Настоящая сущность теистов

15.05.2023       Я открыла глаза. Меня вели под руки двое мужчин с белыми балаклавами-хиджабами, словно из наволочки подушки, на голове. Пока я отдыхала, они закрутили мне руки за спину, надели наручники, и мы поднимались в каком-то стеклянном лифте в причудливое, вытянутое, отполированное до сверкания коричневато-жёлтое здание с алмазным блеском, стоя́щее на колоннах из мрамора с лепниной и огромных навалах взорванных пиков, изготовленного, очевидно, из не самого дешёвого минерала. Поверх этого слоя, здание покрыто бело-зелёной плёнкой, едва доходящей в ширину одного сантиметра, состоящей из странного материала, как будто огромный кусок битого стекла из-под «Heineken», за несколько лет обточенного морем, склеился с известняком. Мне кажется, что это каулзин.       Каулзи́н, или же ги́дроксилапати́т, или же ги́дроксиапати́т (в народе — гипати́т) — минерал, являющийся главной неорганической составляющей костей и зубной эмали. В медицине каулзин используется как наполнитель, замещающий части утерянной кости (пломба, если речь идёт про зубы). Добывается натуральным путём — через яичную скорлупу и раковины моллюсков.       Мы поднялись на какую-то платформу, пристроенную к этому зданию спереди, через каждые два метра, чередуясь, были такие же. Люди, сопровождавшие меня, нажали на кнопку слева на здании, и в местах пробелов из пола выдвинулись недостающие выступы, вместе образовавшие прямую дорогу. Похитители открыли железную дверь ключом, заранее достав его из кармана, и... О ужас... Я оказалась в тюрьме. Более того, содержание в ней было отвратительно. 210 тесных камерок 1×2×2 метра, поставленных одну на другую один (в ширину) на пять (в высоту) на шесть (в длину), чтобы можно было только сидеть и стоять, поднявшись, до самого потолка. И таких семь рядов с пропусками для прохождения между этими «столбами» одного человека. Да и то один метр камеры занимает деревянная коробка для личных вещей. В каждой из камер установлены датчики температуры и света, присоединённые к сигнализации, так что если кто-то переволнуется, заболеет, перенапряжётся или закроет головой лампу, встроенную в каждый потолок и также имеющуюся повсеместно у каждого, — поднимется тревога. Это защита от побегов. Человек, каким бы уверенным он не был, перед побегом обязательно хоть немного будет волноваться. Это и засечёт датчик. И кстати, просто напрямик, через всю тюрьму, нельзя пройти — нет прохода. Вернее, это могут сделать только смотрители, ибо только у них имеется ключ от железных дверей (по два на каждый ряд), соединяющих две противоположные стороны с краю у выходов-входов. Но всё-таки выход есть — пропрыгать по тем платформам, по которым меня привели сюда. Однако и здесь есть свой подвох. Каждая платформа — это свой ряд. И перед каждым входом и, соответственно, выходом из этого паркура находится металлическая дверь, она всегда закрыта и открывается только после сканирования специальной камерой над ней. Если не обнаруживается ничего запрещённого — личных вещей кроме одежды — тебя пропускают, однако дают лишь пять секунд, чтобы пройти, а если не успеешь, или в тебе найдут что-то запретное, — платформа задвинется, дверь закроется, и человек упадёт вниз... Напротив первого входа располагается дырка-туалет, которая закрывается обычным железным канализационным круглым люком. В противоположном углу находится столовая, конечно же, без столов и стульев. Точнее сказать, что это просто маленькая будка, выходящая из стены, за которой стоял один из заключённых и раздавал пищу. А далее какая-то непонятная комната с настолько тонированными стёклами, что не видно абсолютно ничего.       