У берёзовой рощи

      На следующий день, встав рано утром и совершив утренний молебен, Бервальд оделся и вышел в столовую в своей рясе, поздоровавшись с хозяевами дома: — Доброе утро, дедушка Уле. — Он почтительно поклонился старому Уле. — Доброго утра и тебе, Туули. — Никак, решил в народ пойти? — Старик сузил глаза и оглядел Бервальда с ног до головы. Туули же в ответ только молча склонила голову в знак приветствия и вернулась к печке, хлопоча по дому. — Да. — Бервальд кивнул и присел за стол. Хоть и выглядел он практически невозмутимым, чувствовалось, что он нервничал. — Я потом вернусь и дров вам наколю, если пожелаете. — Ну-ну. — Уле цокнул языком и налил себе молока. — Не лез бы ты на рожон, святоша. Придут лишь потешиться над тобой, а вдруг и что похуже. Бывало у нас такое уже не раз, знаю, о чём говорю.       При этих словах девушка кинула обеспокоенный взгляд на Бервальда, ставя горшок с похлёбкой на стол: — Дедушка, что ты такое говоришь... — Говорю как есть, не встревай, не спрашивал, — отрезал старик. — Я не боюсь, — сказал швед, но напрягся. — Бог принял смерть, чтобы искупить наши грехи, и тоже страдал, его предавали... — Он вовремя осекся и кашлянул. — Извините. Подготовленная речь так и крутится в голове.       Старый Уле, зачем-то взглянув на внучку, которая при словах гостя с интересом и вниманием насторожилась, нахмурился и некоторое время сидел задумавшись, черпая раз за разом похлёбку. — Поступай как знаешь, дело твоё. Но коли кинешь тень на наш дом, так назад не возвращайся — прогоню. А ты, девка, хоть бы пошла да делом занялась, а не стояла уши развесив!       Получив свою порцию козьего молока и каши, Бервальд смиренно ответил: — Как скажете, дедушка Уле. Только разрешите тогда хоть забрать вещи.       Туули тихонько вышла с кухни, опустив голову. Она хотела пойти на проповедь, но дед будто видел её насквозь. Девушка села в своей комнате за рукоделие, обдумывая, как бы ускользнуть из дома незаметнее. А тем временем пастор, позавтракав, поблагодарил за еду и встал: — Спасибо за совет, дедушка Уле. Но я должен идти.       Дед с прищуром проследил за ним до самого крыльца и хрипло крикнул внучке: — Чтоб из дому ни ногой! Смотри у меня! — И не думала, дедушка, — послушно ответила ему Туули. — Не думала, как же... — проворчал старик, садясь за пучки трав. — Знаю я тебя, вся в мать...       Туули на мгновение оставила вышивку и прилипла к окошку, откуда был виден кусочек площади. Видя, как по сельской дороге идёт Бернард, она заулыбалась: девушка была уверена, что его статная фигура, кроткий голос и искренние слова смогут убедить хоть кого-то.       Вероятно, его речь и убедила кого-то, когда Бернард дошёл до середины проповеди, плавно жестикулируя и живо меняясь в лице, говоря, видимо, со страстью, со всей искренностью... как вдруг в лицо ему кто-то швырнул ком грязи. Но Бернард лишь чуть дёрнулся, замерев на секунду, как вспугнутый заяц, и с новой силой продолжил убеждать людей принять христианскую веру. Тогда тех, кто внимал ему, повалили на землю, и какие-то лихие парни начали швырять в бедного пастора грязью, камнями, а какой-то смельчак решился подойти впритык и чем-то замахнуться, но и это не поколебало шведа!       Увидев жестокие нападки своих односельчан, Туули хотела побежать туда, но вдруг обнаружила, что дверь её комнатки подперта снаружи. Девушка взмолилась: — Дедушка!.. Дедушка, зачем?.. — В её голосе звучали удивление и обида; Туули билась в дверь и так, и сяк, но безуспешно. С той стороны двери она услышала: — Это тебе урок. Знал же я, что решишь что-нибудь учудить! — Дедушка, его же бьют!.. — чуть не плакала юная финка. — Пожалуйста, пусти!       