздание: 8:00
***
Еще через десять минут он уже трясся в черном Шеви, направляясь на север по дороге, окружавшей озеро. Дин решил, что проверка состояния дощатого настила — самое продуктивное, что можно было сделать в состоянии недосыпа. Это было простое задание: пройти по настилу и заметить, где его нужно подлатать.
Система настилов представляла собой узенькие деревянные дорожки, проложенные по тундре там и сям. Назначение их состояло в том, чтобы ученые могли подходить к местам своих экспериментов по выделенным маршрутам, не нарушая экосистему где попало (и не наступая случайно на птичьи гнезда, что раньше, бывало, случалось). При наличии настила урон, по крайней мере, ограничивался одной узкой отведенной для этого полосой.
Первые настилы положили еще несколько десятилетий назад, и за годы они разбежались по тундре многими милями, оплетая озеро Купалук и окружавшие его холмы. Они не были так уж хорошо распланированы: началось все с беспорядочно проложенных там и сям дорожек. И постепенно они расползлись вокруг всего лагеря. Теперь у Дина была нескончаемая работа по поддержанию дорожек в безопасном и пригодном к использованию состоянии. Старые настилы были большей частью деревянными и постоянно гнили под талым снегом весной, не говоря уже о том, что периодически трескались под весом льда, а в последнее время еще и начали накреняться и проседать под странными углами от сдвигов и таяния вечной мерзлоты. («Раз она тает, значит не вечная? — спросил Дин у экологов на днях. — Значит, это временная мерзлота?» Фил только пожал плечами, словно говоря: «Нынче это много где происходит».) Одним из первых сезонных дел Дина, как только начиналось таяние снега, всегда была проверка настилов и замена испорченных досок. В следующую неделю им с Райаном предстояли по большей части эти починки.
Это была знакомая рутинная работа… и она уводила Дина далеко из лагеря. На самом деле он это занятие любил: для того, чтобы осмотреть настилы, требовалось обойти все озеро и отойти не на один, а на два-три холма от лагеря. Примерно за вторым холмом до слуха переставало доноситься жужжание лагерного генератора, и можно было наконец почувствовать себя в дикой природе.
Дин отъехал довольно далеко на северную сторону озера Купалук и припарковал Шеви перед огромным сугробом, полностью завалившим окружную дорогу. Он бросил ключи от Шеви под стекло и закрыл дверь. (Машины тут никогда не запирали и ключи всегда оставляли внутри — чтобы можно было быстро укрыться при появлении медведя, резкой смене погоды или в иной чрезвычайной ситуации.) Набросив рюкзак на плечи, Дин осторожно перелез через шестифутовый сугроб на краю дороги и прошел к началу первого настила, сумев набрать в ботинки лишь совсем немного снега. Он начал осматривать настил, протянувшийся тонкой деревянной дорожкой вперед, на белый заснеженный холм. Холм выглядел обманчиво маленьким и пологим с такого угла, но Дин знал, что подняться по его длинному склону будет не так-то легко.
Он пошел вверх к солнцу, висевшему в небе прямо над верхушкой холма. Воздух был ощутимо морозным; доски поскрипывали под ногами. Ветер усилился и начал жалить щеки. На самом деле было весьма холодно. Но Дин был тепло одет, и оказаться на природе было приятно: яркие лучи солнца и холодный воздух, щипавший лицо, разбудили его окончательно, и, взбираясь наверх, Дин согрелся. От вида бесконечной холмистой тундры впереди, безграничного неба над головой и оранжевого солнца у него поднялось настроение. Да, было снежно, ветрено и промозгло. Но красиво.
Временами Дин останавливался и делал пометки в блокноте (в желтых «Дождевых заметках», конечно) о том, где стоило заменить доски, и помечал негодные доски оранжевой краской из баллончика, который нес в кармане куртки. Порой он вынимал рулетку и замерял длину и ширину сгнившей доски. Работа шла гладко. Он пересек вершину первого холма, спустился по длинному заснеженному склону с другой стороны и начал подниматься на следующий холм. Теперь стояла полная тишина: «большую маму», лагерный генератор, больше вообще не было слышно.