И вот меня определили в камеру №96, она находится в начале четвёртого ряда, на первом уровне. После пришли уже другие мужчины, тоже в балаклавах, и начали досмотр. Один из них довольно цивильно, не залезая в интимные места, общупал и сказал:       — Всё чисто. То, что могло бы причинить опасность, уже изъяли, — доложил низкий высокому. И действительно, моего рюкзака, вещей в карманах и сумки не было. А я даже не заметила пропажи, видимо, столько эмоций перекрыли сознание. — Хорошо, что не ты её досматривал, а то уже бы трахнул три раза, — насмешливо подколол низкий высокого.       — Не, я бы и одного не успел, — гордо возразил более высокий.       — Действительно, у тебя бы даже не поднялся... — съязвил короткий.       — Ахахахахаха, а хотя нет, не смешно, — хоть как-то попытался выйти из ситуации высокий.       — А что с сумкой делать? Она, кажется, не причинит вреда, — вопросил низкий, открывая сумку. — Кстати, тут какая-то книга, — он развернул сумку к высокому.       — Хм, не знаю, можешь сожрать. Думаю, стоит её выбросить вместе с остальными вещами.       — СТОЙТЕ! Не надо выбрасывать, пожалуйста! Можете перерыть всё в сумке, просмотреть каждую страницу книги — ничего запретного не найдёте, уверяю! — вмешалась я в разговор.       — А с чего ты начала так волноваться? Должно быть, на то есть причины? И что-то мне подсказывает, что причина в этом, — встал вполне резонный вопрос, произнесённый высоким, показывающим на книгу.       — Да нет же, нет, говорю, тут нет ничего опасного! Эта книга — просто ежедневник, дневник, в который я записываю произошедшее за день. Там уже шестьдесят четыре страницы написано, я не хочу начинать сначала, пожалуйста... А в сумке, кроме него, ничего нет, — уверила я.       — Хм... Хорошо, поверю, держи. Но учти: если ты нас обманула, и это что-либо, помогающее сбежать, — тебя ждёт жесточайшая наказательная мера — казнь, — отдал мне дневник высокий, быстро пролистав его сперва. Дверь в камеру закрыли и рассказали правила и расписание:       — 6:00 — подъём, 6:30 — завтрак, 7:00-12:00 — работы, 12:30 — обед, 13:00-18:00 — работы, 18:30 — ужин, 19:00-22:00 — приучение к Богу, 22:00 — отбой. И учти, что после десяти решётка наэлектризовывается, так что будь аккуратнее. Запрещено проходить к другим заключённым с личными вещами — изолятор за это, нападать на сотрудников тюрьмы — за это казнь, нападать на других заключённых — изолятор, находиться вне камеры в непредназначенное для этого время — изолятор, не являться на обязательные работы, которые проводятся снаружи, но в специально огороженной территории, предназначенной также для казней, — Игнатий указал на ещё одну железную дверь левее туалета, — изолятор. Все личные вещи: алюминиевую миску и ложку — в скором времени выдадут. А, и ещё я тут главный смотритель, а он, — высокий показал на низкого, стоящего сзади и рассматривающего свои ботинки, — мой помощник-заместитель. Все, в том числе и ты, должны беспрекословно нас слушаться, что бы мы тебе не сказали — иначе изолятор, а при повторении — казнь. То есть сначала идёт Месси́й, как мы его называем, он посланник Бога на земле, абсолютно все здесь ему подчиняются, далее я — Игнатий Анатольевич, затем он, — высокий показал большим пальцем на низкого, — Кирилл, но для вас — Кирилл Михайлович, после обычные смотрители, затем заведующий столовой, выбираемый из обычных заключённых, ну, а в конце — вы, пленные. Вот такая иерархия.       — Вопрос: а можно ли не спать после отбоя? Типа, есть ли за этим какая-то слежка?       — Хахаха, нам-то что? Хотите — спите, хотите — нет, ваш выбор, — ответил на мой вопрос Игнатий.       — Главное, на шахте 10 часов после этого отработай, не отлынивая, а остальное не важно́, — дополнил его Кирилл.       — И последний: будут ли в личных вещах средства личной гигиены? Вы про них что-то не упомянули.       — Хахахах, — засмеялись они в один голос. — Ну так правильно, что не упомянули. Во-первых, у тебя на это не будет времени. Во-вторых, эта тюрьма абсолютной строгости, и ты либо уверуешь в Бога, присоединясь к нам, как сделали некоторые, либо так и умрёшь тут. Нам важна не ваша жизнь и здоровье, а ваше миросозерцание. А такие условия созданы, чтобы вы быстрее перешли на нужную сторону, — ответил на мой вопрос Кирилл, и вместе с Игнатием уже собирались покинуть меня, как вдруг:       — А, зубы можешь вилкой чистить, если уж так хочется, хахах, — закончил Игнатий и наконец оставил меня.       Я стала размышлять... Почему меня не убили на месте, как Сашу, а посадили сюда?.. Зачем им нужно наше миросозерцание?.. Что они хотят с ним сделать? Хотя на последние два я могла ответить — пополнение войск. Но будет ли это эффективно таким образом? Сомневаюсь. Мои мысли прервал Кирилл, который снова вернулся, закинул в мою камеру миску с ложкой и вновь ушёл.       Сейчас было время ужина, поэтому в камерах особо никого не было, но вдруг кто-то сверху окликнул меня:       — Эй, девушка! — крикнул мужчина, судя по голосу. Сначала я не поняла к кому он обращается, однако всё-таки вопросительно подняла голову. — Да-да, Вы. Как я понимаю, Вы новенькая? Я тут просто три дня и понимаю, что не так просто приспособиться к такой жизни и здешним порядкам, особенно... Девушке. Позвольте Вам рассказать поподробнее всё, что знаю сам о тюрьме и поведать некоторые приёмы, упрощающие местное существование.       — А с чего такая милость? Вы так всем помогаете? А то что-то мне подсказывает, что Вам от мне что-нибудь надо...       — Хах, да нет, успокойтесь, это на безвозмездной основе. Просто захотелось помочь освоиться здесь такой замечательной девушке. Я не настаиваю, просто-напросто проявляю инициативу, выбор же остаётся за Вами, миледи.       — Хм, что ж... Давайте, хуже уж точно не будет.       В общем, оказалось, что он жил со мной в одной деревне, правда, на самой-самой периферии, его зовут Даниил и ему двадцать девять. Точнее сказать, он жил на окраине Варду, на пересечении с другой деревней на окраине взрыва — Протском. Оказывается, тот самый изолятор, про который говорили Кирилл и Игнатий, находится под тюрьмой, занимает один метр, на 95% звукоизолирован, и Даниил там уже побывал за отказ молиться, просидел три дня, а сам же тут находится четвёртый и только-только вышел. Чтобы не сойти с ума, он начал разговаривать сам с собой: свистеть, напевать песни, просто разговаривать. Также Даниил особенно отметил, что в столовой подают отвратительную еду, которую невозможно есть... Впрочем, как и в школьной столовой, к которой я привыкла. Хотя, по словам Даниила, тут готовят из продуктов с истёкшим сроком годности или вовсе из отходов. Да и порции микроскопические (в день не больше девятисот ккал и одна 0,33 л. бутылочка воды (на день!), правда, из какой-то канализации.). Плюс ко всему, меню небольшое: перловка и гречка. Ну, и если что-нибудь из отходов попадётся. Кстати, бутылки из быстроразлагающегося материала, который разлагается уже через двадцать четыре часа. А это значит, что ни о каких запасах речи не идёт.       Но тут ко мне подошли двое мужчин, прервав нашу беседу.       — Тебя было велено доставить к Мессию, пойдём, — заявил один из них басом. Они открыли дверь, взяли меня за предплечье и поволокли в сторону той мистической затонированной комнаты. Открыв порядка одиннадцати железных дверей (по две в каждом проходе в следующий ряд камер и пять во вход в эту комнату), мы вошли в удивительно богатые родиевые апартаменты, на уровне, а то и богаче, базы Храмовников у нашего первого убежища. Все смотрители сразу высокомерно-презрительно, уничижительно повернулись на меня. Огромная 41-дюймовая плазма 8K от Philips во всю дальнюю стену, поодаль — двадцать