Пока бедняжка пыталась выбраться, тот парень так и держал нож в замахе, ухмыляясь в спокойное лицо пастора. Он поносил его и дразнил, мол, вот сейчас пощекочу тебе глотку, ишь, испужался, истукан!.. Но тут из толпы услышавших Бернарда выбежал ещё один финн и набросился на задиру. Завязалась потасовка. Тогда Бервальд сорвался с места, чтобы разнять их, что-то громко говоря. Со стороны жителей потянулся кто-то еще, поняв, что чужак не лицемер, как те, что приходили прежде. Однако лихача охватила такая ярость, что он, извернувшись, со слепой решительностью размахнулся и всадил финский нож в плечо священника. Заметив это через окно, Туули вскрикнула и, повинуясь охватившему её отчаянию, распахнула деревянные створки, перелезла через подоконник и, скатившись по сваленным под окном брёвнам, побежала во весь опор к площади, крича: — Остановитесь, жестокие! — Она, кажется, впервые кричала так громко, что пугалась собственного голоса. — Бервальд!.. Аки, бедовая голова! Разве кто тебе позволил убивать без вины?!       Аки же хмыкнул, скрестив руки: — Да что с ним станется? Нечего навязывать нам силой то, что нам не нравится. — Он сплюнул в сторону пастора. — Авось и сдрыснут, наконец, отсюда эти святоши. — Да ты что такое говоришь?! — влез в спор Эркки — тот самый парень, кто осмелился первым пойти против Аки. — Ты хоть слышал, как он говорил, какие слова!.. Да он, рискуя собой, полез нас разнимать. Как он говорил, возлюби ближнего своего!..       Аки скривился: — Ага, повёлся, разиня ты этакий. — Он заметил плачущую Туули и немного сконфузился. — Да послушай, это просто плечо. — В качестве доказательства он взял и рывком вытащил нож, вытерев калёное лезвие о темную сутану жертвы. — С него не убудет. Эй, Туули, а ведь твоя мать тут тоже так погибла, помнишь ведь? — Ты совсем, что ли, умом тронулся?! — раздалось со всех сторон. — Некуда злобу свою девать? Иди дров наруби, и сил не останется гадостей делать!       Швед же стоял, отойдя чуть в сторону и зажимая рукой кровоточащую рану. Наконец он хрипло прошептал Туули: — Всё в порядке, милая. Не плачь... — Чего?! — Аки аж взревел и, схватив Туули за локоть, прижал её к себе. — Ты кого милой назвал, проходимец?! Это моя девка, ты понял, нет?! — Не твоя, — прохрипел от боли Бервальд. — И не моя тоже. Ничья. Пока сама себя не отдаст кому-то. Как захочет. — Да пошёл бы ты! — Аки сальными глазками осмотрел напуганную бедную финку. — Ты слышала? Отдаст себя кому-то. Отдай себя мне. На сеновале, — громко захохотал он. — Аки, ты спятил?! Я сейчас старого Уле позову! — Ну и зови, чё мне этот старый пердун сделает!       Аки уже было потащил Туули в сторону ближайшего сарая, как Бервальд, тяжело поднявшись, встал и преградил ему дорогу: — Не перевирай мои слова. Отпусти девушку. Не падай ниже того, куда уже упал. Не бери грех на душу. — Заткнись ты уже! — Финн приставил нож к горлу Туули, и вот тут, поняв, что дело плохо, Эркки с парой других ребят наконец припустили к дому старого Уле. А бедняжка Тууле затравленно, с ужасом в глазах смотрела на Бервальда, ощущая у шеи холодную сталь, а под грудью — выпачканную кровью грубую руку. Девушка не могла издать ни звука, будто её парализовало, и только кровь бухала в ушах, внушая ей страх, что сердце её лопнет, не выдержав этой муки — смотреть, как Бервальд, которому нужна помощь, хочет, но не может помочь ей. Но вот через пару минут донёсся громогласный, гневный голос старика, который быстрым шагом направлялся к площади, сжимая в руке топорик: — Аки, поганое рыло! — ругался он, подбегая к кучке односельчан. — Я говорил, что Туули тебе не видать, венчайся со свиньями: они тебе под стать! — Отпусти девушку. — Всё ещё держа руку на плече, Бервальд буквально сверлил взглядом лицо Аки. — Не заставляй меня применять насилие, ибо видит Бог, я никому не хочу зла. Даже тебе.       Не обращая внимания на священника, финн повернулся к старику: — А не пошёл бы ты сам к ним?! Завидно, да? — Он захохотал было, но тут раздался звук крепкой затрещины — и Аки с недоумением осознал, что уже сидит в грязи. Всё захохотали, а Бервальд навис над ним, заслоняя собой Туули. Он стальным голосом выдавил: — Все видели — и Бог тому свидетель, — что ты вынудил меня на это. Ты не понимаешь человеческого языка, у тебя нет совести и чувства морали. Так что уж кому место в хлеву со свиньями, так это действительно тебе. — Бервальд отобрал у него, онемевшего, нож и здоровой рукой зашвырнул его куда подальше, за дома. — Ты глянь, глянь... — Эркки тихо толкал старика в бок. — Аки поставил на место какой-то пастор. И этот пастор заступается за Туули. Раненый...       