Когда Дин переходил по маленькому деревянному мостику через ручеек шириной в пару футов между двумя широкими холмами, внезапный шум и движение заставили его вздрогнуть. Всего в нескольких шагах в стороне на ноги вскочили три взъерошенных оленя, спавшие до этого в ивах. Дин спугнул их, и они одновременно подорвались, бросившись наутек галопом. Он даже усмехнулся их всполошенным прыжкам. Ускакав ярдов на пятьдесят вдаль, на склон второго холма, олени остановились и оглянулись на Дина.
— Это всего лишь я, — сказал он тихо. — Я вам ничего не сделаю.
Тот олень, что стоял впереди, недоверчиво фыркнул, после чего трое животных отвернулись и быстрой рысцой пошли прочь, задрав носы и запрокинув рога. Дин стоял, не шевелясь, и смотрел, как они идут: он видел оленей не раз, но увидеть их так близко было редкостью. Может быть, это было не так круто, как увидеть волка, но и то, как легко они скользили по глубокому снегу, преодолевая холмистую тундру, тоже впечатляло немало.
— Неужели вы никогда не спотыкаетесь? — прошептал им вслед Дин. Олени лишь продолжали идти как ни в чем не бывало. Они уходили параллельно настилу за второй холм, на север, к солнцу.
Олени преодолели верхушку холма, так что за холмом остались видны только их головы и рога — и потом вдруг одновременно остановились. Все трое повернули головы влево. Три набора рогов повернулись одновременно. Три пары ушей навострились. Шедший впереди олень снова фыркнул, за ним фыркнул средний олень, а потом и замыкавший вереницу.
Дин подумал: «Может быть, волк? Или… медведь?» Он потянулся к рюкзаку и нащупал пальцами перцовый баллончик, прицепленный сбоку для быстрого доступа. Другая его рука потянулась к кобуре.
Но нет: это не мог быть медведь — олени бы побежали. И от волка бы побежали, даже от одного. Значит, не медведь и не волк.
Может быть, лисица? Или какая-нибудь проходящая мимо росомаха? Или просто какая-то пахнущая людьми вещь, которую случайно забыл там ученый? Что-то явно привлекло внимание оленей — что-то, от чего они слегка занервничали. Но что бы это ни было, это не слишком их напугало: они не бросились наутек, как от Дина. То есть заметили они не хищника.
Олени даже начали потихоньку подходить ближе к невидимой цели — осторожно, шаг за шагом. Делая шаги по очереди: сначала первый олень, затем второй, затем третий. Постепенно они скрылись из виду — похоже, ступив в низину талого снега на верхушке холма. У этого холма была скругленная верхушка, как у холма-пигно (холма с крупной залежью вечной мерзлоты в глубине), и Дин знал, что наверху могла быть небольшая впадина. В силу какой-то особенности механики вечной мерзлоты верхушки холмов-пинго как правило были покрыты каменистым лишайником с выраженными впадинами футов десять-двадцать в диаметре. Когда начинал таять снег, в этих впадинах собиралась вода, как в бассейнах, поднятых над заснеженными миром. И олени теперь продвигались в одну из этих впадин — к чему-то, чего Дин со своего места не мог увидеть. Вскоре остались видны только самые верхушки оленьих рогов.
«Определенно не медведь вызвал у них такое любопытство», — подумал Дин. На всякий случай он все же расстегнул кобуру и вынул пистолет, как всегда заряженный последними бронебойными пулями отца. Почти наверняка это был не медведь, но Дин не рисковал.
Он начал пробираться вверх по настилу так быстро и тихо, как мог. Направление ледяного ветра было благоприятным — в его сторону, — и олени, похоже, вообще позабыли о присутствии Дина.
Он медленно прокрался на верхушку холма-пинго. Там настил заканчивался — это была самая окраина исследовательской зоны Купалука, — и Дин ступил с последней доски на замерзшую траву. Он переступал с одного пучка травы на другой, стараясь избегать участков хрустящего снега и пробираясь все ближе к вершине холма с зажатым в обеих руках пистолетом и пальцем на предохранителе. Ему снова стали видны рога и головы оленей, хотя их тела были скрыты за небольшим каменистым гребнем и полосой ивовых кустов шагах в двадцати впереди. Дин подбирался все ближе.
Из-за ивовых кустов медленно поднялась пара гигантских черных крыльев.