пять кресел, направленных прямо на неё, уверена, из натуральной кожи, справа же от них — шкаф с оружием, бронежилетами, патронами, в общем, как я думаю, это хранилище реквизированных вещей, открылись нашему взору. Противоположно от него — гигантская коробка уже, как предполагаю, их собственных вещей, правда, закрыта. Если пройти наискосок — можно выйти в невероятно внушительный сад, накрытый стеклянным куполом, с громадным разнообразием видов растений: от маленьких типичных трав до колоссальных краснокнижных деревьев. Кстати, то затонированное снаружи стекло, оказывается, прекрасно проглядывается изнутри. Кто бы сомневался?.. Но мы остановились не здесь, а прошли прямо, вышли в небольшой коридор и приблизились к двери с винтовым люком, словно вход в бункер. Один из сопровождавших отпустил меня и с трудом отворил её.       Двое коренастых, накаченных мужчины, на сей раз без хиджабов, а просто в медицинских масках и с какими-то папахами на голове, но более тонкими, без меха и из ткани, ввели меня в абсолютно белую комнату из одной огромной целостной плитки, которая резала глаза своей белизной, с висящей на проводах лампочкой накаливания сверху. В полу, да и, в целом, во всей комнате, отражалось всё, как в озере в штиль. Ближе к дальней стене, в кресле за письменным деревянным захламлённым всяким «бухгалтерским инвентарём» столом, заседал какой-то мужчина, отвёрнутый от нас к стене.       — О-о-о, вот и ты. Я тебя уже заждался, — сказал вдруг он, когда меня подвели ближе к столу. Точнее, к чёрному кожаному компьютерному креслу напротив. И тут он резко поворачивается с чуть высокомерной улыбкой и говорит:       — Привет... Юля, вроде? — увидев утвердительные кивки двух смотрителей, что держали меня, он окончательно убедился в этом. — Да, точно, Юля, замечательное имя. Здесь без шуток, хотя, бывает, люблю пустить парочку. Я так-то человек юморной, смешливый, воспринимаю любой юмор и про всё, кроме религии, разумеется...       Я сразу же, с первого взгляда, поняла, что этот мужчина — безумный маниакальный маньяк с нервным тиком. Это было очевидно понятно по лицу. Плюс-минус каждые секунд двадцать недуг давал о себе знать, а именно: правый уголок губ на мгновение поднимался вверх. Это особо не было заметно, когда он улыбался, то есть практически всегда. Хотя, несмотря на это, иссечённое шрамами лицо было совершено точно мне знакомо, я его где-то видела. Руки были такие же. Только вот не могу припомнить, где я его видела... Почему маньяк, правда... Не знаю, но есть некое предчувствие... Однако, невзирая на это, он всё равно очень статен, импозантен, за счёт своего тщательно ухоженного лица: коротко, до щетины выбритых светлых бороды, усов и бакенбардов, хаотично уложенных блондинистых кудрей, как будто нарочно завитых плойкой. Для волос... Не PS... Это, во-первых, делало его таковым, каким я его описала по характеру и, во-вторых, создавало противоречие между верхом и низом лица, что тоже мне нравилось. Но это ни коем образом не нивелирует его сумасшедшести.       — Если честно, мне плевать, вот серьёзно. Я тебя вообще в первый раз... А, кстати, и правда, кто ты такой? Зачем меня сюда привели? И почему именно к тебе?       — Стой-стой-стой, слишком много вопросов, я не успеваю, — сказал он всё с той же улыбкой, но на этот раз более доброжелательной, что ли. Во время нашего диалога он показал пальцем вниз на кресло смотрителям, и они стали усаживать меня в него против моих сопротивлений. Затем надели ещё одни наручники, которые прицепили к одной ручке кресла и моей руке, а вторые, которые итак уже были на мне, открыв с одной стороны, к оставшейся.       — Что вы собираетесь со мной делать? Я, конечно, предполагаю, но... Мало ли...       — А ноги почему не закрепили? — проигнорировав мой вопрос, бросил этот мужчина в сторону смотрителей. Очередные наручники обогнули вокруг ножки, отходящей в колёсики, и закрепили мои ноги. Теперь я не могла двигать ничем, кроме головы.       — Отлично, спасибо, можете быть свободны... Пока что.       Двое коренастых мужчин покинули эту совершенно белую комнату.       — Да, я помню про вопросы, не подумай, что я какой-то игнорщик, нет. Так, я Владимир Александрович Си́монов, вице-президент...       — А-а-а, вот, где я тебя видела, а я-то...       Перебив меня, он ударил мне пощёчину, довольно сильно. Я была, честно сказать, обескуражена этим, не думала, что он способен поднять на женщину руку, мразь... Отныне буду называть его Симо́н. Называть человека по фамилии — знак крайнего неуважения, а сокращённая и исковерканная — в 2 раза обиднее, поэтому я так и буду делать.       — Никогда не смей меня перебивать, этого я не терплю, расцениваю, как неуважение ко мне, — сказал Симон шёпотом, приблизившись ко мне лицом настолько близко, что я смогла рассмотреть его серо-голубые, большие голубые, глаза. — Так вот, о чём я говорил? Перебивание всегда отводит от мысли... А, мне двадцать пять лет, я вице-президент, а стал им год назад, в 2022 году, когда приняли очередные, третьи поправки в конституцию, уменьшающие минимальный возраст избирательства на политическую должность до двадцати, на пост вице-президента до двадцати пяти, а на пост президента до тридцати лет. Ну, как приняли... Мы всё сделали, как обычно. Подмешали, не досчитали, подписали и, вуаля, что бы то ни было, принято. Будь то поправки, выборы президента или вице-президента. Ха-ха-ха-ха-х, что самое смешное — все об этом прекрасно знают, — усмехаясь, продолжил он, выйдя из-за стола и медленно, плавно обходя меня. — Сколько роликов-разоблачений снято, слитых видео с камер видеонаблюдения загружено на YouTube, сколько об этом говорят различные оппозиционеры, — на этот раз Симонов обошёл меня и положил руки на спинку кресла. — Возьмём Но́льного. Это как самый успешный и популярный пример, так-то их было много. Сколько он писал, говорил, предоставлял неопровержимые доказательства из архивов, которые мы, кстати, после этого и закрыли? — продолжил он, идя дальше вокруг меня. — А что сделали наши «многоуважаемые» граждане? Ничего. Они просто проигнорировали эту информацию, написав гневный комментарий, оскорбляющий власть. Конечно, некоторые, самые бдительные, всё же вышли на митинги, однако это единицы от всего населения. Именно поэтому в нашей стране ничего кардинально не меняется уже как восемнадцать лет. Именно поэтому у нас уже тринадцать лет экономический кризис. Именно поэтому у нас уже двадцать шесть лет не сменяется президент. Именно поэтому в 2021 году, после окончания создания лекарства и борьбы с Коронавирусом, произошла самая большая инфляция в истории нашей страны, аж 25%. На это ещё и избрание Байдена, безусловно, повлияло, но не только. Именно поэтому Зе́нов Денис Антонович стал самым богатым человеком Европы на 2022 год. А я напомню, он является нашим, не побоюсь этого слова, диктатором. И мы во власти все это прекрасно понимаем, кроме вас, — завершил Симон отрывок, изначально говоря обычно, а сейчас, к концу, перейдя на шёпот, приблизившись ко мне. — А знаешь, в чём вся проблема? — продолжил он всё с той же безумной улыбкой в обычном режиме. — Всё дело в вас, в народе, в тупоголовом, недалёком, узколобом, безмозглом, совершенно аполитичном скоте, который беспрекословно слушается своего пастуха. — Я попыталась вырваться, меня это разозлило, но безуспешно. Потом захотела возразить его утверждению, однако побоялась снова получить по лицу, поэтому промолчала. Он заметил мою беспомощность против наручников, и его улыбка стала ещё шире. — Кстати, тебе, должно быть, интересно, куда