Victon au from Risa

— Бесишь, — удар, и юноша сплевывает вязкую кровь. — Как же ты меня бесишь! — голос срывается на крик, а по хрупким рёбрам проходится сильный удар с колена. Теперь этот юноша дрожит сильнее, но удерживается на ногах, стойко терпя все. — Ненавижу... Ненавижу тебя! — слезы начинают обжигать уже покрасневшие щеки, а руки больше не в силах подняться для удара. Силы есть, но он бессилен перед ним. Он повержен. Поэтому только и может, что упасть на колени, яростно сжимая ткань его идеально выглаженных брюк. — Ты мне противен. Твоя идеальность мне противна... — он смотрит перед собой: на руки, костяшки которых покрыты е г о кровью; на то, как отвратительно они смотрятся на худых, стройных ногах. Нет, это он сам себе противен. Голос начинает срываться ещё больше, а горло издаёт лишь хрип, смешанный с жалобным воем. Постепенно оседая ещё сильнее на пол, темноволосый зажмуривает глаза и кричит. Они одни, но даже так его крик режет слух. Он обжигает болью красные уши, которые совсем не хотят слышать страдания любимого. Пучина ненависти ко всему живому, в частности к себе, затягивает все глубже, грозясь оставить навечно, без возможности спастись. Но еле слышное копошение сверху вырывает из этой злой неги парня, и он понимает, что только его единственного он не ненавидит. Противоречит сам себе, но никогда в жизни не сможет забыть. — Всё хорошо, Сыну. Не плачь, я рядом, — его голос мягкий... Слишком нежный и заботливый для того человека, что буквально избил его, увечил фарфоровую кожу гематомами, синяками и шрамами. Блондин опускается к Хану и мягко улыбается. А Сыну смотрит на такого младшего и лишь сильнее начинает рыдать, утыкаясь в тёплую грудь, перемещая руки на тонкую талию, обхватывая её. Маленькие дрожащие ладошки охватывают широкие плечи, и Сыншик изо всех сил прижимает дрожащего парня к себе, ласково поглаживая по спине и что-то нежно говоря на ушко. Он невероятен. *** Сыну ненавидел Сыншика всю свою сознательную жизнь. Но, даже когда тот переводился в другие школы из-за некоторых обстоятельств, Хан следовал за ним. С институтом точно так же. Они на разных факультетах, но старший постоянно следил за ним, избивал, насиловал... Постоянно встречая в коридоре этого ботаника, Сыну не упускал шанс прижать его к стене и изнасиловать его рот своим языком. Иногда он запирал обоих в пустом кабинете и вылизывал Кана до звёздочек перед глазами у него, а иногда грубо брал в мужском туалете, вбивая в кафель. Было ещё кое что, что этот монстр делал с бедным парнем — жестоко избивал, желал смерти, а потом просил прощения и целовал каждый болезненный участок кожи. Он не больной, не с психическим расстройством, просто отвергнутый и одинокий... Сыншик не тупой, но и не садист, однако же даже после этого всего, он не стал обрывать с парнем контакты и исчезать из его жизни. Он прекрасно понимает Сыну, он знает его буквально с детства, знает про его тяжёлое детство, про все дерьмо. Поэтому и делает себя грушей для битья, потому что хочет помочь старшему, потому что любит. Но не говорит, он ждёт, пока Хан сам все поймёт, ибо в глубине души блондин уверен, что ему просто нужно, а если для этого надо пожертвовать собой — то не велика цена. Любой бы назвал эти отношения странными, а уж тем более нездоровыми, но Сыншику все равно. Он все это терпит ради того, в ком души не чает. Конечно же хочет помочь, но зачастую Сыну его не слушает, а когда он так искренен, Сыншик уверен в этом, и по детски-наивно просит прощение, зализывая раны и принося все что он попросит — то сердце Кана пропускает все более глубокие удары, а рот не может произнести и звука, лишь хриплые стоны от боли да удовольствия. Такие отношения были на протяжении почти 10 лет. Они не встречались, но были близки. К слову, Сыну пусть и постоянно обращался грубо с хрупким телом младшего, но когда тот просил остановиться, то ему не надо было повторять; он прекращал терзания и просто уходил. Сыншик же не старался его догнать, он смотрел ему в затылок и сожалел, что этот человек заложник своих принципов и мира. Сыну завидовал Сыншику. Завидовал его красоте, белоснежный коже, тонкой талии, поведению, тому, как к нему обращались все, как эти все шли за помощью к нему и тому, что из-за зависти он его и полюбил, но боялся это признать. Сыну хотел быть похожим на кого-то столь идеального, правильного, нужного, поэтому израненная юношеская психика ничего лучше не придумала, как просто начать издеваться над ним. По началу это были лёгкие детские шалости, пока в один из дней в конце учебного года в последнем классе, Хан не изнасиловал(так он считал) Сыншика. К слову, тогда он был пьян, но это категорически не было насилием. Блондин испытал тогда все оттенки нежности и доброты Сыну, ведь он настолько нежен с ним был, что в голове даже проскользнула мысль, точно ли это он. И по иронии судьбы, так как Хан ещё и упертый баран, на следующее утро, после этой ночи, он обвинил себя во всем и сбежал, не дав Кану все рассказать. С тех пор, конечно, брюнет ещё сильнее возненавидел себя, однако продолжал издевки (вот тогда было реально насилие). Сыншик продолжал любить своего демона и просто ждать. И видимо судьба решила сжалиться над обоими, раз Сыну все понял. *** После того случая, когда Сыну все же признался в любви Кану, он ожидал многое, но точно не услышать взаимных чувствах, которые тот вдобавок испытывал со средней школы к его персоне. Мир перевернулся, а голова наконец начала осознавать, что за все эти годы он натворил, если мог просто сказать и не идти длинным тернистым путем. Его так же повергло в шок то, что Сыншик терпел все эти побои ради него одного и даже не собирался уходить, хотел лишь помочь. Он многое понял и переосмыслил в ту ночь, когда они лежали у Кана в кровати, и Хан сцеловывал каждый синяк, оставленный днем, а так же целовал тягуче и искренне, теперь уже со всей заботой, что была в нем. Постепенно, Сыншик помог парню заново переродиться и собрать все разбитые куски внутри воедино, также скрепляя с собой нерушимыми узами. А Сыну поклялся больше никогда даже и царапинки оставить на любимом теле, иначе покончит с собой.