Спесь с Аки этот поступок действительно сбил, но нравом он остался прежний. Сжав губы ниткой, он встал, пошатываясь и бормоча: — Ну, гнида христианская... — За что ты меня ненавидишь, Аки? Лично меня. Я тебя оскорбил? Украл твою скотину или твоей родне досаждаю? — Сердце мне разбил, урод! — Сердце? Тебе? Оно у тебя правда есть? Не обманывай себя. Его у тебя нет. И любить ты тоже не умеешь, как и уважать. — Эй, смотри, дед, да у твоей Туули новый жених! — прыснул Лаули, повернувшись к старому Уле. — Уж лучше честный христианин, чем не чтящий никаких законов и попросту тупой язычник, — с достоинством отчеканил осанистый старик и бесстрастно бросил Туули: — Быстро в дом. Помоги священнику. Я скоро приду.       Во взгляде его Бервальд и Туули увидели уважение; в их сердцах вспыхнула теплым лучиком надежда. Старый Уле продолжил: — А ты, ретивый петушок, сейчас попадёшь к старейшине. Уж я такого бесчестья не спущу. — Он поманил нескольких крепких парней, и те, схватив Аки, поволокли его к дому старейшины, а сам Уле пошёл следом. — Конечно, дедушка... — Дрожа, Туули с склонила перед ним голову и повернулась к Бервальду. — Какая я дура... Хотела помочь, а наделала больше бед. — Она потянула Бервальда за здоровую руку к дому. — Пойдёмте скорее домой, кровь залила всю рясу...       Прижимая багровую липкую ладонь к ране, Бервальд старался не наваливаться всем своим весом на и без того слабую девушку. Они побрёл к дому. Рукав его отяжелел от крови, залила кровь и часть груди, но на тёмной сутане это было видно плохо. Бледный, швед с миной боли слабо шептал: — Туули. Всё хорошо. Бояться некого и не... — Он резко упал на колени, обессиленный. К нему тут же подбежали ещё двое ребят, которые намедни прониклись его речью, и теперь, взяв его под обе руки, повели к дому Туули. Пока они тащили шведа в дом, девушка обогнала их, побежав с вёдрами к колодцу. Она притащила воды, достала одну из своих рубах и разорвала её на несколько кусков. В это время Бервальда уже осторожно раздели и уложили на кровать. — Бервальд, потерпите... — Она окунула один из лоскутов в студёную воду и отёрла место вокруг раны, пока один из парней по её указанию смачивал другую тряпицу в дедушкином настое. Девушка крепко, с недевичьей силой примотала ткань с отваром к его ране, приговаривая. — Тише, тише... Больно, знаю, но не смертельно, поправимо... — Прости, Туули, — помотал головой Бервальд. — Мне... не стоило ходить сегодня. Почему-то я чувствую это. Стыдно мне. — Вы смогли тронуть сердца людей! А этот идиот всегда был себе на уме, никого не слушал, ни с кем не считался... От каких ужасных людей приходится вам терпеть обиду!.. — И Туули замолчала, прикусив губу: ткань быстро пропиталась кровью. Утирая мокрой тканью стекающую кровь, она полоскала тряпку в ведре и снова прикладывала, прижимая к ране крепче, чтобы остановить кровотечение. — Где же дедушка... — в отчаянии прошептала она про себя.       Положив ладонь на её плечо, Бервальд прижался к нему лбом и снова зашептал: — Прости. Я видел этот страх. В твоих глазах. Прости, что тебе пришлось это пережить. Прости и этого неразумного. Прости, что мне пришлось его ударить... — Видимо, с ножом в рану попала грязь, и Бервальд начал забываться в горячечном бреду. Туули прижала к себе его всклокоченную голову и с мольбой обратилась к парням-помощникам: — Милые мои, хорошие, бегите к старейшине, приведите дедушку! Боюсь, сама не справлюсь!.. — По щекам юной финки побежали слёзы; она промакивала холодной тряпицей пылающий лоб Бервальда и молила христианского бога, чтобы он защитил самого преданного из его последователей. Туули осторожно помогла шведу разогнуться и уложила на лавку, покрыв его лоб холодной примочкой. Раз за разом она сменяла окровавленную повязку: — Ничего-ничего, дедушка сейчас придёт. Вы крепкий, выдержите...       Вскоре старый Уле и правда пришёл, суровый и одновременно гордый; он положил тяжёлую ладонь ей на голову и похлопал: — Ну, девка, что нюни распустила! Давай-ка сюда ещё рубаху и отвара свежего, а ты, парнишка, сбегай воду смени! Живей, живей, курицы!.. — Со вздохом он сел на низкий табурет у головы раненого.