он запропастился? Почему вот уже, почти как два года на его Ютаб-канале не появляется никаких новых роликов? Дело в том, что мы его казнили, только более изощрённо. В общем, помнишь, отравление Нольного осенью 2022 года? Тогда не все поняли, что это мы сделали. Мы вовремя смекнули что к чему, и решили перевести его из омской, врачей которых мы подкупили, чтобы те «случайно» неудачно сделали операцию, в немецкую больницу, чтобы никто не успел догадаться. А затем, когда все уже остыли и забыли об этом, весной 2021 года снова предприняли, на сей раз, успешное покушение. Стоило просто выследить его ФСБ, заметить какую-либо самую малейшую провинность, а затем вызвать на то место, где он это сделал, наряд, который его застрелил вместе с женой, чтоб и от свидетелей сразу же избавиться. Заранее отвечу на все, возможно, возникнувшие вопросы.       Нет, мы не подставили тех полицейских, что приехали. Напротив, мы предварительно договорились с ними об этом. Они застреливают Нольного и его жену после выплаты им кругленькой суммы, мы возбуждаем уголовное дело, сажаем их, а далее, через два месяца, выпускаем, договорившись с судом провести проплаченный пересмотр дела. Далее. Весь этот террор нужен был для укрепления нашей власти. Он же подвергал наш авторитет, статус и признание среди граждан. Это никак нельзя было просто так оставить. Безусловно, мы могли просто засадить его за решётку по какой-нибудь мнимой причине... Однако тогда бы пошли протесты... А это только лишний геморрой. Мне кажется, ты, как и все, думаешь, почему я осмеливаюсь тебе это поведать? Ведь ты можешь кому угодно рассказать после выхода на свободу, и меня посадят. Видишь ли, эта тюрьма не такая, как все обычные. Отсюда ещё пока что никто не выходил, не сбегал, ибо все умирают, а потом мы выкидываем их трупы наружу, либо пополняют наши ряды. На данный момент рекорд нахождения здесь, принадлежавшего некому Артёму Михайловичу Брокину, если не ошибаюсь, — одиннадцать дней. И, самое, должно быть, интересующее тебя... Зачем же я тебя, Юля, пригласил в свой замечательный кабинет? Понимаешь... У меня очень давно есть, как бы это сказать... Пристрастие к крови, убийствам, пыткам и тому подобному. Извиняюсь, что так резко. Абасиофилия*, алголагния**, акротомофилия***, апотемнофилия****, гематофилия*****, гомицидофилия******, садизм и похожее. Я узнавал в Интернете. Это всё ко мне. Вернее, это даже, скорее, не пристрастие, не фетиш... Мне это просто нравится, маниакально... Иначе говоря, я получаю удовольствие не от сексуального контакта, разбавленного данными предпочтениями, а от самого процесса изуродования чужого тела. Возможно, я немного поподробнее расскажу о своей биографии, с чем это связано, но не сегодня, уже и так долго сидим, — возразил Симон сам себе, взглянув на наручные часы, уж точно стоящие более миллиона. Золотой корпус, со вставленными в него бриллиантами, стрелки из настоящей резной слоновой кости и ремешок из натуральной кожи — ещё больше подтверждали мои догадки. — А своих заключённых я зову сюда одновременно для экспериментов, вкладов в науку и для удовлетворения желаний... Обычно за одну встречу бывает один эксперимент. А так я люблю разговаривать с заключёнными, это увлекательно, так что я общаюсь не только с тобой, не волнуйся. Сам с собой ещё, например... — бросил в сторону Симон. — Не важно. А вообще мне понравилось с тобой разговаривать... Хм, вести монолог в присутствии кого-то; тебя, то есть. Ты мне понравилась, как ни одна другая девушка в моей тюрьме когда-либо. Ты такая вся... Красивая, особенно твои зелёные глаза, и одновременно жёсткий, дерзкий характер. У меня даже какое-то странное, необъяснимое, никогда ранее не возникавшее чувство появилось... Не суть. Хотя, честно говоря, не понимаю, что в тебе такого особенного, но... Мой организм всё-таки нашёл нечто необычное и привлекательное. Ну и пусть. В связи со всем этим, на сегодня всё, обойдёмся без экспериментов.       «Алло, мы закончили, выводите её», — сказал Симон по рации, лежавшей на столе в горе хлама. И снова вошли эти двое мужчин, сняли «цепи» и вывели меня из комнаты. Но мне уже было всё равно... После его экстравагантного заявления я стала размышлять только об этом, мои глаза стали туманными, я смотрела в одну точку, пока в мозге шла бурная деятельность. «Что это значит?», «С чем это связано?», «Что с ним произошло?» Такие и многие другие вопросы посещали мою голову в тот момент. Но он — всё равно мудак, это никак не вычеркнешь, только теперь ещё и психически больной, что всё равно никак не оправдывает его действий, и меня не переубедить. Меня закинули под шкирку обратно в камеру, заранее сняв вторые наручники, но я ничего не замечала, настолько была поражена случившимся. Вернее, услышанным. Я даже и предполагать не могла, что существуют в мире такие ужасные, гнусные, свирепые, безжалостные люди. Да, Симон — психически больной. И что с того? С его статусом уже давно можно было бы помочь самому себе: элитные заграничные врачи, психологи, дорогостоящие лекарства, лечение, процедуры. При его возможностях он смог бы себя вылечить без особых проблем. С другой стороны, хотел ли он сам этого? Вряд ли... Это доставляет ему удовольствие, удовлетворение, так что зачем что-то менять? В общем-то, совершенно мерзкий человек, с которым у меня нет никакого желания не то, что разговаривать, а даже пересекаться.       К вечеру я заметила на себе конкретные взгляды заключённых. Это было и презрение, и одобрение у разных людей. Я решила поинтересоваться у Даниила в чём дело, на что получила удивительный для меня ответ:       — Их главарь рассказал о вашей группировке и о том, что её последний член находится здесь своим подчинённым, а те, обсуждая это между собой, не учли расстояния от камеры. Поэтому узнали и заключённые, которые распространили слухи о вас и вашем деле.       — Почему же я тогда на чьих-то лицах видела откровенную ненависть?       — Да... Они недовольны тем, что вы не смогли ничего сделать, не освободили их из заключения. Я, конечно, пытался объяснить... — увидев возникающий агрессивный вопрос на моём лице, Даниил сразу обрубил на корню лишние разбирательства. — Успокойся и пойми: идиотов на свете много, и кто-то хочет просвещения и вылазит из пучины собственных наивных, парадоксальных убеждений, а другие остаются и дальше тонуть в этом болоте; такие просто не способны мыслить объективно. Просто не спасай их при возможности: они того не заслуживают. Ведь, как бы нас не переубеждало старшее поколение, есть люди очевидно хуже и лучше. Это присутствует в любом обществе, и от этой внутренней иерархии едва ли когда-то удастся уйти. Я точно уверен, что однажды твой волевой дух снова вырвется на свободу после передышки, и ты снова освободишь невинных людей от угнетения.       Эти слова меня успокоили и в какой-то степени воодушевили, раскрепостили. Я осознала, что людям нужен лидер. Только объединившись можно добиться цели. Всё равно на уступки идти придётся — всех не убьют; некем будет манипулировать. Но все слишком запуганы, чтобы возглавлять своих соотечественников. Однако слова Даниила заставили меня понять, что какую-никакую харизму я имею (ну, у подавляющего большинства) и посему могу направлять людей. Именно «направлять», а не «диктовать», что делают верха. К тому же я всей душой презираю власть и соболезную заключённым. Стоит только посмотреть, как они выглядят... (описание) А на жизнь мне уже наплевать: я прожила такое, что оставило неизгладимый след в моей памяти, и вряд ли я когда-то смогу жить спокойно, а что убьют, что мы выиграем — одинаково удачно. Так и так здесь не выживали даже больше двух недель. А то хоть умру с честью. Отныне мой долг для самой себя — всеми силами стараться освободить себя и сокамерников. Ведь если не я, то кто?..       