Серая гниль

Он взволнован. Это видно: по его быстрым шагам, по его подведенному к животу протезу, по узкой полоске рта. По тому, как он открывает уже вскрытый до него конверт, как выуживает прочитанное до него письмо. Разворачивает. Жадно пробегается глазами по тексту. 13 заглядывает через плечо. Но тут же отстраняется, заметив взгляд хэнза. – Она тебе здоровья пожелала, Джузо, – тот усмехается. Ему это здоровье нужнее. Он с уже обыденным быстрым щелчком закуривает, крутя письмо в пальцах. Делает это легко и непринужденно, будто часом ранее не держался за него обеими руками. Для 13 бумага кажется слишком хлипкой, чтобы дойти до фронта. – Она же не знает кто я. – Конечно. И цензоры не должны знать, иначе всё, – выдыхает дым. – Она волнуется, что я один, потому что ушел из отряда. Вот и пишу, что не один. На деле он пишет редко. Раз в пару месяцев – последние полгода зачастил. А ответ получает еще реже. Хэнз говорит – цензура. 13 верит – хлипкая бумага. Чего незаконного может написать девушка? – Она хоть знает, что тебе руку отняли? – Нет, зачем это? – Приедешь – разочаруется. Наверно хэнз пишет о чем-то бытовом. Вроде того ужасного сухпойка. Не менее ужасной погоды третью неделю. Что он мокрый и промерзший до костей. Не пишет же, что попал под обстрел, что рана гноит, температура третий день. Что сверху давят, просят быстрее, четче, уверенней. «У тебя есть пушка, сам можешь отлежаться». Что отряд погиб. И что теперь его напарник – не_напарник, оружие, инструмент – упрямый приласканный револьвер. – О чем ты ей пишешь? Хэнз поджигает письмо, и оно медленно тлеет, зажатое в стальных пальцах. – Что люблю ее. Что у меня всё хорошо, ведь у меня есть ты, а мы – хорошая команда. Скоро вернусь. Кусочки золы падают на землю. Он не хранит письма.