***

      После всех хлопот в доме наконец наступила тишина. Время близилось к вечеру, когда Бервальд, хотя и ослабленный, приоткрыл глаза. Туули сидела рядом, при свете лучины склонившись над шитьём. Было видно, что девушка клюёт носом, но она упрямо не слушала деда и не шла спать. Бервальд почувствовал прикосновение мягкой ладони ко лбу. — Жар спадает, уф...       Неожиданно даже для самого священника, с его губ слетело нежное и лёгкое, как пёрышко, имя финки. Уголки его губ чуть дрогнули. Он услышал шорох: девушка встрепенулась, уронив шитьё, и снова подошла к нему: — Очнулся!.. — Искренняя, радостная улыбка осветила припухшее от слёз лицо. — Попить? — Ей не нужно было согласия. На мгновение прижав его руку к своей щеке, она вспорхнула, как пташка, и побежала с ковшом к ведру в углу. Туули дала ему напиться, придерживая под голову. — Вы только не говорите много, дедушка запретил — сказал, силы так быстро уйдут, а вам они нужны. — Спасибо вам... — Швед задышал глубоко, так, что сильная грудь вздымалась раз за разом. — Добрые вы люди. Туули. Милая Туули... Как ты красива, добра. Такая сильная...       Туули замотала головой: — Даже спорить с вами не стану, молчите, бога ради молчите!.. — Она прикрыла ему рот ладошкой, отводя глаза от его груди.       Бервальд обеими руками осторожно взял эту ладошку и мягко поцеловал, шепнув в неё: — Хорошая, милая Туули... — Он снова поцеловал и отпустил её дёрнувшиеся пальцы.       Вздрогнула и Туули. Она прижала горящую ладонь к груди, испуганно оглянувшись на дверь — будто Уле мог стоять в дверях — и прошептала: — Лучше бы вы молчали... — А другой рукой она закрывала громко стучащее сердце, будто боясь, что его стук может даже разбудить старика. — Тш-ш-ш, Бервальд, тише...       Лицо пастора вдруг стало таким несчастным. Он шептал так горячо, повторяя свой жест с ладошкой девушки. — Это правда. Клянусь, Туули. Всеми святыми клянусь, жизнью своей... — Я верю... Всей душой верю вам... — робко, но со всей искренностью ответила ему Туули. Она положила ладонь на его руку, стыдясь своей дерзости. — Е-если я открою вам, что... я сильно привязалась к вам... вы замолчите? Ради вашего же блага.       Бервальд кивнул и посмотрел на неё с тихой надеждой в глазах. Туули сжала его ладонь обеими руками и склонила голову, прижимаясь лбом к мозолистым пальцам: — Вот и славно, вот и хорошо. Я посижу тут ночь, — смущённо улыбнулась девушка, отводя взгляд. — Ведь дедушки Уле нечасто нет поблизости, он постоянно приглядывает за мной... Я люблю его, но он так страшен, если его разозлить...       Бервальд подумал: — Поспи. Я разбужу, если что...Ты тоже устала.       Туули приложила палец к губам и строго на него взглянула: — Но тогда смотрите, сразу будите!.. — Сидя на стуле боком, она облокотилась о спинку и положила голову на согнутый локоть, вторую руку оставив лежать на подоле. — Я не встречала людей лучше и добрее вас, — ещё тише проговорила она. — Знайте, что моё сердце слушает и слышит всё, что вы говорите...       Бервальд кивнул ей и, закрыв глаза, почти тут же уснул, не выпуская пальцев девушки из своей горячей руки.