Я принялась за разработку плана освобождения. Все идеи в своём потенциале проваливались в моей голове вследствие вездесущей слежки. Тогда было решено отойти от вербального способа передачи информации. Но и писать что-то тоже не вариант — всегда могут заметить, отобрать и... Наказать. Я остановилась на языке жестов и азбуке Морзе, которая была мне чужда, однако которой владел бывший морпех Даниил Скробников. Язык жестов менее удобен, чем морзянка, потому что им можно разговаривать лишь с какой-то незначительной группой людей. К тому же их внимание сначала надо привлечь. А азбука Морзе сама по себе звук. Не точно, конечно, что в тюрьме окажутся люди, понимающие её, но по теории вероятности... Должны.       Все возвращались с ужина, однако я была не голодна. А есть уж такие отходы тем более не хотелось. В камере Даниила было пусто. Наверное, ещё не вернулся с ужина, ведь вряд ли за время моего отсутствия мог умереть. Да и вещи на месте. В общем, буду ожидать.       Спустя некоторое время в камеру Даниила поднялся один из смотрителей; он забирал его вещи.       — Что вы творите!? Быстро положите вещи Даниила на место!       — Тебе-то какая забота, еретик? Или он что, твой любовник? Мне велели выкинуть его вещи к нему в яму, ко всем остальным.       — В какую яму?.. Он?..       — В погребальную, блять! Какая тебе вообще разница, еретик проклятый? Заткнись и не лезь ко мне с идиотскими вопросами; самой лучше будет, — смотритель активировал электрошокер, взятый из кармана, и устрашающе ударил в ближнюю к нему решётку.       Я испуганно отдёрнула руки и задвинулась поглубже.       Смотритель скоро спустился вниз и стремительно, но аккуратно отправился к лифту с Данилиными вещами в вытянутых руках. А я осознала страшное: Даниил умер. За незначительное время пребывания тут этот человек был единственным, кто сам проявил инициативу помочь и вообще взаимодействовать не ради соития. Хотя и тех понять можно. За время заключения потеряли надежду и хочется хоть какой-то радости. И пусть то будет низшая потребность. Тем не менее Даниилу «голодовка» не дала пасть. И теперь я снова одна. Не успела я отойти от смерти Саши, как сразу же ещё одна настигла меня. Честно сказать, насколько бы цинично это не звучало, вторая не так сильно тронула меня, как первая. Он же не моя пассия, а просто знакомый. А только что утраченная прошлая любовь и не самая привлекательная внешность — одутловатое лицо, значительный живот, плешивые начинающие седеть чёрные волосы, проявляющаяся слепота и глухота, отсутствие некоторых зубов, слабость и быстрая утомляемость (он очень редко выходил из камеры, потому что, по его словам, не мог долго ходить — хромота и ломкость костей) (хрупкое здоровье и старость не по годам присутствовали ещё до тюрьмы, но она ещё больше преумножила это) — не давали мне привыкнуть к нему так же.       Моление шло полным ходом, когда я отошла от размышлений. Мои руки каким-то образом автоматически сложились ладонями, а рот шёпотом проговаривал все известные мне молитвы, перемешивая их в кучу: «Отче наш... Милостив буди мне грешному... И ныне, и присно... Помилуй мя грешнаго... Аминь». Но, что странно, это сработало. Священники, специально содержащиеся для этого в тюрьмах, и смотрители слышали знакомые слова в моём рту, но не вслушивались во всю речь целиком.       Всё завершилось, персонал разошёлся, и по динамику, встроенному в потолок камеры, объявили отбой. Решётка наэлектризовалась — защита от побега активировалась. Самое время спать, если я смогу это сделать, конечно...